Желтый дьявол (Т. 1 ) - Мат Никэд. Страница 25

— Я всегда стоял за интересы своего народа, — вдохновенно отвечает Луцкий, — можете на меня положиться.

Баронесса улыбается.

— Я знаю! Я верю вам! Поэтому я выбрала именно вас. — Она нежно смотрит на полковника и протягивает ему свою руку. — Хотите, я вас просто буду звать Гри-Гри. Можно?

— Хочу ли, — полковник наклоняется к руке баронессы и покрывает ее горячими поцелуями. Мягкая надушенная рука резким контрастом вызывает в памяти чей-то образ.

Полковник вспоминает: японский штаб… допрос… эта девушка… и слышит, как она говорит следователю;

— Это требуют интересы нашего народа.

— О чем вы задумались? — медленно отнимая руку, спрашивает баронесса. И пронизывает его точно до глубины души страстным взглядом своих серых больших глаз. Полковник Луцкий тонет в этом взгляде: исчезает воспоминание, исчезает дело, исчезает все…

— Я думаю о вас, баронесса. Я думаю… и не в силах закончить фразу, он, пошатываясь, медленно направляется к дверям.

— Итак, завтра вечером, — произносит вслед ему баронесса.

— Завтра вечером, — отвечает Луцкий.

4. Не всякий лакей — лакей

Два часа ночи.

В глухом переулке Харбина, в передней маленького домика, долгий резкий звонок.

Ольга просыпается и прислушивается: — кто бы это мог быть?

Кроме своих, ее тут никто не знает. Она недавно приехала из Амурской тайги больная, усталая… Не может быть, чтобы ее уже успели выследить. На всякий случай, она проверяет обойму браунинга.

— Кто?

— Ольга, это я — Ефим.

— Фу, как ты пугаешь людей, — говорит смеясь Ольга, впуская Ефима. Разве можно так бешено звонить?

— Я очень тороплюсь, — запыхавшись говорит Ефим, — мне нужно еще обратно.

— Куда?

— На банкет! Я только прибежал сообщить тебе очень важную тайну.

— Тайну? Откуда ты узнал?

— Я подслушал у дверей. Белогвардейцы собираются перехитрить японцев и расторговать Россию. У них составлен подробный план с указанием адресов белогвардейских агентов, находящихся в России и заграницей. Нужно во что бы то ни стало овладеть этим планом…

— И отправить его в Россию, — перебивает его Ольга. — Тогда мы вырвем белогвардейские организации с корнем и разоблачим иностранных агентов.

— Вот, вот!

— Но, как это сделать?

— Завтра вечером полковник придет к баронессе, и она передаст ему план. Так они условились.

— Ну, и что же?

— Я, как всегда, буду прислуживать баронессе. Видишь, это место лакея в Модерне весьма пригодилось. Вероятно, они будут пить кофе или вино. Если всыпать порошок в стакан Луцкого так, чтобы он выпил его перед самым уходом, то не трудно будет выкрасть у него документ.

— Да, это, пожалуй, план хороший. Что же, действуй… Хотя… постой… Кому, ты говоришь, она должна передать его?

— Да, Луцкому! Фу, чорт… я и забыл о нем сказать… Ведь ты ж его знаешь… Помнишь, допрашивал нас…

— Помню, как же. Он, кажется, симпатизировал мне, и, только благодаря этому мне удалось выбраться.

Ефим смеется.

— Ну, это, кажется, вообще человек увлекающийся. Он только что познакомился с баронессой и уже не отступает от нее ни шагу.

Ольга о чем-то думает.

— А знаешь, Ефим, мы пожалуй и это используем.

— Как?

— Я пойду к нему сама.

— Ты?

— Да, я!

— Но ведь тебя сейчас же узнают и арестуют.

— В лицо меня знает только он. Я же к нему приду под вуалью. А потом…

— А потом?

Ольга, что-то придумавши, загадочно улыбается.

— А потом можно будет и без вуали. Увидишь!

— Хорошо, я согласен. Только давай теперь подробно обсуждать, как мы все это устроим.

И, сблизивши головы, они долго о чем-то шепчутся и вперемежку смеются.

Смеется еще один. Этот кто-то, тщательно скрывающийся за поворотом улицы и зорко следящий за домиком Ольги.

— Тама пошел капитана, — шепчет фигура про себя.

— Шима нада капитана, така поздна…

Глава 13-я

БЕЗ СТРАХА

1. Мухин

Только и видно: вспышками камелька освещены два профиля: один молодой, строго очерченный, другой — простой, несколько полный, чисто русский. Ниже — все остальное теряется в темноте. Вот разве по временам — красный отсвет углей падает на край скамьи, на светлый кружочек — дуло маузера, а дальше — на синь стали, гашетку, ручку.

Да еще чуть-чуть — угол, задымленный, черный. Там тоже сидит человек… Третий, — пятном, ничего не разобрать.

Вот лицо молодого поворачивается: глаза, как черные большие сливы, да крупные сочные губы полуоткрытого рта, да — смоль кудрей.

Это — Лазо.

Он говорит:

— Остается только одно, товарищ Мухин: вам вернуться немедленно в Благовещенск и начать организовывать силы, а здесь в тайге — собирать вокруг себя отряды.

— Их много здесь, разбрелись… — репликой бросает Мухин, наклоняется и начинает помешивать в камельке.

Угли трещат, разгораются, вспыхивают, освещая пространство больше выше. Вот на миг показалось бревно, за ним настил, поросший мхом. Это потолок… низкий, черный, придавленный… и — снова погрузился во мрак.

— …Да, их много, но все они разрознены, дезорганизованы.

— Иные даже очень…

— Ничего! — и Лазо также наклоняется к камельку. — Соберите с’езд… Они вас знают. Доверяют. Организуйте. Станьте во главе их и вот — сила.

— Только одно…

— Что?

— Не надо увлекаться армейскими соединениями.

— Да уж какое там увлечение!.. Так — отряды сколотить… небольшие, крепкие…

— Верно. Партизанские отряды, чтобы ничем не связывались… Никаких тыловых организаций.

— Тайга… вот наш тыл. — И Мухин улыбается.

— Теперь только одно — партизанская война.

— Да-а, время бы протянуть до весны, а там — тайга заговорит…

Молчат оба.

— …Вот почему, — как бы своим мыслям отвечает Лазо: — вот почему я и думаю — вам надо здесь начать, а я — уйду с отрядами в Приморье. Там буду собирать и организовывать силы, а к весне, сплошным партизанским фронтом надвинемся из тайги на магистраль…

— …От самого океана, до Забайкалья… хорошо…

Крепкий, коренастый Мухин поднялся.

Настоящий приискатель — в высоких унтах [9]. Надел шапку-ушанку.

— Ну, товарищ Лазо, значит — так! — и подал руку.

Крепкое пожатье.

А потом Мухин надел рукавицы, вскинул за плечо японский карабин и, низко согнувшись, шагнул за дверь зимовья.

В звездную холодную ночь.

Вкусно пахнет на кухне.

Косматая голова свесилась с нар, маленькие глазки блестят, ноздри раздуваются — нос почуял добычу, курносый, такой же маленький и живой, как глаза лохматой головы.

Вот протянулась жилистая и длинная рука к печке на сковородку и, как клещами: мигом — хвать пирог! И в рот…

Нет его.

Пока Прасковья оглядывалась на входившего грузчика с подушкой, — пирога уже на сковороде не хватало — пустое место пенилось маслом.

— Ах, ты окаянный — корявая твоя морда! — и она в шутку дернула его сковородкой по ляжкам…

— Что, Прасковья Ивановна, недочет в пирогах. Опять курносый слопал?

— Опять, сердечный…

На нижних нарах смех, шлепанье карт и голос:

… — А верно, брат, он блатной, настоящий… и контрабандистом был и деньги делал…

— Да, ну?! — один из играющих, новичок.

— Говорю, значит правда! В домах Шоколо, на Зейской — там делал, там его и накрыли впервой…

— Давно это было?

— Да лет десяток будет…

— Да-а, дела-а!.. А вот на поди, что сталось с человеком…

— А что, молодец — линию понял свою, значит пришло…

— И ругали его, здорово! Ну, а только Советом он правил лучше всех. Наш был настоящий! неподдельный!

— Не то, что его прежние фальшивки?

Гогот с нар…

— Ну, он не дурак. Не забыл и старое рукомесло. Тоже и нынче делал деньги… Только настоящие! «Мухинки», так их и звали.