Непорочная для Мерзавца (СИ) - Субботина Айя. Страница 54

Мне нужно пол секунды, чтобы четко и на всю жизнь осознать ровно три вещи.

Первая: я убью Алекса Морозова вне зависимости ни от чего, а потом надругаюсь над его телом и получу от этого блядское удовольствие.

Вторая: я чертов конченный и больной на всю голову собственник.

И третья: мое удовольствие от этого вечера будет просто безграничным, когда я порву на ней этот синий носовой платок, который Кира наверняка считает платьем.

У Киры просто безграничные ноги. Худощавые, тонкие, но пропорциональные. И я готов просто тупым бараном таращиться на ее колени, и пытаться угадать, где заканчиваются чулки, и какой ширины резинка.

Ее платье полностью закрыто с двух сторон: ни оголенной спины, ни глубокого декольте, вся пикантность только в том, что я понятия не имею, как она вообще в нем дышит, и что эта длина определенно выше, чем мое терпение. Волосы просто распущены и лежат на плечах и спине, и ей не нужны украшения и мертвые камни, чтобы быть королевой даже без короны.

«Я надеюсь, упрямица, ты и есть мой подарок?»

Алекс возникает у нее за спиной и как только замечает, что я смотрю на них через весь зал, укладывает ладонь Кире на талию.

Он точно покойник.

Мне кажется, что еще немного — и Кира поднимет голову, увидит меня, и сделает что- то знакомое, что немного скрасит этот совершенно бестолковый вечер. Например, скривит губы в надменной улыбке или просто тряхнет головой, как делает всегда, когда хочет избавиться от моего влияния. Наверняка думает, что я не вижу или не понимаю, но за каждым ее жестом кроется протест. Даже если она не произносит его вслух.

Когда я увидел ее впервые, то первая осознанная мысль была: просто хочу. Как игрушку в витрине, как что-то, на чем нет ценника и что невозможно купить. Как ту проклятую машинку, которая была у моего брата и которую я отобрал, когда он отвернулся. Отобрал, сломал и испытал удовольствие от того, что теперь у него тоже нет чего-то важного.

Но только сейчас я понимаю, что все это были лишь примитивные попытки защититься от девушки с криптонитовыми глазами, потому что уже тогда разумная, но задушенная часть меня знала — Кира не станет перевалочным пунктом.

Она так и не смотрит в мою сторону: только немного сторонится, когда Морозов пытается прижать ее к себе. Я киплю внутри, потому что теперь точно знаю — никто и никогда не будет до нее дотрагиваться. Только я. Потому что у меня есть права и на ее тощую задницу.

— Что она здесь делает? — слышу голос матери в спину.

— Я пригласил, — говорю, продолжая следить за Кирой взглядом, словно коршун. Есть предел того, что я готов терпеть из вынужденной необходимости, но это точно не попытки Морозова обозначить Киру, словно свою собственность.

— Ты пригласил Аню и… эту?

Хоть это и трудно, но все-тики отворачиваюсь, чтобы мать увидела все оттенки злости на моем лице. Даже немного подаюсь вперед, чтобы рассмотрела получше.

— Что ты видишь? — спрашиваю спокойно и жестко, в надежде услышать вразумительный и четкий ответ на свой вопрос.

Сегодня будет вечер чертовых точек, и одна из них станет жирным завершением моих попыток стать хотя бы намеком на любимого сына. В жопу все, пусть и дальше рыдает по покойнику. В конце концов, именно этим она и занимается последние годы, и даже из меня пытается сделать дурацкий надгробный памятник отмщения на могиле ее любимого Рафаэля.

— Вижу сына, которому плевать на боль материнской утраты, — морщится она. — Вижу брата, который забыл о возмездии. Вижу слабого мальчика, который не в состоянии взять себя в руки и сделать хоть что-то на благо семьи.

Вот так, все просто. Как будто и нет за плечами бесконечных лет притворства, лжи и самообмана. Я для нее просто инструмент. Игла, которой нужно выковырять занозу собственной обиды. Только теперь мне уже по хуй.

— Я надеюсь, теперь у тебя не будет так много времени, чтобы чахнуть над болью материнской утраты и грезить о возмездии, — говорю, залпом выпивая всю порцию спиртного.

Не люблю коньяк, но пью его, чтобы прижечь матерные слова, когда их становится слишком много. Коньяк маслянисто плещется по рту, обдает зубы терпким вкусом, так, что деревенеет язык. Мать пытается угадать, что именно я имею в виду, и я не тороплю: даю ей минуту поразмышлять, копнуть в самую глубину предположений. Делаю это специально, чтобы правда ее оглушила, ведь, готов спорить на голову, среди ее вариантов нет ничего похожего на мой.

— Я заморозил все счета, которыми ты пользовалась в личных целях, — говорю я, и в тот момент, когда на лице этой женщины проступают белые и красные пятна, мне становится ее жаль. Злости нет, я словно пережил острый приступ боли, после которого тело накачали обезболивающими. — Надеюсь, у тебя есть сбережения, на которые ты сможешь жить.

— Габриэль? — не понимает она. Смотрит — и совсем не знает, что сказать в ответ на мой «подарок».

— Я подумал, что раз уж такой паршивый сын, то ты не слишком расстроишься, потеряв мои паршивые деньги.

— Это не твои деньги, — начинает злиться мать, потому что включилось позднее зажигание и до нее понемногу доходит, чем грозит «отлучение от церкви».

— Нет, мама, мои.

— Отец…

— … лежит в могиле с дыркой в голове, — заканчиваю за нее, не дав ей шанса продолжить. — И я вдруг внезапно понял, что он был единственным человеком, который не считал меня «подкидышем», промокашкой, которая впитает всю грязь и далее по списку. Все, чем я теперь владею, принадлежит мне по праву. Мне, а не тебе и твоим слезам по покойнику. Так что предлагаю тебе либо найти источник дохода, либо умерить свои непомерные аппетиты. Ну или обратиться к магии вуду, поднять любимчика из могилы и предложить ему сунуть в грязь свои чистенькие руки.

Она сделает ровно шаг назад, но все еще пытается отыскать оружие, чтобы продолжить борьбу.

— Думала, я не узнаю, да? — спрашиваю нарочно размыто, чтобы она подергалась еще немного. Мне ее правда жаль, потому что еще недавно она была женщиной, которую я любил, и чьей взаимности хотел добиться. Любому сыну, даже такому черствому мудаку, как я, нужна семья. Отец говорил: всегда должен быть причал, к которому прибьет даже в самый сильный шторм.

Я почти слышу, как она со скоростью десяток в секунду перебирает в уме догадки.

— Оставлю тебя наедине с твоими мыслями. — Беру у официанта новый бокал с коньяком, салютую матери и, развернувшись на пятках, ухожу.

Пусть почувствует, что значит — пожирать саму себя. Может хоть тогда у нас появится общая тема для разговоров.

Глава сорок четвертая: Кира

Мне неуютно в этом платье.

Мне неуютно в этой компании.

Мне хочется просто сбежать, но я не могу этого сделать просто потому, что у меня туфли на тонких каблуках, а с тех пор, как я вошла в зал, меня преследует запах одеколона Габриэля. Преследует — и сбивает с толку, кружит голову одним только острым цитрусовым послевкусием на языке, как будто глотнула текилу с лаймом. Я и шагу без поддержки ступить не смогу, поэтому приходиться держать Алекса под локоть, хоть меня выворачивает от того, как запросто, словно мы обозначили наши отношения, он пытается меня обнимать.

Я нарочно не осматриваю зал, потому что чувствую взгляд Эла, словно он шарит у меня под платьем.

— Выпей, — Алекс протягивает бокал с шампанским. Кажется, это второй за вечер, а я от волнения так и не смогла ничего проглотить с самого утра.

Может, оно и к лучшему, потому что тяжесть понемногу выветривается из головы, и даже появление певички не ввергает меня в праведный гнев. Я все так же ненавижу ее, но теперь нахожу забавным мысленно разделывать ее на кусочки столовым ножом.

Интересно, если ткнуть вилкой ее декольте, она сдуется и полетит, как воздушный шарик?

— Черт, — бормочет Алекс Морозов, шаря по карманам своего пиджака. А потом с надеждой смотрит на меня, спрашивая: — Можно позвонить с твоего? Забыл телефон в машине, а у дочки новая няня и я немного волнуюсь.