Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В.. Страница 58

Это было шесть страниц бреда. Глупостей невиданных.

Что оказалось хорошо. В смысле — невиданность.

Как я узнал позже, первая реакция князя Андрея была нормальная: бредятина бессмысленная. Он уж собирался в печку те листы кинуть, да вспомнил, что я и сам это ему предлагал. Чисто из вредности, из занудства своего, сел читать дальше.

Его раздражало всё. Но более всего — его собственное непонимание текста, написанного на русском языке. Он же хорошо грамотен! Но… сходно с моими ощущениями в первые годы пребывания в «Святой Руси».

Текст писался «для внутреннего потребления», в той грамматике, которая внедрялась мною во Всеволжске. С точками, которых здесь не будет до 1480-х годов. С пробелами, которых в русских рукописных текстах нет до 17 века. С вопросительными и восклицательными знаками, которые из века 18-го…

Андрей воспринял текст как вызов его уму, как зашифрованное послание. Он посчитал своим долгом, с учётом некоторых оттенков нашей беседы, доказать, что он не только старше, но и умнее, «просветлённее» меня.

Что вокруг меня всё иначится — он уже понял. Что я в книжной премудрости малость маракую — уловил ещё в Бряхимовском походе. Вот и стал искать в словесах моих «здравое зерно». И — сыскал. Раза с пятого.

Он — сыскал. Это — его труд. И его же опыт собственного сочинительства. Был бы иной человек — чисто читатель — было бы худо. Но Андрей сам, изнутри себя, знал, как из смутного чувства, ощущения, неизбывного желания высказать — получается мысль, как она словами оформляется, как одна мысль другую тянет, как проговаривается, как на письмо ложится… Как всё написанное — в клочки, в печку… И — заново…

Андрей прошёл обычный путь восприятия новой идеи: от полного отвергания «с порога» к размышлению и наконец, к принятию. Происходило это не мгновенно. Он — думал.

Что, похоже, в те весну-лето и жизнь мне спасло.

Жизнь-то продолжалась, я там всякие дела-делишки… сотворял. Боголюбский мог бы и… Но он — думал, искал «зерно». Отчего и не рубил мне голову.

После мы не раз с ним о том говорили, ругались временами. Но оба, вложившись в тот «план» своими умами, своими чувствами — выбросить уже не могли.

Пришли с Суханом и Резаном к Сухим воротам. Почти сразу и проводник наш с конями и коневодами подъехал.

Кони, хоть и добрые, а тавра Суздальского князя нет. Видать, Боголюбский серьёзно озаботился сохранением секретности нашей миссии.

Это хорошо. Потому как личный герб Боголюбского у меня вызывает эстетическое… неприятие. «Мужикашка после излишеств». Такая… полураздавленная, во все стороны вяло изгибающаяся рюмка с уныло повисшим влево отростком на ножке.

Вот до чего довела Рюриковского «Рарога» святорусская жизнь! Рюриковичи стали ближе к народу! Даже в символах.

— Как пойдём, мил человек?

— Укажу.

И всё. Неразговорчив наш проводник.

Вьюки на княжеских коней перекинули, в сёдла взобрались, Резан с нашими конями — домой, к Лазарю в усадьбу, а мы — за ворота. Как посад за спиной скрылся — проводник погнал в галоп. Ко Владимиру.

— Ты куда нас ведёшь?!

— Куда надо.

Та-ак. У меня снова паранойя проснулась. А не подкинул ли мне Боголюбский кое-какого «сусанина»? А может мужичок и вовсе… из врагов-недругов?

Чуть не доехали до Владимирских предместий — приняли в сторону, объехали город лесом. Вести девять коней по тропинке в заснеженном лесу… то ещё занятие.

Уже хорошо за Владимиром выехали к реке.

— Во вьюке — шапки, кафтаны, уздечки. Перемените.

Шапка фирмовая — гонцовая. Или правильнее — гонецкая? Гонечная? С бляхой.

«Не в свои сани — не садись» — русская народная мудрость.

А в «не свою шапку»? — Не рядись?

«Рядимся».

Переоделись, коней перевзнуздали. Хорошо хоть сапоги свои оставили — у меня подъём высокий, не всякая обувка подходит.

Проводник походил кругом, похмыкал.

— Кафтан — как корове… Хотя под шубой… Ладно. Спросят — кто, куда — отвечай: по надобности князя Суждальского.

Подумал, ещё раз осмотрел.

— Ежели сильно спросят… Новики. Первая гоньба. Это-то по вам и так видать. В Торопец с княжьей грамотой. Грамота у старшего, у меня. А так… помалкивайте. И по слову моему — бегом бежать.

Ещё подумал…

— В сёдла.

Сели и поскакали. Куда-то. По замёрзшей реке, в направлении… где-то между западом и севером.

Вот тут я и понял. Почему княжеских гонцов так берегут да столько платят.

Факеншит уелбантуренный! Я ж вроде не сильно хилой мальчишечка! Но, блин, с коня слезал — на четвереньки упал. Ноги не держат, спина — сплошная боль, ресницы смёрзлись — глаз не открыть. А проводник приговаривает:

— Ты не с себя ледок снимай, ты у коней из ноздрей сперва выковыряй.

«Вестовой скок». 6 через 6. Каждые два часа — смена коней. Мы — не древние монголы, которые, как говорят, на скаку с коня на коня перескакивали. У нас остановка, переседловка. А подпругу на морозе расстегнуть, да заново затянуть… Пальцы — в кровь. А этот… Даже облизнуть не даёт! Бегом!

У нас «облегчённый вариант»: после 6 часов скачки проводник приводит в селение. Где есть двор, в котором нас примут. Не надо толкаться во все ворота:

— Дайте воды напиться! А то так кушать хочется, что переночевать негде!

Не надо тратить время на торг, на уговоры хозяина:

— Ногата — постой, корм, коню овёс.

— Не… давай по три. За каждое. А то иди — ищи дурака.

Тут «дурака» до нас нашли. Или — назначили.

Корм — крестьянский. Вчерашний хлеб да сутошные шти. Есть — аккуратно.

Да не в смысле манер! Смотри внимательно — что в рот кладёшь.

Как отличить за столом офицера парусного флота 18 века? — Очень просто: взяв в руки кусок хлеба, он, обязательно, навешивая, например, «лапшу на уши» о заморских удивительностях благородным барышням, постучит им об стол.

Зачем? — Червей стряхивает.

На европейских флотах важной частью рациона были галеты — сухари из пшеничного хлеба. В них размножались мучные черви. На русском флоте кушать червей — привилегия благородных. Матросам давали ржаные сухари — в них червяк не живёт.

Холера — не по сезону, дизентерии — вроде, нет. А вот травануться несвежим — запросто. Но корм есть — самим варить не надо. В избах тепло. Хотя, конечно, черно. И дышать… — глаза режет. Тараканов с клопами и блохами… коллекции. Вши — не везде.

Ничего нового: подобные «коллекции» путешественники по России подробно и разнообразно описывали вплоть до… до большевиков? Потом как-то чище стали жить, лучше.

Чище?! Лучше?! При коммуняках?!! — Пропагандонизьм кровавой гебни!!!

Кров и корм есть. Боголюбский прообразы почтовых ям (или правильнее — ямов?) устраивает. Не новостройки — станции со смотрителями, как у меня, а навешивает на избранного каким-нибудь окольничим смерда повинность — дать гонцам постой и корм. Уровень сервиса… из-под палки после мордобоя.

Смены лошадей нет. Дорого это — добрых лошадей держать. Нет, естественно, и курьерских троек времён Императорской России — гонцы идут верхами.

Кони — твои. И забота о них — тоже твоя.

С седла свалился, покряхтел от… ощущений в разных местах и за работу. Не в тепле отсиживаться-отогреваться — коней на дворе, на морозе расседлать, да выводить, да напоить, да тёплой водой вымыть, да вытереть насухо. А конь-то, знаете ли, скотинка немелкая. С обширной поверхностью сложной конфигурации. Зерна насыпать да посмотреть, чтобы там ничего худого не было. Той же спорыньи или острого чего. Обязательно осмотреть копыта, бабки, спину, губы, где удила…

Коней у каждого — трое. Ни одного надолго оставлять нельзя. Одного выводил, второго, третьего… Снова к первому — уздечку снять… Всё? Поставил в конюшню, овёс хрупают? Теперь потники — на просушку, седла — на подвес, уздечки — на распялку. Да проверь каждую вещь — цела ли, не истрепалась ли? Темно? Не видать? — Каждый ремешок через пальцы пропусти. Замёрзли ручёночки? Чувствительность потеряли? — Суй себе под рубаху или в штаны — отогревай. Ощущение… Ледяным по голому… И — следующий… фрагмент упряжи. Ежели где шов пополз — бери шило, дратву… Твоя забота, никто за тебя править не будет.