Красные петухи (Роман) - Лагунов Константин Яковлевич. Страница 56

У пани Эмилии был редкостный нюх на людей, и она сразу угадала, что эти двое — враги, хотя ничего подозрительного ей не сказали, лишь спросили, у себя ли товарищ Горячев.

— Нет его дома, — ответила пани Эмилия, соображая, как ловчее обвести нежданных пришельцев. — В отъезде.

— Проводите нас в его комнату, — попросил тот, что помоложе.

— Я же сказала…

— Гражданка Вохминцева, не устраивайте спектакль. Быстренько проводите, — властно отчеканил второй и опустил руку в карман полушубка.

— Ключа у меня нет, — твердо заявила пани Эмилия, остановясь у комнаты, которую занимал Горячев.

— Не беспокойтесь, — незнакомец слегка попятился, ударил плечом в дверь, и та отворилась.

Его товарищ жестом пригласил пани Эмилию войти.

— Вам придется побыть с нами…

— С какой стати?

— Кончайте базар. Сядьте и не разговаривайте.

— Сколько я буду так прохлаждаться?

— Сколько будет надо.

Незнакомцы принялись осматривать комнату. Оба встрепенулись, заслышав в коридоре шаги. Когда шаги поравнялись с дверью, пани Эмилия вскочила и крикнула:

— Гаврюша!

Тот ворвался и с ходу бросился на одного из незнакомцев, сбил с ног, стал душить. Второй поспешил на помощь товарищу, но. не смог оторвать Гаврюшу, полез в карман за наганом. Пани Эмилия со всего размаху ударила его подсвечником по голове…

Прежде чем засунуть трупы под кровать, она обшарила карманы. Так и есть, оба из чека. Ордер на обыск в доме.

Она подходила к вокзалу, а за спиной занималось пламя пожарища: горел бывший дом терпимости Вохминцевой. «Жильцы спасутся. Барахла не жалко. А Гаврюша? Наверно, проснется слишком поздно… Прими, господи, невинную душу в рай».

Зал ожидания был переполнен. Это обрадовало пани Эмилию. Протиснувшись между спящими, прилепилась на уголок скамьи и, прижав чемоданчик с драгоценностями, стала ждать первого поезда на запад. Она уедет без билета. У нее много золота, слишком много, на него можно купить не только место в вагоне, но и целый поезд со всеми потрохами. В Петрограде найдутся старые знакомые, а и не отыщутся — она не пропадет… Главное — поскорей уехать. Иначе капкан захлопнется. Пусть Горячевы очертя голову лезут в огонь, а с нее хватит, она еще хочет пожить в свое удовольствие.

Что-то обеспокоило пани Эмилию. Повела настороженным глазом по спинам и головам спящих и дремлющих: нет, никто вроде бы не смотрит на нее. Что же тогда потревожило? Еще раз скользнула взглядом по залу и встретилась с немигающими черными глазами Катерины. Пряхиной. Рядом с ней стояли двое в полушубках. Они двинулись прямо к пани Эмилии. «Ах, мерзавка! Сама себе приговор подписала». Сунула руку в муфту, нащупала маленький браунинг. Он бьет наверняка только с полутора метров. «Подпустить и — в упор…»

Глава восемнадцатая

С той минуты, как перепуганная Лена вбежала в избу с криком: «Бабушка! Мама! Солдаты к нам…», в доме Карасулиных все пошло кувырком. Напуганные арестом Онуфрия, женщины и без того места себе не находили. Услышав о солдатах, обе переполошились, кинулись к окнам, а потом заметались по кухне.

В избу без стука вошли Крысиков и еще двое, настежь распахнув дверь и напустив столько холоду, что у Марфы от раздражения весь страх пропал, и она сердито прикрикнула:

— Затворяйте двери, не в завозню зашли.

Крысиков не удостоил ее даже взглядом. Не раздеваясь, не сняв шапки, уверенно прошел в передний угол, по-хозяйски с маху подсел к столу, негромким голосом возвестил:

— На постой к вам и на полный харч.

— Шапку бы наперед скинул, — все больше распаляясь, Марфа метнула на Крысикова гневный взгляд.

— Ты потише, — с затаенной угрозой отозвался Крысиков, но шапку все-таки снял. — Пока мы здеся, твое дело прислуживать, а не веньгать.

— Отродясь в прислугах не хаживала. Да и вы навроде не барских кровей…

— Хватит балаболить! — озлился Крысиков, прилипая взглядом к литой, гибкой фигуре Аграфены, которая шепотком старалась унять расходившуюся мать. — Давай пожрать чего-нибудь. Учти, я без мяса не живу, чтоб каждый день мясное и до отвалу. Не то сам присмотрю в ограде любую животину и… — цокнул языком, чиркнул себя по горлу растопыренной пятерней. — В этом деле мы… Не сорвется!.. Не пяль кержацкие шары. Знаем, что за ягодка. Муж в берлоге прячется, зятек в губчека вшей кормит. Так что… — сжав кулак, стукнул им по столешнице, подмигнул. — Поняла?

Марфа поняла, оттого и смолчала. Выставила на стол чугун со щами, кинула три деревянные ложки, швырнула глиняную миску и ушла в горницу. Аграфена, заглаживая материну выходку, нарезала хлеба, налила щей.

— Это по мне, — расплылся Крысиков и небольно ущипнул Аграфену за ягодицу.

До слез покраснела женщина, задохнулась от негодования и, зажав ладонью рот, скрылась в горнице.

— Добра, да необъезжена, — сказал один из спутников Крысикова.

— Карпова бы сюда, он бы их обеих… — подал голос другой.

— Сами управимся, — самодовольно усмехнувшись, заверил Крысиков.

Женщины слышали этот разговор и до того были напуганы, что спать улеглись вместе с детишками посреди горницы, а Марфа положила под подушку острый сапожный нож.

С той минуты мать и дочь ждали беды, которая каруселила по селу, стучалась то в одни, то в другие ворота, все ближе подступая к их дому.

Ждали и дождались…

Близко к обеду Крысиков крепко навеселе ввалился в избу. Долго топотил сапожищами, сбивая снег.

— Аграфена Фаддеевна! — необычно раскатисто и весело гаркнул от порога. — Выдь сюда.

Аграфена перешагнула порожек горницы, остановилась. Она была в доме одна: мать с Леной убирали скотину, младшие на улице. Крысиков то ли знал об этом, то ли учуял, и в пьяном голосе, в мутных глазах его засветилось такое похотливое злорадство, что Аграфена вся сжалась, затравленно поглядывая по сторонам и в душе моля бога, чтоб поскорее послал в дом Марфу или кого-нибудь из детей.

— Вот тебе мой приказ: стопи баню! Сейчас же. Придешь мне спину веничком пошоркать, а я — тебе… Ха-ха-ха… Не маши руками. Я ить мог без всякого предупреждения. Сграбастал — и все, и не пикнешь… Куда ты? Стой!

— Постыдился бы. Залил шары-то… У меня четверо. Пятого жду. Бога побойся.

— Вот побанимся, вместях и помолимся, Говори толком, придешь?

— Да ты что, спятил? Лучше руки на себя наложу.

— Коли так, выгребай все зерно. Под метлу чтоб! И на ссыпку. Скот твой реквизую, как у злостного врага Советской власти. Подыхай с голоду вместях со своим волчиным выводком.

Аграфена на миг представила себе: пустые закрома, пустой хлев, голодные ребятишки… Прижала в отчаянье руки к высокой налитой груди и со слезами тягучим бабьим причетом заголосила:

— Куда же я с детишками? Без мужика? Лучше жизни нас реши. Все равно не жить…

Эти причитания только развеселили Крысикова.

— Не голоси! Зазря стараешься, — ощерил он в улыбке прокуренные зубы. — Мое слово — кремень. Сказал — отрубил. Чего у тебя убудет? А за поперешность по миру пущу, и все едино подо мной будешь. Люба ты мне. Ох, люба…

Тут вошла мать. Аграфена кинулась к ней, обхватила, прижалась всем телом и зашлась в плаче. Поняв, в чем дело, Марфа толкнула дочь в горницу и, подперев спиной дверь, принялась поносить Крысикова, не стесняя себя выражениями. Пообещала размозжить ему топором башку, если он хоть пальцем прикоснется к Аграфене.

— Заткни хайло! — взвизгнул посиневший от бешенства Крысиков, медленно подвигаясь к Марфе.

— Не подходи!

Растопыренная пятерня впилась в горло женщины, и Марфа захрипела, взмахнула бессильно руками. Крысиков еле заставил себя разжать пальцы. Бесчувственное тело повалилось на пол. Сцапав за полушубок, Крысиков легко оторвал Марфу от полу, поставил на ноги и стукнул спиной о стену так, что из полуоткрытого рта женщины брызнула кровь.

— Бабушка! — полоснул тишину Леночкин крик.