Дорогой плотин (СИ) - Ваон Андрей. Страница 9

В окне лишь слегка начало сереть, а Ванька уж вскочил — он всю ночь ворочался, и волновался. На стуле висела с вечера выглаженная рубашка, на ней алел галстук. Он посидел на кровати, послушал. Тишина. Никто ещё и не думал вставать. Тут он совсем разволновался и ринулся в комнату родителей.

— Пап, пап! — громко зашептал он, слегка поталкивая отца. Тот заворочался.

— Ваньк? Ты чего?

— Так на демонстрацию проспим!

Пётр сразу вскочил и схватил часы.

— Так ещё четыре только. Ещё часок можно поспать, — и завалился обратно на кровать.

Ванька не успокоился и пошёл уже к деду. А дед как раз не спал — он начищал свой Орден. Ванька, заворожённый, замер. Он обожал эту первостепенную награду, он забывал обо всём на свете, когда дед доставал его.

— Ага, тоже не спиться, пацанёнок? Хороший сегодня день, чтобы долго спать, хороший. Сходим.

— Дед, а расскажи про войну, а?

— Чего ж тебе рассказать?

— Ну, как партизанили вы.

— Да… мало уж, кто в живых остался. Мы ж не молодые все были уже тогда. Потом голод, болезни, плен. Мало осталось, мало. Великая победа была, но и горе тоже великое, — дед Андрей затих и затуманился взором. Ванька не решался тревожить. Он всегда затаённо слушал рассказы деда о войне — ведь они были очень редки, эти рассказы. И отец совсем про войну не говорил, хотя тоже имел награды, успев зелёным юнцом дойти до Берлина. Тяжелой поступью прошлась Война по советскому народу, оттяпав кусок и у Мельниковых. Война была темой священной. И лишь в редкие дни Ванька слышал в разговорах отголоски тех трагических и героических дней. От бабушки и от дедушки.

— А расскажешь, как мост с танками взорвал?

Дед, оторвавшись от нелёгких воспоминаний, улыбнулся:

— Расскажу, Ваньк, расскажу. Как стопарь махану, и не такое расскажу, — он заскрипел, смеясь.

Тут уже и остальное семейство зашевелилось, разбуженное неспокойными родственниками. Бабаня сразу пожурила:

— И что вы всех перебудили, окаянные?

Собиралась колонна отца возле института. Народу толпилось прилично. Ванька с Андрейкой держались рядом, озираясь на взрослых. Особенно волнительно было Андрейке — он взирал уважительно на награды Ванькиного отца и деда.

Прежде, чем колонна двинулась, отдельные граждане успели опрокинуть по стаканчику. А то и по два. Но и без этого царило радостное возбуждение. Готовили транспаранты и флаги. Вскоре пошли. Мальчишкам всё это безумно нравилось. Они были возбуждены своей особой радостью, непонятной взрослым. Их распирала гордость. Это было не чувство толпы, это было ощущение коллектива и плеча товарища.

Но вдруг Ванька омрачился. Он отрешился от событий и ушёл в себя. Вбуздораженный Андрейка не сразу заметил, что друг его поник. Только позже ткнул его локтем.

— Ты чего?

— Да так… чего-то подурнело.

Тут на сына обратил внимание и отец:

— Вань, что случилось, а?

— Да ничего особенно, видать, болезнь ещё не совсем отпустила.

— Э, брат! Тогда домой нам надо ехать!

— Как домой? А гуляния… — разочарованно спросил Андрейка — так роскошно начавшийся Первомай рисковал закончиться зелёной тоской в деревне.

— Не, пап, нормально всё ж, говорю. Так чего-то слегка, — отнекивался Ванька, сам нежелавший возвращаться раньше вечера.

Но весь день он так и ходил смурной, лишь изредка озаряясь настроением праздновавших москвичей и гостей столицы.

Вечером они вернулись все вместе, и слегка подвыпивший дед тоже был с ними.

— Ну, что, Ваньк, про мост рассказать? — он был уже готов рассказать и не только про мост, вот только внучок витал где-то далеко и грустил мыслями. Но Ванька кивнул. — Ага. Морозец, значит, вдарил только вот-вот…

А грустить Ваньке было от чего. Только мэишная колонна объединилась с бауманской, как в мозг возвратилась та картинка, что мучила его мозг во время болезни. Слегка позабытая, она выпорхнула вновь. Яркая и отчётливая. Тоже была демонстрация. Тоже шёл народ. Только флаги были какие-то странные, и люди были непонятные. И… и вот эти многочисленные «и» поразили его самые глубины души, не дав насладиться праздничным настроением.

— Ты чего сразу после парада скис? — спросил Андрейка по дороге в школу на следующий день.

— Слушай, Андрейк, а давай всё-таки слазаем под плотину, а? — вместо ответа Ванька задал свой вопрос.

— Под плотину? В Борисово, как тогда? — нахмурился друг, вспоминая давнишний разлад.

— Да не, под нашу, Шипиловскую, — с горячностью ответил Ванька.

— А, ты снова про видения свои, что ли?

Ванька кивнул.

— Тю… — Андрейка махнул рукой.

— Ну, Андрюшк, ну, давай, а? Чего тебе жалко, что ли? — Ванька начал упрашивать. Один он боялся не справиться с плотиной. — Или ты боишься? — прибегнул к нечестному приёму.

— Я?! Боюсь? Ты, Ваньк, ляпнешь же! Чего там бояться-то? Воды этой скользкой, что ли?

— Так это… всякое говорят, что дух Гамсона там летает, может в воду столкнуть.

Андрейка рассмеялся, но так, не очень уверенно. Все они были смелыми пионерами, но попробуй тут, победи предрассудки, которые с раннего детства вбиваются старшими поколениями.

— Ладно, схожу я с тобой, — великодушно одобрил Андрейка мероприятие. — Только объясни тогда уж, чего это даст?

Ванька с готовностью пустился в объяснения.

Что видение было связано с прудами и плотиной, что всё превращение их деревни через плотину связано.

— То ли сверху вниз надо пролезть, то ли снизу вверх…

— Эх, Ваньк, привиделось, а ты уж и подорвался, — усмехнулся Андрейка.

Ванька потупился. Они стояли уже возле школы, но никак не заходили, договаривая про свои дела.

— Понимаешь, покоя просто не даёт. И вроде подзабылось ближе к праздникам. Но на демонстрации — БАЦ и опять! Только не деревня уже была, а Красная площадь, улица Горького…

— И чего?

— И того, что похоже, вот как мы шли, только другое всё… я даже и объяснить не могу. Но ощущения такие же, как тогда, когда я болел. Вот и засвербило опять, прямо не могу.

— А Федотов с Мельниковым, как всегда, секретничают, — послышался насмешливый голос Таньки Митрофановой. Ванька сразу скукожился и замельтешил руками по портфелю.

— Нарисовалась, — задиристо ответил ей Андрейка. — И чего тебе, Митрофанова в свою школу не ходится? Каждый год ведь специально переводишься.

— А у вас учителя лучше. А я, может, к институту готовлюсь, — Танька красовалась специально, не стесняясь. — Да и мальчики у вас получше, — совсем разошлась она.

— Конечно, у вас там задохлики все. Если девчонка смогла их запугать, — хмыкнул Андрейка.

— Ты нос-то не задирай. И на вас управа имеется, — она зыркнула на совсем притихшего Ваньку и пошла дальше.

— Вот чего ты, Ваньк, её боишься? Как явится, так вечно зажмёшься и даже пикнуть не можешь. Она, между прочим, больше всех просила рассказывать, как ты меня спасал. И долго всё ныла, что её не взяли. А братаны наши рисовались перед ней! Мол, чуть ли не речку перекрыли, чтобы нас уже обоих вытащить, — хихикнул Андрейка. — Они ладно, они ещё мелкими в неё втрескались и при ней теряют волю, и соловьями заливаются. А ты-то чего, а?

Ванька покраснел:

— Ладно, пойдём, звонок уже сейчас будет, — он ринулся к дверям.

— Фига себе! Чего это, значит, и тебя цепануло? Вот ведь вредная баба, — по-взрослому закачал головой Андрейка.

Через несколько дней они, выждав погоду посуше, потихоньку улизнули с футбола к пруду.

Время было ни день, ни вечер, где-то посередине. Из школы все уже вернулись, с работы ещё никто ни шёл, солнце светило и грело — условия в самый раз. По шоссе изредка шелестели грузовики и совсем редкие легковушки.

— Как Кольцевую запустили — больше стало машин, докажь?

— Так понятно, всякие перекрёстки образовались, да и добраться теперь легче, — согласился Ванька с другом. — Ну, чего, пришли.