Дорогой плотин (СИ) - Ваон Андрей. Страница 6

— Давай, Ванёк! — позвал следующим внука. У того забилось сердце, но он, преодолевая, подошёл на стартовый приступок.

— Не бойся, чуть плугом ставь, да поверни в середине, — напутствовал отец. — Давай, пошёл!

И Ванька пошёл. Он распрямил и запараллелил лыжи, отчего понесся со свистом, лишь уши шапки заболтались на ветру. Подпрыгнув на кочке, раскорякой он разметал руки ноги, палки вскинулись выше головы… Приземлился с хрустом и шмяком. Отец стремительно слетел вниз. Скинув лыжи, бросился к сыну. Подъехал и дед. Ванька обалдевшими глазами глядел на мужиков. Вдруг начал смеяться.

— Как я летанул-то, а? И совсем даже не испугался.

Глядя на него, начали смеяться и отец с дедом. Потом уж проверили, ничего не сломал ли? Ванька был цел, невредим и даже не повредил снаряжение.

— Вот только бабкиным пирогам каюк пришёл, — достал смятый кулёк дед Андрей из Ванькиного рюкзачка.

— Но так-то, Ваньк, ты не очень хорошо прошёл спуск, прямо скажем даже — плохо прошёл.

— Ладно, научится ещё. Зато крепкий он. Вона, как летанул и ничего, посмеялся только.

На самом деле, Ванька трухнул сразу, как только поехал. Не сумев сделать лыжами ничего из требуемого отцом, он летел, уже плохо соображая от страха, подобравшись всем телом. Но организм, тренированный на горках с друзьями, держался и лишь крепкий бугор выбил его из седла. Но с приземлением повезло, поэтому сейчас и посмеивались все дружно.

Наверх карабкались с лыжами в руках, переступая валенками по неровным, осыпающимся ступеням крутого оврага. Выбрались наверх, перевели дух. Зябликово темнело чуть поодаль; уже застелились вьюнки дымков, прижимаемые ветром. Деревня встречала новый день и год, озябливо стряхивая ночной снежок с крыш.

— Сейчас уже скоро выйдем к этой дороге новой, — пыхтя, никак не отдуясь от подъёма, сказал дед Андрей. — Прямо туда и пойдём, — кивнул он на юг.

Они снова надели лыжи и неспешно двинулись. Лыжни уже никакой не было, и первым пошёл Пётр, торя широкие полосы лыжни. Ванька, немного ещё потрясённый, частил уже меньше, примеряясь к размеренному ходу отца.

Пройдя берёзовый перелесок, они выпали сразу к новой дороге. Пустынная полоса простиралась с востока, где возле Бесед высился мост через Москва-реку; на западе дорога терялась в лесистом повороте после пересечение с Каширским шоссе.

— Вот, таким образом, они обозначат по кругу новую черту, значит, вокруг Москвы, — дед махнул палкой направо. — Будут машины здесь шнырять, не пройти, не проехать, — напророчил он.

Сейчас же была тишь, асфальт присыпан белым, лишь один след грузовика виднелся на дороге. Походники, не снимая лыж, переползли шоссе и углубились в леса.

Так они неторопливо шагали, сторонясь многочисленных деревень, зажимаясь к лесам и перелескам, с гиканьем съезжали с небольших пригорков, обходили ненадёжно ещё замерзшие пруды, форсировали ручьи. В полдень притормозили. Пётр развёл костёр, вскипятил в маленьком котелке чайку. Проголодавшись, накинулись лыжники на заготовленные припасы. Ванька уже подустал, но держался, и, довольный, с аппетитом поглощал хлеб с салом, хрустя луковицой в другой руке.

— Да, вот, Иван, дорогу-то достроят, может, так и не походишь. Запрут нас, как в клетке.

— Да что, ты, отец, всё тоску наводишь с этой дорогой, будто под замок нас посадят. Может, оно, в городе-то нам и лучше станет, а?

— Лучше, ага. Я с Прокопичем говорил — он грит, что снесут нас к чёртовой матери, да домов городских понастроят… а ты «лучше»…

— Да когда это ещё будет. И потом, чего ты так против этих домов вскинулся? Нормально люди живут, да ещё и поудобнее вроде. Ежели отдельная-то квартира, да с ванной, а? — подмигнул жующему Ваньке Пётр.

— «Ванная», — передразни сына дед Андрей. — А во двор выйти? А яблочко своё сорвать или репку там? А послесарить? Видал я дома эти — коробки с клетушками, ни продохнуть, ни пёрнуть. Тьфу!

— Ладно тебе, отец. Дачу заведём — будет тебе и дворик, и репка, и яблоки.

— Как буржуи?

— Вроде того, ага.

— Тьфу! — дед сплюнул ещё раз и сунул в бороду нечищеную картошину.

Пётр засмеялся.

— Вань, ты как, держишься ещё? Нам немного уже осталось, а обратно тогда на поезде поедем.

— Да я, сколько хочешь, ещё могу проехать! — бахвалился Ванька, потрясая куском пирога в руке.

— Ага, неси тебя потом в котомке-то, — подмигнул ему оттаявший дед.

Немного отдохнув и погрев руки возле огонька, они пошли дальше. Скоро уже показались Горки; обошли стороной и затормозили. Постояли в раздумьях и молчании — почтили Владимира Ильича. Потом двинули к станции, начало смеркаться. На станции стали уже и подмерзать — нагулялись, энергия и вышла вся, греть уже было нечему.

— А что, Ленина отсюда прямо везли? — спросил Ванька.

— Вон, видишь, сохранили тут, как всё и было, когда поезд траурный пустили. Он ещё на полустанках останавливался, народ потоком шёл.

— А если бы Ленин не умер, то и войны бы не было? — малой устал, но вопросов задавать всё равно не прекратил.

— Да это, ж, Ваньк, кто ж знает-то… Вроде Сталин чего-то не доглядел, уж и так, и эдак он с этим фашистом проклятым, да объегорил тот его в начале. А может, предательство какое было… А может, и сам Сталин того… — Пётр покосился на деда.

— Ты, Пётьк, на Сталина брось тень наводить! Взяли моду с Никитки этого толстомордого! Нету на них управы, вот и разошлись — всякую нечисть выпустили.

— Ты отец не очень! Культ личности уже развенчали, чего теперь кулаками махать?

— Петька! Не заносись вперёд отца! — дед Андрей гневно жахнул палкой в платформу.

Спор дальше не разгорелся — подошла электричка, они в неё спешно и погрузились. А в вагоне было тепло, они и разомлели, а Ванька и задремал.

— 1962. Замкнулось

Весенние каникулы закончились капелью. Весь март подсыпало, и солнце светило нечасто — зима всё напоминала и напоминала о себе. Но в конце марта дрогнуло, кругом стало мокнуть. Снег проседал и темнел, вокруг деревьев заглублялись кольца.

Дети надоели санки и снежные горки, теперь им были интересны ручейки. Строили запруды и кидали щепки в потоки.

А тепло, будто сломив какую-то преграду, обрушилось всей мощью. Каждый день был теплее предыдущего, съедался толстый белый покров, кругом набухало. Капель уже не звенела — снег с крыш уже свалился, стаял. Грязища развелась кругом поколенная, люди передвигались по тонким перешейкам, и только в сапогах. Птицы сходили с ума в почти круглосуточном оре.

Ванька всё равно продолжал ходить в школу «коротким» путём, отчего был неизменно грязен и ругаем учителями. За компанию влетало и Андрейке — тот не бросал товарища в грязехождениях.

— Надо в воскресенье в Овраг идти, на Шмелёвку. Всё тает кругом, там, наверное, потоп будет! — Ванька шагал по нетвёрдому грунту, перепрыгивая с кочки на кочку, соскальзывая в лужи. Рядом балансировал Андрейка.

— А чего, пошли прямо и сегодня, вона, как жарит, — он прищурился на припекающее солнце.

— Да дед говорит, что самый пик будет в воскресенье — он прогноз погоды слушал. Так и будет всю неделю. Прямо с утра и пойдём. Братанов захватим.

— А откуда начнём? До Зябликова пойдём?

— А здесь, вот, прямо почти от Каширки полезем. Дойдём. Чего ж не дойти? Я бы хотел прямо дотудова, до полей дойти — только не сможем, наверное, разольётся всё.

— Слушай, а Таньку, может, позовём? Она тут чего-то спрашивала, чего мы в выходной делать будем.

Ванька сразу насупился:

— Да ну её! Ныть ещё начнёт…

— Кто, Танька? Ныть? — Андрейка даже остановился. — Ты, брат, даёшь! Чего-то не слыхал я, чтобы Танька когда-нибудь ныла. Её, наоборот, даже борисовские пацаны побаиваются. Вон, как Сашко взяли, так она там ими и заправляет.

— А женщина на корабле — беда, слыхал про такое? Братья начнут чудить. Да и ты, вдруг… — брякнул Ванька и осёкся.