Возьми моё сердце...(СИ) - Петров Марьян. Страница 25

Последнее, что помню, как он прыгнул на меня, прижимая к земле, под стрекочущий автоматный звук.

Очнулся в больнице, отделался лёгким ранением в руку. Кир словил из-за меня четыре пули: одну — навылет, две — в спину и одну — в бедро по какой-то рваной траектории.

Я приходил к нему в палату, втихаря протаскивая сигареты, он молчал и просто меня слушал. Потом нас забрал Каримыч. Какое-то время я больше не метался, учился и работал на стоянке. Вскоре «авторитет» исчез с крупной суммой, милиция занялась порядком в городе, а наша группировка постепенно, как доброкачественная опухоль рассосалась. Нас определили по «своим» точкам. И каждый по мере сил начал новую жизнь. Кирилл рванул, наказывая себя за прошлые небогоугодные дела, егерем в тайгу, а у Каримыча хватило накоплений заняться туристическим бизнесом по краю. Я работал по специальности в хорошей фирме и был доволен вполне честному заработку. С мужиками пересекался два раза в год, сначала я к ним ездил, а после Нового года они собирались у меня. Мы… старались не вспоминать о ТОЙ жизни, потому, что это было как режущий слух свист пули или тошнотворное ощущение лезвия, полосующего кожу. И запах крови и дешёвого пива…

Ромка притих. Лежал, поблёскивая в темноте глазами, дыхание сбивалось по мере подробностей. Наконец, он поднял голову:

— Бля… вот так свяжешься с парнем, а он бандит.

— Это все претензии? — усмехаюсь, а у самого отлегает от сердца. — Это было давно и неправда. Хреновая сказка, да?

— Нормальная. Жизненная. Вообще-то я больше смачных подробностей ждал, а тут…

— Чудоооовище! — целую пацана в губы и поворачиваюсь задницей. — Спать хочу. Завтра… в смысле сегодня… не кантовать, пока тело само не пробудится. Ясно?

Ромка

Дыхание Лёхи становится ровным, он засыпает за несколько минут, а у меня, несмотря на усталость, сна не в одном глазу. Осторожно выбираюсь из кольца его тёплых рук и, накинув куртку, ухожу курить.

На улице одуряюще пахнет свежестью, влажной листвой и… свободой.

Не шибко весело усмехаюсь.

«Перешога», — ещё раз произношу в уме. А я думал сочетание этих ёбаных букв только в кошмарах и осталось, ан нет, мир, сука, круглый, а жопа скользкая, вот и катишься ты по нему, не спотыкаясь, встречая всех на своём пути.

Забавно было наблюдать, как Лёха подбирал слова, обрисовывая ситуацию. Только при мне этого делать не стоило. Я частично был в курсе событий, слыша всё из первых уст. Сам чуть не ввязался, благо брат двоюродный вытащил. Мы с ним вообще были ближе, чем с родным. Он же и усадил на байк по молодости, он же от него и остался, только сначала старшему перешёл, а от того — уже мне. Хороший был парень, упрямый только, но хороший. Кто и где его замочил — так и не нашли, да и искать бессмысленно было, много народу пропадало в то время, но на кого он работал знали, и, походу, с Лёхой у них были общие работодатели.

Сейчас привкус никотина кажется более концентрированный, он горчит на губах и обжигает лёгкие, или это воспоминания прошлого так нагло лезут наружу, разрывая грудную клетку?.. Тяжело тогда было, он мне и за отца был, и за мамку, мои-то на заводе по две смены впахивали. Тогда я на улице и поселился. Как себя вести — Он показал. Наверное, зачастую сейчас такой резкий, потому что чаще приходилось делать, а уже потом думать. ТАМ законы другие: мамка подолом слюни не подотрёт, сам за себя в ответе. Нужен Лёхе такой гемор? Я ведь с того самого дня смерти не изменился и с каждым днём, кажется, всё больше черствею, словно всё тепло в тех годах и осталось. А может… подсознательно не хочу к кому-то привязываться, зная, как оно потом, когда терять приходится. Сложно всё. И с каждым годом легче не становится. Хотя и лет нажил, отучился, работаю, а сам словно в прошлом завис, болтаюсь по гаражам… и всех ненавижу.

Возвращаюсь уже с рассветом, замёрзнув до того, что зубы стучат, но сознание немного проясняется, и привычный долбоебизм в голову лезет. Ну не могу я мимо Лешего спокойно пройти, не порядок это, когда он в состоянии равновесия пребывает. Заползаю к Лёхе под одеяло, у него умилительно спокойная физиономия, хоть и небритая, надо будет наехать, чтобы растительность в порядок привёл. Сопит себе безобидно, ну я же не изверг, лёг аккуратно сзади, одеялком прикрылся… руки и ноги ледяные ему к спине прижал…

— Ёбаный в рот! — вопит, не открывая глаз, и отпрыгивает из положения «лёжа» на полметра в высоту.

— Бывало и такое, — соглашаюсь. Конечности под себя подгребаю, когда он ко мне поворачивается. — Я просто подумал, что вдруг ты соскучился, — хлопаю ресницами, на него это действует гипнотически, он сразу убивать меня больше не хочет. — Ну ладно… укутываю его одеялом, — Спать так спать.

Только прикрывает глаза…

— Бес!!!

— Я замёрз, — звучит капризно, и самому не нравится, Лёха наоборот — улыбаться начинает, лапы ко мне тянет, заматывая в одеяло, как в смирительную рубашку, разворачивая к себе спиной. Что с этим мужиком не так?! — Теперь мне душно, — веду плечами, он разматывает одеяло обратно. — Теперь дует… бля! — едва не слетаю с кровати, вцепившись в его руку… чуть не скинул, засранец!

— Злой ты, уйду я от тебя, — бросаю, не подумав, он сонно ворчит, что пойдёт со мной, я ржать начинаю, правда в подушку, раздражая его хрюканьем. Но становится легче.

— А поцеловать? — спрашиваю шёпотом, потыкав его в плечо пальцем.

— Снимай штаны, — выдыхает сквозь сон, я от радости за резинку трусов вцепился…

— Пороть или целовать будешь? — решаю уточнить, уж больно голос у него серьёзный.

— Пороть, конечно. Потом посмотрим.

— Тогда спи, — накидываю ему на голову одеяло, прижимаю, чтоб не поддувало…

— Рома, бля! — рявкает, одновременно хватает меня за руку, тащит под тряпичный кокон, душит сильной хваткой, не давая двигаться, гладит по спине, молча, только дышит тяжело из-за нехватки воздуха, успокаивает что ли… и видно действует: засыпаю, проваливаясь в темноту и крепко держа его за плечо.

Утром подрываюсь, как по тревоге, хожу чумной. Лёху не трогаю, пускай спит, только он не спит, глазеет на меня недобро из-под одеяла. Ну прошёлся я по нему! Так не тяжёлый вроде, то сам просит — попрыгай на мне — то на тебе.

Умылся, попил, походил, нашёл собакена, потискал. Он — здоровый и мохнатый, самое главное добрый, и ко мне привык. От радости мне дохлого зайца принёс из егерских запасов. Я поблагодарил, а сам чуть не проблевался: Лёхе подарил — на подуху положил, добытчик… Пол тайги оббежал, пока он за мной носился, в трусах и ботинках на босу ногу — то ещё зрелище. И не сдаётся же, упрямый. А нам весело, псина рядом бежит, под ноги кидается, чуть все вместе не убились. Потом той же гопкомпанией назад дёрнули по холодку, когда… мишку в лесу услышали. Люблю природу!

Алексей

Я почти не спал. Плохой из меня сказочник. Вон, единственный слушатель и то удрал! Когда Ромка ушёл переваривать, я вытянулся на спине, заложив руки за голову. Перед глазами почему-то стоял Май с нагловатой улыбкой, ломающий зубами чьё-то очередное презрение. Любил ли я его? Любил ли меня он? Каким же оттенком любви мы оба раскрашивали ту серость? Внезапно, я ловлю себя на мысли, что Ромка делает со мной нечто похожее. Освобождает от гнета условностей. Для геев они тоже есть, прикиньте? Я терпеть ненавижу эти показательные парады с демонстрацией невъебенной особенности. Нетрадиционные чувства разрушить так же просто. Та же ложь, та же весомость измен, та же сильная боль слева и резкий отрезвляющий после заблуждения выплеск крика: «Сука ты!» Май был настоящий. Такой же сейчас Ромка. Поэтому… хочу его осязать на расстоянии вдоха. И не хочу привязывать. Пусть сам выбирает, а мне остаётся наслаждаться сегодняшним днём. Поэтому, бля, играю дико заёбанного, злого, невыспавшегося дядьку, ору и бегаю за пацаном по тайге. Спасибо, Михуилу Бурому, авторитету местному, что рявкнул поблизости и напомнил, кто в лесу хозяин.

Прибежали к Егерю быстро и красиво: Браун тылы нам прикрывал. Добрый пёс, настоящий друг. Задаром не брехнёт и зубы не оскалит.