Время расставания - Ревэй Тереза. Страница 19

Держа в руке бокал с шампанским, Александр болтал с Мадлен, секретаршей хозяина. Ему нравилась эта светловолосая скромная девушка, после смерти родителей воспитывающая младших братьев и сестру. Однажды в воскресенье он даже пригласил ее в кино, но Мадлен держалась скованно, так что грек почувствовал себя не в своей тарелке.

Большой зал здания на бульваре Капуцинов был переполнен. Люстры с подвесками отражались в зеркалах, обрамленных золочеными рамами. На стойках, покрытых белыми скатертями, возвышались подносы с птифурами [10], шампанским и фруктовыми соками.

Когда Александр впервые пришел на рождественский бал, устроенный фирмой, то был удивлен, увидев, что хозяин не поскупился. Раньше он никогда не слышал, чтобы служащим вместо дешевого игристого вина подавали настоящее шампанское. Ворм объяснил, что, уж коли Фонтеруа устраивал праздник для своих рабочих и служащих, он старался делать это по самому высшему разряду, как и для любых других почетных гостей. Так что восхищенный Александр впервые в жизни выпил настоящее шампанское и закусил хрустящим печеньем с сыром, которое таяло во рту.

Все работники Дома Фонтеруа приоделись по случаю праздника. В зале не было видно ни одной белой блузы. По комнате прогуливались несколько манекенщиц, восхищающих всех своими удлиненными лицами русских аристократов, тонкими выщипанными бровями и ярко-алыми губами.

— Добрый вечер, Мадлен, — раздался нежный голос за спиной у Александра.

Мужчина повернулся. Ему и его собеседнице улыбалась госпожа Фонтеруа.

— А вот и спаситель моей дочери! — весело добавила Валентина. — Как поживаете?

— Хорошо, очень хорошо, — пробормотал мужчина, не зная, как себя вести: то ли отвесить поклон, щелкнув каблуками, то ли пожать ей руку.

Мадлен извинилась и ушла: Ворм с другого конца зала знаком подозвал ее к себе. Оставшись наедине с Валентиной Фонтеруа, Александр внезапно почувствовал, что ему стало невыносимо жарко.

— У вас нет бокала, мадам. Могу ли я принести вам что-нибудь?

— Не беспокойтесь. Рано или поздно мимо нас пройдет официант с подносом. Мне сказали, что вы грек. Как давно вы работаете на моего мужа?

Александр, запинаясь, начал рассказывать, затем, припоминая свои юные годы, стал говорить увереннее, к нему вернулись веселость и обходительность. Молодой человек удивлялся, почему собеседница так внимательно его слушает. Чем простой работник мог заинтересовать светскую даму? Одной рукой она играла длинным ожерельем, и бусины позвякивали у нее меж пальцами. Казалось, красавица не обращала никакого внимания на царившее вокруг оживление и была полностью поглощена его рассказами о Кастории, о ее домах, о мастерских, расположенных на первых этажах в помещениях без окон, о балконах и открытых террасах, обращенных к небу, о крышах с византийской черепицей, о рыбацкой гавани, расцвеченной яркими лодками, о далеких красноватых горах, о глубоких лощинах, об аромате вереска… Внезапно у Александра возникло ощущение, что он вновь вдыхает этот пьянящий запах.

Время от времени Валентина задавала ему какой-нибудь вопрос. По мере того как молодой человек описывал свой родной город, его плечи расправлялись. Он больше не был мелким служащим, греком в изгнании, проживающим в крошечной двухкомнатной квартирке на шумной парижской улице, — Александр ощущал себя истинным потомком старинной патрицианской семьи из Македонии. Не без гордости он подумал, что в другом городе, в другое время он смог бы поухаживать за этой сильфидой, облаченной в красное платье из муслина, и что, вполне вероятно, она даже соизволила бы найти его привлекательным.

Александр не заметил, как в большом зале воцарилась тишина. Валентина коснулась ладонью его плеча и прошептала:

— Я полагаю, что мой муж собирается произнести речь.

Андре Фонтеруа взял слово и начал с того, что поблагодарил всех присутствующих за верность его фирме Валентина чуть подняла голову и потянулась к Александру. Яркий свет отразился в ее длинных серьгах, ее губы задели щеку Александра. Она что-то шептала ему на ухо, но он не мог понять что. Мужчина вдыхал аромат ее чудесных духов — они пахли розами и пряностями, — ощущал тепло ее груди всего в нескольких сантиметрах от своей руки, и его тело напряглось, в то время как голова стала совсем пустой, в ней будто что-то гудело.

Казалось, Валентина догадалась о его смятении — она бросила на мужчину шаловливый взгляд. Ее лицо изменилось в одно мгновение. Александр не смог удержаться и ответил на задорную улыбку красавицы, при этом его охватило безумное желание схватить за руку эту дерзкую девчонку и сломя голову убежать, оставив в прошлом строгую и серьезную парижанку, которая еще недавно столь внимательно слушала его рассказ.

«Я хочу его, — думала Валентина, у которой перехватило дыхание. — Я хочу заняться с ним любовью прямо здесь, прямо сейчас!»

Никогда еще она не испытывала столь яростного желания. Она больше не управляла своими чувствами: ни своим нетерпением, ни своей страстью, ни той чудесной и болезненной тяжестью, что ощутила внизу живота. И она все повторяла про себя, как литанию: «Ты сошла с ума… Ты смешна… Ты потеряла всякий стыд…»

Она ругала себя самыми последними словами… И не такой уж он красавец — нос с легкой горбинкой, густые черные брови, слишком тонкая верхняя губа. Отчаявшись, Валентина пыталась найти хоть какие-нибудь изъяны, которые могли бы оттолкнуть ее от этого незнакомца. Впрочем, Александр не был незнакомцем. Они оказались соединены какой-то странной, сверхъестественной силой, невероятной смесью изнеможения и гнева, иссушающего пыла и грозной слабости, той силой, что, за неимением более точного слова, назвали «желание».

Внезапно в зале раздались бурные аплодисменты. Валентина вздрогнула. Она бросила потерянный взгляд на Андре, который закончил свою речь, но тут же ее глаза вновь обратились на Александра. Она поняла, что попала в ловушку: она нуждалась в муже для того, чтобы существовать, но этот мужчина, который стоял рядом с ней, был ей необходим для того, чтобы просто жить.

Лейпциг, 1930

— Sehr Gut! [11] — сказала Ева Крюгер с довольной улыбкой.

Мальчик поднял на нее влюбленные глаза, соскользнул с банкетки и собрал учебники, сложенные на стуле.

— До следующей недели, фрау Крюгер! — выкрикнул он, прижав фуражку к сердцу, а затем выбежал за дверь: мальчику не терпелось поскорее окунуться в ранний солнечный вечер.

Ева захлопнула партитуру. Старание детей и искренняя радость, испытываемая ими, когда она их хвалила, не переставали удивлять женщину. Она привыкла, что ее сын Петер был совершенно равнодушен к музыке, и пианистке казалось немыслимым, чтобы мальчики его возраста получали удовольствие, разучивая фуги Баха или выполняя рубато [12] в произведениях Шопена. Однако после того, как в газете появилось объявление об уроках, родители звонили не переставая, чтобы записать своего ребенка. «Ева Крюгер, концертирующий пианист, дает уроки фортепьяно детям в возрасте от шести до двенадцати лет». Она даже могла позволить себе роскошь выбирать учеников, отказываясь от тех, кто ее раздражал.

Служанка подала чай. Ева устроилась в любимом кресле, стоящем справа от камина. Ее пепельный кот Оффенбах подошел и потерся о ноги хозяйки. Женщина с удовольствием вдохнула изысканный аромат, исходящий от чая в фарфоровой чашке.

Из-за экономического кризиса Карл был вынужден согласиться на то, чтобы она начала давать частные уроки. Ее супруг упрекал себя за это: он испытывал горечь, полагая, что не выполняет долг главы семьи. Карл предпочитал, чтобы его жена продолжала посвящать себя творчеству, а не тратить время на учеников. Еве также пришлось добиваться места в консерватории, хотя она не ладила с директором. Теперь три раза в неделю, немного растерянная, она появлялась в стенах самой старой музыкальной академии Германии.