Ад-184 (Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают) - Авторов Коллектив. Страница 45
В Пятигорске отцу также предоставили ведомственную квартиру во дворе станции, где жили и другие сотрудники. Курорт, теплый климат, обилие продовольствия, фруктов, винограда, минеральные воды — все это способствовало восстановлению здоровья, потерянного за время плена и в тяжелых климатических условиях Красноярска. Несмотря на это, папа часто болел. В основном беспокоило сердце, мучил ишиас. Будучи очень ответственным и занимающим высокие посты, отец допоздна засиживался на работе — писал отчеты, научные статьи. В документах отца нашла список научных и литературных трудов Посохина Евгения Григорьевича — он насчитывает 48 пунктов, из них две книги. После закрытия НИВС, работая в Пятигорской межобластной ветеринарной лаборатории по борьбе с болезнями птиц, отец со своими помощниками создал «экранный агглютиноскоп», который был внедрен в производство, за что получил авторское свидетельство государственного комитета по делам изобретений и открытий СССР.
Отца всегда тянуло к искусству, он очень любил музыку. В Пятигорск каждый год летом приезжали на гастроли оркестры Ленинградской, Московской филармоний под руководством знаменитых дирижеров — Константина Иванова, Кирилла Кондрашина, Одиссея Димитриади. Концерты проходили в парке в Летнем театре. Мы с папой были неизменными слушателями этих концертов. Бывали и на концертах Кисловодского филармонического оркестра под управлением Курта Зандерлинга.
Еще в юности отец мечтал стать музыкантом. Даже купил виолончель — свой любимый инструмент — и хотел поступать в музыкальный техникум, но там не платили стипендию. Это было тяжелое время гражданской войны и разрухи. Родители не могли помогать материально — в семье священника было шестеро детей. Пришлось выбрать ветеринарный институт, где платили стипендию. Это обстоятельство повлияло на выбор профессии. Но любовь к музыке осталась на всю жизнь. Папа хорошо играл на гитаре. После войны в Омске участвовал в художественной самодеятельности, где он познакомился с моей мамой — Масленцевой Марией Михайловной. Это был второй брак отца, так как с первой женой после войны отношения не сложились. От первого брака осталась дочь Клара, 1929 года рождения, с которой папа поддерживал отношения и помогал до конца своих дней.
Живя в Пятигорске, семья много путешествовала по городам Кавказских Минеральных Вод. Часто бывали в Кисловодске, Железноводске, Ессентуках. Несмотря на благоприятный климат Пятигорска, здоровье отца по-прежнему вызывало опасения. Беспокоило сердце и тяжелые приступы астмы. Папа всегда носил с собой ингалятор, без него не мог пройти и квартал.
Когда лаборатория и НИВС были закрыты и пришлось опять искать работу, выбор пал на Краснодар, где приступы астмы не так мучили отца. Пройдя по конкурсу в Краснодарскую ветеринарную станцию, отец занял должность зам. директора по науке. А я, закончив музыкальную школу в Пятигорске, поступила в Краснодарское музыкальное училище. Первое время жили с отцом на частной квартире, а мама оставалась в Пятигорске в ведомственной квартире, которую нельзя было поменять и при переезде пришлось оставить. А когда отец получил в Краснодаре однокомнатную квартиру в «хрущевке», то сразу поменял ее на двухкомнатную коммуналку в центре, но без удобств, побоявшись, что в тесной квартире с низкими потолками приступы астмы участятся. В этой коммуналке ему и суждено было дожить до конца своих дней. И хотя дирекция НИВС все время обещала дать полноценную квартиру, этого, к сожалению, не случилось. После очередного отказа с отцом случился инфаркт. После тяжелой болезни папе пришлось уйти на пенсию.
Несмотря на тяжелые жизненные обстоятельства, отец не был озлобившимся, доброжелательно относился к людям, имел много друзей среди коллег по работе. Он был человеком увлекающимся. Еще живя в Пятигорске, увлекся резьбой по дереву, делал мебель. Отреставрировал старый буфет, створки которого украсил резьбой. Выйдя на пенсию, отец увлекся скульптурой. Познакомился и подружился с профессиональным скульптором, который делился с отцом секретами своего дела. Руками отца были созданы скульптуры дочери Клары, бюст любимого им певца Ф. Шаляпина, барельеф П. И. Чайковского, автопортрет. Надо сказать, что профессиональным скульптором был младший брат отца — Олег Посохин, погибший во время войны в Венгрии и похороненный в братской могиле.
После тяжелой, продолжительной болезни 12 ноября 1977 года папа скончался на 70-м году жизни. Дорогие моему сердцу воспоминания об отце останутся со мной на всю жизнь.
(Из воспоминаний Олега Михайловича Чуловского, сына военврача 1-го ранга Михаила Юрьевича Чуловского, главного врача лазарета № 2 «Дулага-184»)
На войну отец ушел в ночь с 22-го на 23 июня 1941 г. Пришла повестка, и сразу в военкомат, ему выдали военную форму. Прибегает он домой, а тут наш сосед по квартире (жили мы в Москве на Басманной, в коммунальной квартире), служивший в НКВД, увидел его и говорит: «Михаил Юрьевич, что за вид у вас, брезентовый ремень и х/б!». Пошел в свою комнату, нашел старую кожаную портупею, дал ему, а тот ремень отец оставил дома. К слову сказать, форма действительно не соответствовала званию — он военврач 1-го ранга, у него три шпалы в петлице, а это очень высокий медицинский чин.
Через месяц после того, как начали бомбить Москву, семьи командного состава эвакуировали в тыл, нас отправили по просьбе отца в Омск, где жили его двоюродные братья Чуловские, также потомственные врачи, у них мы и разместились. В Омск мама (санитарный инспектор) взяла с собой своего отца, доктора наук психиатра Гаврилу Васильевича Сороковикова. По возрасту он на фронт не подходил, но до последних дней работал, так и умер на приеме.
Приезжаем в Омск — там действительно встречают нас два врача Константин Иванович и Николай Иванович Чуловские. Константин Иванович в то время уже командовал госпиталями Омска. Николай Иванович потом ушел на фронт (а его сын Евстафий учился под Омском на летчика. 18 января 1945 г. не вернулся с боевого задания).
Мне тогда тоже много досталось: и кровь сдавал, Константин Иванович ставил меня в перевязочную (я не боялся вида крови), развозил раненых по палатам, и на разгрузку вагонов меня направляли. В этом госпитале в основном лежали с ампутированными конечностями, танкистов было много.
От отца пришло всего две открытки из-под Ельни. По его рассказам, он был назначен начальником ГЭП (головной эвакопункт). ГЭП объединял несколько госпиталей, его основная задача — это организация отправки раненых в тыл. Санитары тогда были еще мужики, их еще хватало, мужиков-то (это потом перешли на женский персонал). В один из дней они были посланы в госпиталь под Ельней, а там едет порожняком колонна автомобилей по шоссе (машины уже разгрузились, может, патроны отвозили), гонят, не останавливаясь. Санитары пытались остановить машины, а у них и оружия-то не было, а они прут напролом. Санитары прибегают: «Михаил Юрьевич, что делать?». Отец достает пистолет, видит, в машине один человек — и выстрелил в лобовое стекло рядом с водителем. Колонну удалось завернуть к госпиталю и вывезти раненых в тыл.
О том, как попал в плен, отец сам вот так рассказывал: «Когда немцы уже заняли дорогу между Смоленском и Ельней, мы ушли в лес. В лесу к нам пристали несколько лейтенантов с „кубиками“ на воротничках на мотоциклах и предложили уходить лесом, так как все дороги заняты немцами. Решили заночевать в лесу, нашли там какой-то кордон. Я разместился на сеновале, утром просыпаюсь, слышу немецкую речь. Выглянул, стоит мотоциклетка, эсэсовцы уже шуруют, а наши командиры снимали рубашки и старались переодеться в форму рядовых. А я как был в форме с тремя шпалами и змеей в петлице, так и вышел — там моя медицинская семья и солдатики наши. Начал разговор по-немецки с эсэсовцем. Он мне и говорит: там полно ваших раненых и пленных, сможете там все организовать, я согласился, и немец посадил меня в коляску, отвез в Вязьму. Охрана в лагере уже была в основном из немецких рабочих, я, зная язык, сразу с ними смог договориться и общался (это помогло спасти не одну жизнь наших солдат и офицеров)».