Время расставания - Ревэй Тереза. Страница 46

— Что бы ты смог сделать, Андре? Сейчас август. Ты не нашел бы никого, кто принял бы их в Париже. — Ее взгляд потерялся где-то вдалеке, несколько мгновений женщина молчала. — Несчастные… Ты представляешь себе, теперь нацисты требуют, чтобы евреи оформляли специальные идентификационные карточки… Они запрещают врачам иметь практику… Все эти издевательства, притеснения длятся уже долгие годы… Я читала об этом в газетах, но я не представляла… Бедные дети, они так напуганы!

Она медленно повернулась к мужу. Лицо Валентины побледнело, ее глаза лихорадочно блестели.

— Он правильно сделал, что привез их к нам. Здесь они будут в безопасности.

Валентина подумала о том далеком дне, когда, двадцатью годами ранее, узнала, что ее брат был убит во время наступления на Шмен де Дам. Тогда никто не нашел нужных слов, чтобы облегчить горе девушки. В те дни погибало слишком много солдат, чтобы обращать внимание на душевное смятение какой-то юной особы. Гибли целые семьи, порой на поле битвы оставались отец и несколько сыновей. Но неразделенная боль много больнее.

Валентина потеряла аппетит. Жизнь приобрела вкус пепла, все цвета стали серыми. Однако юная медсестра продолжала исправно появляться в госпитале и часами просиживала у изголовья раненых солдат. Многие из них просто молчали, чувствуя себя счастливыми от одной только мысли, что Валентина дежурит у их постели, другие, напротив, хотели выговориться, и Валентина с бесконечным терпением выслушивала их жалобы и страхи.

Во время бессонных ночей, когда глаза жгло от усталости, она слушала долгие исповеди и лучше понимала страдания брата. Боль от утраты превратилась в жесточайшую, невероятную и яростную ненависть. Она ненавидела немцев за то, что они убили Эдуарда, но много сильнее она ненавидела их за то, что они занесли в ее страну этот отвратительный, унизительный страх, о котором говорили солдаты. Очень тихо, почти шепотом, испытывая стыд, раненые рассказывали о страхе перед смертью, ведь им всегда внушали, что мужчина должен стойко встречать смерть, а у многих из них не хватило на это сил.

Андре медленно привлек жену к груди. Она позволила заключить себя в объятия, прижалась щекой к плечу мужа и закрыла глаза. Он вдохнул аромат ее волос, провел ладонью по макушке и почувствовал, как руки Валентины оплели его талию.

В тот вечер Валентина впервые принимала немцев под крышей своего дома. Андре понимал, что она ощущала себя опустошенной и уязвимой. Горечь, которая вот уже много лет, как доспехи, защищала ее, дала трещину. Андре хотел сказать ей, что понимает ее, что безмерно любит, но вновь промолчал. Он не говорил ей этих слов со дня их свадьбы.

Дрожь сотрясла тело Валентины. Андре лишь сильнее прижал жену к себе. Он подумал о том, что многие просто посмеялись бы над ее смятением. В конце концов, что тут особенного? Она дала приют двум молодым иудеям, изгнанным из родной страны, но в глазах Валентины религия не имела никакого значения. Лизелотта и Генрих Ган прежде всего были немцами, так же, как и Петер Крюгер. И ее поступок был сродни подвигу.

Камилла переворачивалась с боку на бок, но сон не приходил. Взбешенная, девушка откинула одеяло и зажгла ночник. Было уже за полночь! Ни малейшего дуновения ветерка не ощущалось в комнате, хотя окно было открыто. Она так и не искупалась в реке. Приезд Петера и беженцев внес сумятицу в обычный распорядок второй половины дня.

Она согнула ноги, скрытые длинной ночной рубашкой из белого хлопка, и обхватила колени руками. Он еще привлекательнее, чем ей казалось. За год Петер раздался в плечах, черты его лица стали более тонкими, что придавало юноше серьезный вид. «Вот уж точно, шесть месяцев махать лопатой — тут кто угодно изменится», — с иронией подумала Камилла.

Во время ужина Петер не без юмора рассказывал об исполнении трудовой повинности, девятичасовых рабочих днях, о том, как он таскал камни и толкал тачки на строительстве очередной дороги, и все во славу Германии.

«Тем не менее вы записались в армию», — обвинительным тоном заметила Валентина, и это были ее первые слова за ужином. «Увы, мадам, у меня не было выбора, — сказал Петер. — Но я не член партии национал-социалистов и уж тем более не состою в вермахте. Именно поэтому я не обязан отдавать гитлеровский салют». «Но, как мне кажется, вам придется принести клятву фюреру?» — не унималась хозяйка дома, гневно сверкая очами.

Лизелотта и маленький Генрих оставались бесстрастными, они ели, опустив глаза в тарелки. Камилла искренне жалела девушку, попавшую в столь сложную ситуацию.

Она представляла себя беженкой, вынужденной уехать в Германию вместе с ворчливым Максансом и остановиться у непонятных иностранцев. Говорили, что люди бросали все: дом, семьи, друзей, работу… Камилла передернула плечами от ужаса.

Решительно, ей так и не удастся заснуть. Девушка спрыгнула с постели, сорвала с себя ночную рубашку и схватила темно-синее хлопковое платье в мелкий цветочек. Это было ее любимое платье, «платье для отдыха», и Камилла продолжала его носить, хотя оно стало уже слишком коротким и слишком тесным в груди. Мама несколько раз пыталась выбросить любимый наряд, но Камилла стойко сопротивлялась этим попыткам.

Она взяла полотенце, сандалии и тихонько открыла дверь. На лестнице девушка переступила через третью ступеньку, которая сильно скрипела, и несколькими минутами позже уже мчалась по тропинке, которая пересекала фруктовый сад и вела к реке.

Щедрая луна заливала местность, рисуя фантастические тени у подножия деревьев и вокруг кустарника. Камилла привыкла к ночным купаниям. «Ты — дочь зимы», — любил подтрунивать над ней отец, когда дочь жаловалась, что от жары ее начинает тошнить.

Летом река не была глубокой. Луна серебрила ленивые воды, и блики света танцевали на ее поверхности. Камилла бросила полотенце на плоский камень. Вот досада! Она забыла купальник! Девушка колебалась всего лишь мгновение, а затем расстегнула платье, которое скользнуло по ногам на прибрежную гальку.

Свежесть воды заставила Камиллу поморщиться, но она смело вошла в реку. Некоторое время, чтобы согреться, девушка плыла кролем, а затем легла на спину, раскинув руки, и принялась созерцать звезды, приколотые к черному бархату небес.

Десятью минутами позже она начала дрожать и решила, что пора возвращаться. Перед тем как выйти из воды, Камилла окинула взглядом берег и заметила чей-то силуэт. Ее сердце чуть не выскочило из груди. Мужчина поднял руку, и она узнала Петера. Обнаженный торс, брюки закатаны до колен.

— Что вы тут делаете?! — возмутилась Камилла.

— По всей видимости, то же самое, что и вы, — явно веселясь, ответил юноша и помахал полотенцем.

— Я вижу… В таком случае вы должны отойти немного подальше. Здесь — мое место.

— Ах, я понимаю, частная собственность…

— Вот и нет! — злясь, бросила Камилла. — Просто вода холодная, а мне хотелось бы выйти.

— Так что же вам мешает?

Девушка почувствовала, как раскраснелись ее щеки.

— Я… я забыла купальник.

— Мой Бог, какой стыд! — пошутил Петер. — Я вам обещаю, что закрою глаза.

— Вы клянетесь?

— Честью будущего офицера вермахта.

И молодой человек театральным жестом прикрыл глаза ладонью.

— Моя мать сказала бы, что у немецкого солдата нет чести, — заметила Камилла, глядя с подозрением на собеседника.

Она вышла из воды, прикрывая руками грудь.

— Эй, нахал, вы держите мое полотенце, отдайте его мне сию минуту!

— А что я получу взамен?

— Ничего. За кого вы себя принимаете?

Девушка схватила платье и поспешила его надеть, но ткань упрямо не желала натягиваться на мокрую кожу.

— Ну вот, мне больше не нужно полотенце, — сообщила Камилла, нервно расправляя платье. — Вы можете оставить его себе.

Она отжала длинные волосы, затем расчесала их пальцами.

— Что такое? — раздраженно спросила Камилла. — Почему вы так на меня смотрите?

— Я вспоминаю нашу первую встречу, ту, в прошлом году. Вы изменились.