Добрая фея, прекрасный рыцарь (сборник) (СИ) - Сакрытина Мария. Страница 7
«Проклял», - с уверенностью повторила она. И тут же – жадно, очень по-человечески поинтересовалась: «Но почему я?» И словно ответом самой себе: «Я грешна».
«Грех – человеческое понятие, - заметил он, бросая взгляд на неизменное распятье на стене. – Мне не ведомо, что это».
Зажмурившись, она покачала головой. И, спохватившись, положила лилии в ногах умершего.
«Кто ты?» – спросила она, выпрямляясь. Он смотрел в её широко распахнутые глаза и, как обычно, не видел своего отражения.
«Я бог», - просто ответил он.
Она смеялась. Хрипло, мешая смех и слёзы, хохотала, упав ниц перед ним. Он перебирал пальцами её сверкающие волосы, и ему казалось, что он чувствует исходящее от них живое тепло.
Больше она никуда не ушла. И готова была слушать. Расспрашивала, удивлялась, не верила, смеялась, а он смотрел, как год за годом её свет гаснет, и она всё сильнее напоминает других его слуг. Всё больше становится тенью. Он не знал, как это остановить. Не знал даже, хочет ли этого.
«Ты любил меня? - спросила она как-то. – Поэтому сделал мне свой, - она остановилась и с чувством закончила: - подарок».
«Любовь – слишком человеческое чувство», - объяснил он, и она рассмеялась. «Бог нас любит», - сказала, имея в виду своего распятого идола.
Он промолчал, и она снова спросила с лисьим ехидством и женской злобой: «А что ты чувствуешь ко мне сейчас?».
«Ничего, - честно ответил он. – Я ничего не чувствую».
Она неверяще усмехнулась. «Ничего? Ты забрал меня, хоть и знал, что ненавистен мне. Тебя не волновало, что я чувствую – конечно, это не любовь, - она посмотрела на него в упор, сверкающее, чудное видение. – Но не говори, что ничего не чувствуешь. Это ложь».
Он решил, что она снова ничего не поняла. В ней ещё слишком много было человеческого.
Как ручной лисёнок, она сопровождала его везде. «Мне одиноко», - объясняла она. Этого он тоже не понимал: в монастыре она надолго оставалась в келье одна. Она говорила, что раньше с ней был бог, он был всегда, и она никогда не была по-настоящему одинока. А сейчас, когда она осквернена, Он отвернулся от неё. Ему эти рассуждения казались нелогичными. Как она ещё не поняла, что любая вера – тлен?
Иногда он терял её в неизменном тумане или просто забывал, но она находила его всегда. А иногда они разговаривали.
Как-то на дымной улице очередного города они проходили мимо мужчины, поднявшего трость на мальчишку-попрошайку. И мужчина, и мальчик казались серыми струйками тумана – такими же, как и всё остальное. Он их не замечал, пока она не отпустила его руку и не направилась к мужчине. Оттеснила мальчика, улыбнулась призывно, поглаживая лацкан дорогого пиджака, пробежалась пальчиком по щетинистой щеке. А потом, прильнув, поцеловала. И отступила обратно в туман.
«Он умрёт, - глядя вслед ошарашенному мужчине, сказал он, чувствуя лёгкий интерес. – Зачем ты это сделала?»
Она нахмурилась, глядя в сторону. «Такие не должны жить»
Он посмотрел на жмущегося попрошайку и пожал плечами. Она поймала его взгляд, отшатнулась и закрыла лицо вуалью.
В тот раз он снова потерял её, забыв на какой-то из улиц, а она не находилась довольно долго – и её свет с тех пор совсем угас. Больше в ней не было ничего интересного.
Но она сама цеплялась к нему, видимо, не вынося одиночества, и всё спрашивала: зачем? Этот вопрос её мучил почему-то: «Зачем я? Зачем тебе нужна была я?». Раз за разом обвиняла его во лжи, но продолжала спрашивать. Правда, спустя ещё время его затмило другое: она с удивлением узнала однажды, что мир для него чёрно-сер. Она не могла взять это в толк и с удивительным упорством обращала его внимание то на рассвет, то на игру солнца в листве, то на водную рябь. «Человеческое? Глупости! Посмотри: это же мир, это свет! Как ты можешь лишать себя этого?» В такие моменты она снова немного светилась, вдруг возникая для него среди вечного тумана, но всегда потом пропадая в тенях.
«Тебе, наверное, это должно нравиться?» - спросила она как-то, когда они вместе с туманом шли по разбитому бомбёжкой городу. Впереди крушили какой-то дом, и крики оттуда действительно немного привлекали его внимание.
«Почему?» - удивился он.
«Потому что это зло, эта тьма, - убеждённо сказала она. – А ты дух зла. Ты же даже свет не видишь. Темнота тебе привычней? Значит, должна быть приятна».
Его всегда удивляло, как – истинно по-человечески – она делает выводы.
«Значит туман? – усмехнулась она, услышав его ответ. – Туман, всё и всегда? Зло».
«В мире нет добра, и нет зла» - заметил он, сворачивая в засыпанный щебнем проулок – в сторону от криков и горящего дома.
«Добро и зло – тоже человеческое, как ты любишь повторять, - с грустью решила она. – А для тебя есть только вечность и туман. Но тебя интересуют «смертные», - с издёвкой выплюнула слово она, - и ты забираешь их к себе, обрекаешь на проклятье и, наигравшись, оставляешь. Их чувства, их мнение для тебя ничто. Ты неумолимый, жестокий демон. И ты говоришь, что ты не зло, - она рассмеялась. – Что же тогда зло?».
Он промолчал – её голос звучал словно издалека. Из-за тумана.
«Посмотри! – она потянула его руку, заставив оглянуться на горящий дом. – Посмотри, вот зло. Тебе нравится? Не говори, что ничего не чувствуешь! Не лги»
Как и раньше он видел лишь серые струйки тумана.
Она поймала его равнодушный взгляд и еле слышно прошептала: «Но это не может быть правдой».
Он отвернулся и пошёл по переулку дальше, когда её рука соскользнула с его локтя.
«Я сейчас вернусь», - тихо сказала она.
И исчезла в клочьях сумрака. Он не заметил, уходя вслед за туманом, и оставил бы её, как уже не раз бывало раньше. Но яркая вспышка приковала его внимание.
Она лежала у горящего дома, закрыв собой орущего младенца, и на спине её расцветала чёрная клякса – единственное пятно в ярком свете, который она испускала. Как огонь. Или, наверное, как солнце.
Он остановился, глядя на неё. Наверное, так же, как она когда-то смотрела на крест.
Люди не видели этот свет. Младенца забрали у неё из рук и заставили замолчать. Её саму отшвырнули прочь, к закопчённой стене. Вскоре огонь добрался и до неё, и она растворилась в нём, сияя – как тысячелетия назад.
А он не мог потом отвести взгляда от неба, которое тоже какое-то время светилось, будто забрав её сияние.
Он так и не понял, как у неё получилось обмануть вечность и уйти от него. Но ему её не хватало – мир снова стал серо-чёрным, и туман заволок всё вокруг. Но да, это было привычно. Не привычным было то, что он это замечал. И то, что встречая изображение креста ожидал увидеть рядом её. И нечто странное, отличное от обычного интереса чувство испытывал он , когда не находил её.
Некоторое время спустя он начал понимать, о каком одиночестве она говорила.
Следующий раз он снова узнал её по волосам, на этот раз свободно распущенным. Она, конечно, светилась. И, сосредоточенно хмурясь, сидела на лавочке с альбомом в руках, что-то выводя на бумаге грифелем.
«Ты возвращалась очень долго», - сказал он, выходя к ней из тумана.
Она услышала. Повернула голову, выплюнула карандаш и изумлённо вскинула брови: «Серьёзно? Я вас знаю?».
Он сел рядом, удивлённо посмотрел на альбом – от него будто бы исходило тепло, как и от неё раньше.
«Что это?»
«Это? – она убрала руку и повернула альбом так, чтобы смотреть было удобнее. – Это я рисую. Фигня, конечно, не особо получается. Да и вообще, эскиз, - добавила она, протянув слово с издёвкой. – Просто рассвет очень уж красивый. И мне интересно, можно ли передать эту красоту в чёрно-белых или серых тонах… Эй? Что с вами? Вы как будто привидение увидели».
Он зажмурился, но это не помогло: незнакомые краски радугой расцветали перед глазами. Он видел рассвет, и он был именно таким, как она когда-то рассказывала. Наполненным светом. Наверное, именно это люди назвали чудом.
«Ну вот, туман растаял, - вздохнула она, убирая альбом. – А мне хотелось, чтобы именно с туманом… Ну ладно, - замялась она. – Эм… Я пойду?».