Машина неизвестного старика (Фантастика Серебряного века. Том XI) - Лазаревский Борис. Страница 17

На безымянном пальце в перстень был вправлен крупный голубой бриллиант, изумительный по форме и по блеску.

— Я лично предпочитаю вот этот сорт!

Рука рассказчика потянулась обратно, но он сделал это как-то особенно. Голубой бриллиант все время находился в поле моего зрения и затем сразу исчез.

— Если вам будет интересно посмотреть на работу шлифовальщиков, я охотно сведу вас. Они все меня отлично знают и разрешат этот осмотр постороннему.

Я поблагодарил любезного немца, но он пошел еще дальше.

— Пойдемте вместе с вами также и на бриллиантовую биржу; в Антверпене имеется и такая! — с улыбкой пояснил он. — Понаблюдайте, очень интересно! Сделки совершаются не меньше, чем на бумажном денежном рынке, но вы не услышите здесь крика: ажиотаж отсутствует, крупные суммы произносятся спокойно, они никого не втянут, и многомиллионные сделки совершаются ежедневно.

— А в Лондоне? — невольно полюбопытствовал я.

— Там на бриллиантовой бирже обороты еще крупнее, но не забудьте, там торгуют только сырьем, необделанными камнями, а здесь, это совсем готовые драгоценности.

Поезд стал уменьшать ход, расплылась сеть подъездных путей, замелькали железнодорожные строения и, немного спустя, мы въехали в Антверпенский вокзал.

Условившись, где встретиться, я расстался с моим любезным спутником и пошел осматривать давно желанный Антверпен, на сегодня наскоро, оставив подробный осмотр до завтрашнего дня.

Солнечный день не располагал отправляться сегодня в музеи, которые заняли бы у меня много времени, а, главное, бриллиантовый торговец предупредил меня, что он остается сегодня в Антверпене только до вечера и завтра не может мне быть полезен.

У меня с собою был «Бедекер». Пользуясь им, я быстро обежал, объехал все достопримечательные места старой бельгийской столицы, побывал в соборе, осмотрел снаружи древние постройки гёзов, сделал прогулку по длинной набережной Шельды, всей запруженной множеством пароходов, парусных лодок, мутной, медленно струящейся, непривлекательной.

Мне удалось даже забежать позавтракать. Времени до нашего свидания с немцем осталось мало, и я торопливо поспешил на назначенное место.

Аккуратно, минута в минуту, мой рыжий спутник явился. Благосклонно закивала голова в котелке, улыбка обнаружила крепкие, но мелкие зубы.

— Мне кажется, я переменю свое мнение о русских. До сих пор я считал их чрезвычайно неаккуратными и плохо исполняющими свои обещания. Но вы, должен сознаться, педантичнее нас, немцев, и явились, — и он при этом вынул из кармана темные лукообразные часы, нажал пружинку, причем они прозвенели несколько раз, — вы явились даже на три минуты раньше. Это достоинство!

Мне оставалось только поклониться, прослушав подобные слова.

— Теперь идемте.

Мы вошли во двор небольшого дома, причем меня поразили железные, точно литые ворота. Калитка автоматически захлопнулась за нами сама. Завернули за угол, поднялись во второй этаж. Только тут мы обнаружили присутствие людей. Слышался негромкий говор и непрерывное шипение.

— Это разговаривают наши камешки между собой, — пошутил мой спутник, — точно гады, которые держат совет, как бы им лучше заползти в сердце человека.

«Неприятное сравнение», — внезапно промелькнула у меня мысль при этих словах, и чувство гадливости проползло по моему телу.

Мы прошли через узкий коридор. Какой-то пожилой человек окинул нас зорким взглядом и, узнав моего спутника, почтительно поклонился ему.

— Вот сюда, — указал мне немец на светящееся отверстие в форме бубнового туза.

Отворенная ногой дверь распахнулась.

Передо мной — длинная комната с большими зеркальными окнами. Несмотря на сумрачный день, в ней достаточно светло. Неприятное шипение усилилось.

Все пространство перед окнами занято вертящимися станками; целый ряд шлифовальщиков сидел перед быстро вращающимися аппаратами и работал. Глаза у работников были защищены роговыми окулярами с особыми увеличительными стеклами, дающими возможность наблюдать шлифуемый камень, каждое уклонение шлифа от формы, незримый простым глазом самый тонкий волосок ошибки. Вся летящая от шлифования алмазная пыль, отбиваемые ненужные осколки камня, все тщательно попадало в особое, закрытое помещение тут же находящейся машинки и затем продавалось особо.

Работающие коротко здоровались с моим спутником, когда мы проходили мимо их станков. Он кидал им односложные немецкие приветствия.

Затем мы отправились в следующую комнату, где отшлифованные бриллианты разбирались, браковались и распределялись по известным сортам.

— Вы думаете, что надзор отсутствует в этом производстве? — неожиданно спросил меня, оборачивая назад голову, немец. — Напротив, надзор здесь идеальный. Помните, когда мы вошли сюда во двор, калитка сама отперлась перед нами и так же бесшумно захлопнулась, ведь тайна ее открытия и запора известна только одному человеку на всей фабрике — это инспектор. Из своего кабинета, посредством хитроумно комбинированной системы стекол, он может наблюдать одновременно не только за всеми рабочими, как шлифовальщиками, так разборщиками и укладчиками, но видеть также, кто входит в дом и кто его покидает.

Я с изумлением пожал плечами.

— Мы встретили при входе человека. Он был послан инспектором спросить меня, с кем я пришел.

— Но ведь вы ему ничего не сказали?

Загадочно улыбнулся мой спутник.

— К чему слова? Достаточно одного знака. Вот этот камень за меня говорит все, что мне нужно, — и он указал на свой знаменитый перстень.

К инспектору попасть нам не удалось. По словам немца, он был очень занят, извинялся, что не может меня принять, но предлагал все свои услуги, если мне что-нибудь понадобится в деле приобретения или шлифования бриллиантов.

— Таких заведений в Антверпене имеется несколько, но это самое большое. Вот почему я и предпочитаю иметь с ним дело. Я уверен, что меня здесь не обманут и не продадут, — иронически засмеялся мой спутник.

В эту минуту он мне сделался неожиданно противен. Этот смех, это самодовольство, чувствовавшееся в нем, произвели на меня гадливое впечатление.

Осмотрев бриллиантовую шлифовальню, мы вышли снова на двор; точно так же калитка сама собой отворилась перед нами и опять бесшумно захлопнулась, когда мы очутились на тротуаре улицы.

— Теперь отправимся на бриллиантовую биржу, — предложил мне немец.

Но мне сделалось неприятной эта прогулка с ним. Я хотел было отказаться, но почувствовал, что моя воля снова скована, и, ничего не сказав, пошел с ним вместе.

Мы молча шли по извилистым улицам старого Антверпена. Я легко мог бы в нем заблудиться, тем более что сумрачный день сказывался все больше и больше. Надвигались сумерки, и когда, после недолгих странствий, мы остановились перед каким-то небольшим старинным зданием, за ближайшим углом, по-видимому, вспыхнул уличный фонарь, и отражение весело забегало в окнах домов.

В невысокой зале собралось человек 25–30 торговцев драгоценностями. Когда мы проходили мимо, некоторые кидали рассеянный взгляд на нас, раскланивались с моим спутником, но вообще мало обращали на нас внимание. У каждого была своя забота, свое дело.

Говорили негромко, солидно, скупо. Слова падали редко. Мне показалось, что все они были строго обдуманы заранее и составляли окончание того процесса мысли, который происходил перед этим в голове говорившего.

Несколько лампочек под зелеными абажурами, в большой нише, то вспыхивали, то потухали.

— Это расценивают камни, — объяснил мне немец, — тут лампочки всевозможных освещений, газ, электричество, керосин, даже масло и, наконец, свечи, все имеется тут! Купец должен знать основательно покупаемый товар, все его качества и недостатки.

— Ист! — раздался негромкий и внушительный призыв.

Мой спутник обернулся и поспешил к небольшому, почти квадратному торговцу, направлявшемуся к испытательной нише. Они вошли в нее, и занавесь за ними запахнулась.