Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ) - Бирюк В.. Страница 59

Теперь вьюки в дом и можно о себе вспомнить. Где потёрся, побился, приморозился… Промыть, смазать. Шапку, полушубок, намозоливший плечи — скинуть, сапоги, измучившие ноги — весь день в них приподнимался да прижимался — снять. И не заснуть с ложкой в руках, когда к столу позовут. А до того, хорошо бы руки помыть. Чего здесь зимой не принято. С мылом. Чего здесь вообще… А после — зубы почистить. Чего здесь не принято в любую погоду.

И завалиться на полу или на палатях. Развесив мокрые портянки у печки, почёсываясь от насекомых, дурея от ядрёного духа русской избы-полуземлянки, слушая плач больного ребёнка или захлёбывающийся булькающий хрип старухи, будто у неё внутри джакузи на форсаже работает. Кинуть под голову вьюк — подушки не предусмотрены, накрыться полушубком — одеял в «постельном комплекте» нет, ощутить измученным телом тесины полатей — перин не предлагается, забыться сном.

Простыни? Чистые?! — А это что?

Часика через четыре-пять — подъём.

«Ничто так не бодрит с утра, как незамеченный дверной косяк». Взбодрился?

И снова: скисшие щи, подгорелая каша из непромытой гречки, перепаренная безвкусная репа, мокрый, склизкий ломоть чёрного хлеба — хорошо, что без плесени, хорошо, что есть. Конец зимы — с хлебом у крестьян… по-разному. Иной — божится, плачется. Но — врёт. Дай ему в морду. Чисто для душевного удовольствия — каравай от этого на стол не выскочит. У иного… и самому хлеба нет.

Больная, тяжёлая голова от духоты, от угарного газа, сырая, вонючая одежда, узду накинуть и расправить, потник положить и сдвинуть, седло наложить, подпругу затянуть, вьюки навесить… Где в этой торопливой последовательности обязательных действий найти время и силы для ненужной именно сейчас роскоши — чистки зубов? Вы ещё побриться предложите!

Всё? Ничего не забыли? — На конь! Ходу!

Наш проводник сперва посмеивался, глядя на мои мучения. Что я из «вятших» — он знал. Ни бояре, ни холопы их, как он почитал Сухана, такого специфического, «вестового скока», не держат. Не монголы же!

На третий день я втянулся в это… издевательство над моей задницей. «Обдревнемонголился». Тогда он начал, хоть и недоверчиво, но поглядывать с уважением.

Меня спасала моя «беломышнутость». Ну, и общефизическая подготовка. Понятно, что конкретные мышцы у меня развиты недостаточно. Но хоть что-то. А генетически резко сниженная генерация молочной кислоты позволяла держаться долго. Дольше обычного святорусского «вятшего». Да и «рваный» режим сна мне не в новость — я сходно постоянно живу, сплю вообще мало.

Ну и упрямство моё: зубы чистить. Всегда. Руки мыть. Всегда. После подъёма — утром ли, вечером ли такое случилось — ведро колодезной воды на голову. Не просыпаюсь без этого.

Для разминки интеллекта — вспоминаю русские присказки. Например — на букву «о».

«Отец Онуфрий, обходя окрестности Онежского озера, обнаружил обливающегося отрока… Отдайся — озолочу! — Отстань — оболью!… Отрок оборвал отцу Онуфрию отвратительный отросток».

Я — псих? — Да, я псих. Отойди, а то оболью.

Сперва дядя хмыкал, косился. Потом… уважительно. Но разговаривать по-человечески не начал. Только самое необходимое.

Я сам виноват. На четвёртый день он подходит и говорит:

— Тихое лето.

Я несколько… офигел. Я тут только ведро воды из колодца вытащил и на себя обернул. Ощущение… б-р-р… до рыка. Я, обычно, рычать начинаю. Когда такие… сильные впечатления.

Вокруг снег лежит, под ногой ледок похрустывает… А он такое произносит. Со значением. И руку правую к мне тянет…

Может, это какой пароль? Шпионский? Типа:

— Здесь продаётся славянский шкаф?

Мужик моё недоумение уловил, объясняет:

— Прозвание моё такое.

Виноват, не сдержался. Заржал по-лошадиному. Сами прикиньте: вокруг — сугробы в рост, на реке — лёд в аршин. И посреди всего такого скачет себе «Тихое лето». Льдинки из усов выковыривая.

Мужик обиделся, более не подходил. Я так понимаю, что насмешками над именем — его и в службе достали. Мне, честно — стыдно стало. Он же не виноват, что на «Святой Руси» родился, где такие имена в ходу.

Попытался извиниться. Не помогло. Он только скомандовал:

— На конь! Ходу!

«6 через 6». Как в уставе конно-горной бригады в 21 веке. Идём рысью. То — лёгкой, то — ходкой. Скорость — 10–12 км/час. Как в уставе кавалерии Красной Армии в конце 30-х. 120–150 км/день.

Дружины Даниила Галицкого делали по 60–80 вёрст в день. Но там много народа, им ещё лагерь ставить, кашу варить. Монголы в военном походе, как и Святослав-Барс, котлов не возили, кашу не варили, шатров не ставили — седло под голову. Нам до них далеко — мы и становимся в тёплое место, и каша уже сварена, и команда у нас малая. Гоним.

…

Арифметические рассуждения типа: 12 часов, по 12 вёрст в час, итого — 144, обломались на первом же волоке. Между Клязьмой и Яузой десять вёрст. Два часа.

Так это ещё по-божески! Это нас все пропускают, это мы верхами идём. А мужички — возчики в санных обозах — вытягивают сани от реки наверх мало что не на своём горбу. Я их понимаю — сам как-то в Киеве с санями на гору лез. Здесь-то дровни гружёные, лошадке крестьянской такой подъём не одолеть.

Вот мужичок и старается: лошадку тянет, сани подпихивает. Тулуп скинул, весь мокрый, красный. Только наверх вылез, только дух перевёл да пот с лица утёр, а его плетью по плечам: не стой на пути, не закрывай проход княжьей гоньбе.

И кто виноват? Ведь и правда — не закрывай. Сделай в сторону два шага, там и место чистое есть. Но… «дярёвня», не приучены.

Просека к Яузе пробита широкая. А дорога по ней накатана в одну колею. С обеих сторон — сугробы в рост. Мы скачем, а мужички в обе стороны как тетёрки. В сугроб аж по хомут. А кто не успел — того наш Тихое Лето плетью подбадривает: не спи на пути, когда власть скачет.

Про эти дорожные сценки… я — уже. И — неоднократно.

Выскочили к Кучково. Я ж тут недавно…! «Шумел, горел пожар московский, Дым расстилался по реке».

Фигня, Ванюша. Русь такой мелочью, как каверзы твоей лысой тыковки — не прошибёшь. Башни — сложены, пряслы — поставлены, люди на стенах суетятся. Внутри… Мельком со стороны глянул — пожарища видны. Хотя есть, в немалом количестве, и новые усадьбы. А посады, которые мы не жгли — даже больше стали.

Андрей восстанавливает погибшую крепостицу. Люди приходят. Кто неволей — княжескую повинность исполнять. Кто за денежку.

Я несколько взволновался: вдруг опознает кто.

Отнюдь. Сам-то я не маячил сильно, не торчал да не болтал. Слушал больше.

Интересно: народ про мой здешний плен, «русскую дыбу» в застенке, про штурм, «литву», пожар… — и не вспоминает. Я ж тут чуть не помер! Неоднократно! Напрягался, рисковал, геройничал… Только про Кучковичей поймал одну расплывчатую фразу:

— Раньше, грят, лучше было.

А так-то… люди говорят о сегодняшнем. Что съел, чего сделал, какой мудак десятник, чего где болит, кто кого трахнул, когда в церкву итить, когда домой отпустят…

Смотри-запоминай, Ванятка. Вот так здешняя «глория» того… «мунди».

Не признал меня никто. Да и то сказать: пришли затемно и ушли под звёздами.

Что на Руси хорошо, так это зима. На реках лёд… ровный. Летом по здешним лесам так не поскачешь. И — снег. Он — белый. При свете звёзд…

«Ночь тиха. Пустыня внемлет богу.

И звезда с звездою говорит.

В небесах — торжественно и чудно!

Спит земля в сияньи голубом…».

А уж как луна вышла — и вовсе… Глаз красотой захлёбывается! И мы в этом… холодном серебре — скок-поскок. А по краям — чёрный лес стоит. Как в самом начале. Как в мои первые часы после «вляпа».

Как давно это было! Какой я тогда был… глупый. Ничего не понимал! Посадили бы меня в те поры на коня — и версты не проехал, слетел бы. А теперь… Не скажу чтобы уж так уж… Вот, к примеру, Чарджи… Но ведь выучился! Одно из многих умений которые дала мне «Святая Русь». А я — смог принять. И — не околеть от такой науки.