Враги вроде тебя (ЛП) - Мартин Анника. Страница 23

Закончив, Уилл опускает юбку на мою промежность, прячет наготу ниже талии. Грудь он тоже прикрывает, возвращает тунику на место, хотя она и не держится — во время секса я лишился застежки на плече. К счастью, то была левая.

— Так-то лучше, — говорит он, но звучит неубедительно. Его тяжелый взгляд осматривает мое связанное тело. Он отшвыривает использованные салфетки в сторону, резво вытаскивает еще парочку и вытирает себя. — Я вернусь, Кит. Разберусь с Ползиным, а потом вернусь и тебя освобожу. Ладно?

Сердито вздыхаю. Неужели он действительно настолько туп и принципиален?

— У тебя что, вообще нет инстинкта самосохранения? — спрашиваю я, слова сочатся ехидством. — Ты поседел бы, если б знал, что я делал ради защиты Ползина. Ты реально принял меня за своего союзника? За своего друга?

Он меня игнорирует, выражение лица спокойно. Он переключает внимание на свои штаны, защелкивает кнопки.

— Мне и в голову не приходило слово «друг», — нараспев проговаривает он.

— Верно. Я тебе не друг. Уж постарайся запомнить.

— Как скажешь, босс. — Он возвращает своему прикиду первоначальный вид. Вглядываюсь в его благородные черты. Если б я его рисовал, это был бы этюд в черных и коричневых тонах. В самых богатых коричневых тонах — умбре и сиене. Все элементарно. — Но готов поспорить: ты бы меня не убил.

Он идиот. Сертифицированный идиот.

— Это было бы ошибкой, — предупреждаю я. — Очень опасной ошибкой.

Он убирает мой платиновый пистолет в жилет. Кладет свой «глок» туда, откуда сможет достать. Мое лезвие отправляется в боковой карман.

Внезапно меня приводит в бешенство его дзеноподобное спокойствие.

— Ты серьезно считаешь, что им хотелось бы, чтоб ты так поступал? — задаю я вопрос. — Если б ты мог с ними пообщаться? Если б мог спросить?

Наши взгляды пересекаются. Я говорю о его солдатах. Он понимает.

— Жаждали бы они смерти Ползина? — рычит он. — Разумеется, черт возьми.

— Забудь о Ползине. Думаешь, им хотелось бы, чтоб ты погиб? Чтоб ты снова и снова за ним бегал? В конечном итоге ты погибнешь, понятно же. Это абсолютно бессмысленно.

— Если все увенчается успехом, значит, не бессмысленно.

— А если нет? Что если Ползин выживет, а ты умрешь? Твои парни уже мертвы, Уилл. Ты не сможешь их вернуть. И если б можно было задать им вопрос, держу пари, они сказали бы то же самое. Они посоветовали бы тебе жить дальше.

Его челюсть напрягается.

— Ты ни хера не знаешь.

— Как долго ты ими руководил? Год? Два? Три? — Его опущенные плечи как бы намекают, что я на верном пути. — Приличный срок, чтоб они начали тебя уважать. Доверять. Может, даже любить.

Он устремляет сосредоточенный и тяжелый взгляд в угол комнаты. Я вижу боль. Они ему доверились, и он считает, что каким-то образом их подвел. Я нежно произношу:

— Они хотели бы, чтоб ты смотрел в будущее. А не застревал в ловушке прошлого. И не боролся до тех пор, пока не погибнешь.

Он пресекает меня зловещим взором.

— Кажется, все-таки стоило вставить тебе в рот красный шарик, — говорит он. — Вот о чем я думаю. — Он прячет последнее оружие в своем прикиде. К убийству готов. — Мне вернуться тебя освободить или нет?

— Нет, — рявкаю я. — Сам себя освобожу, спасибо.

Он прищуривается. Все сказано. Полагаю, мы пробыли наедине в этом номере... сколько? Минут двадцать? Максимум?

Отвернувшись, он больше не оглядывается и легкой поступью покидает комнату. Слышу щелчок замка ведущей в коридор двери. Его шаги удаляются все дальше.

Дмитрию лучше было вывести отсюда Ползина — времени было достаточно.

Склоняю голову к правому плечу и стараюсь дотянуться языком до оставшейся застежки. В конце концов, мне удается надавить на фиксатор и нажать кнопку вызова подмоги.

Ожидая, вспоминаю ощущения от губ Уилла. Его языка. Члена. Густого тембра голоса, который надломился, когда он меня умолял. От скользивших по моей лодыжке кончиков пальцев, когда он осматривал мой браслет. Мне понравилось, как он меня касался. Но не приглянулось, что он разглядывал мой талисман.

Не стоило его надевать, но он принадлежал матери, и напоминает мне о ней. О них. О ней и об отце.

Иногда мне необходимо вспоминать, для чего я все это начал, хотя к настоящему моменту причины поменялись. Теперь я знаю то, что знаю.

Впервые я увидел амулет за неделю до бомбежки. Отец принес с чердака коробку со всякими безделушками, и мы уселись за кухонным столом в нашем маленьком доме в Клэпхэме. В коробке лежала карта Висконсина, он ее разложил и указал на синюю полоску поверх штата. Если присмотреться, можно было разглядеть впрыснутые в синеву озера Верхнее крошечные островки. Он ткнул в самый крупный из них. «Остров Медлин, — сказал он. — Единственный способ добраться до него зимой — на снегоходе. О нем знаем только мы. Секрет».

Я спросил, не собираемся ли мы туда на каникулы. В тот год я рассчитывал на Дисней. Тематические парки и бассейны. Он заметил мое разочарование, достал из коробки фотографии — снятые до моего рождения — и показал, насколько чудесен был остров. Моя мать в лодке. Они вдвоем в ресторане, прислонились друг к другу головами и улыбались в камеру.

В тот вечер во время просмотра фотографий впервые за много лет я увидел материнскую улыбку. В последние недели я замечал, что она все время смотрела на отца с печальным выражением на лице. Но в тот вечер она была счастлива.

Ухмыльнувшись, отец вытащил амулет. «Помнишь вот это, Мэнди?». Купленный для нее глупый презент. Она лениво с ним поигралась, а затем отложила в сторонку. К другим вещам его так и не убрали.

На следующий день я нашел его на полу в кухне и положил в карман. А позже порадовался. После бомбежки многое из дома в Клэпхэме было отобрано. Кое-что Арчи умудрился вернуть, но коробка острова Медлин в этот список не вошла.

Может быть, она осталась у МИ5⁵, или отец от нее избавился. За последние несколько дней он избавился от многих вещей. Оглядываясь назад, он явно знал, что в какой-то момент все пошло наперекосяк. И все его действия его же и настигнут.

Остров Медлин был местом, куда они должны были сбежать. Теперь я понимаю.

Частенько я гадаю, что произошло бы, если б тем вечером мы уехали. Людям всегда кажется, что у них в запасе больше времени, чем есть на самом деле. Видимо, мои родители исключением не стали.

Вероятно, несколько лет мы провели бы в качестве полноценных жителей острова, передвигались бы при помощи снегоступов и рубили бы дрова. А в летние месяцы купались бы под бесконечным голубым небом.

Сейчас мои родители уже были бы старенькими. Может, я навещал бы их по праздникам и во время длинных выходных, мы сидели бы возле камина и болтали, даже спорили. Мама любила печь — и готов поспорить, частенько бы этим занималась.

В этом мире фантазий я представляю, что живу с чистой совестью — чистой до дебилизма. Никаких вспышек в глазах умирающих людей. Никаких тошнотворных мыслей о том, насколько легко поддаются плоть и сухожилия, когда свежезаточенное лезвие мягко входит в человеческую шею.

На месте извращенной почерневшей штуковины, что имеется сейчас, воображаю в груди сердце того, другого Кристофера Шеридана, красное и здоровое, бьется сильно и точно, со спрятанными жилками цвета охры и оливы.

Тот Кристофер ложился бы спать лишь с мыслями о своем искусстве.

Его мир был бы ярче. В нем содержалось бы больше основных цветов.

Наконец-то вваливается Глеб, губы изгибаются в довольной улыбке, когда до него доходит суть моего затруднительного положения. Теперь меня радуют опущенные юбка и туника. Хватит и того, что он видит меня связанным.