Сталин (Предтеча национальной революции) - Дмитриевский Сергей Васильевич. Страница 12

Он не любил эмигрантской среды и эмигрантской жизни — атмосферы грязных сплетен, мелких интриг, бумажных боев, бесконечных и часто бессмысленных споров в тесных каморках, в грязных кафе, за стаканами прокисшего чая, в клубах табачного дыма, в испарениях нечистого тела и гнилых душ. Он задыхался здесь. Он привык к русскому простору и к живому делу.

Люди эмиграции не нравились ему. Когда он был молод, когда еще не встречался с ними, они были окружены ореолом силы и героизма. Они были для него все до единого вожди движения, мистический, всесильный, внушающий безусловное доверие центр, от которого идут все движущие ими, людьми России, нити, и заставляют напрягаться, идти на все. Потом он присмотрелся к ним за годы революции в Финляндии и Питере, а после за границей. И узнав их близко, примерив к ним себя самого и своих друзей из русского подполья, он как-то вдруг ощутил, что он сам не только не уступает им, но, пожалуй, их превосходит. На смену слепого обожания пришла пренебрежительная и даже враждебная оценка.

В одном только Ленине он не разочаровывался. Наоборот. Чем больше узнавал его, тем выше и больше ценил. И его бесконечно радовало, что и Ленин, как он замечал, тоже невысоко расценивал свое заграничное окружение и держался особняком, сторонился слишком тесного общения с другими эмигрантами. Для дел — он всегда был доступен. Но только для дел. В личной же жизни был исключительно замкнут, не любил жизни коммуной, где людьми, как клопами, набиты все щели, где неизбежна взаимная слежка, залезание в чужую жизнь. Терпеть не мог эмигрантских праздных, беспричинных визитов друг к другу.

— Что у нас, праздники вечные, что ли? — возмущался Ленин, когда кто-либо, очень уж назойливый, начинал часто заходить к нему и отрывать от работы.

Сам Ленин работал день и ночь. Даже за едой не отрывался от книг, писем, газет. Отдыхал лишь на прогулках, — и опять по преимуществу в одиночестве, только с женой.

Все это импонировало Сталину. И многое другое. Сталин часто ловил себя на том, что он изучает Ленина и что потом во многом начинает подражать ему. Это не было то чисто внешнее подражание, которое было у многих, когда люди, под давлением сильной ленинской личности, начинали перенимать отдельные его жесты и слова. Это было такое же изучение, как изучают серьезную книгу. Причем Сталин бессознательно выискивал и отмечал те черточки в Ленине, которые характеризовали его не как человека, но как вождя движения. Сталин вслушивался, вдумывался, наблюдал и потом говорил себе: вот каким должен быть революционный вождь; вот так надо поступать в таких-то случаях… Думал ли Сталин тогда, что со временем он займет место Ленина? Вряд ли. Но бессознательно его душа предвосхищала, очевидно, будущее. Он бессознательно стремился уже, очевидно, осознав свою собственную силу, к власти и старался поэтому прибавить к своим природным данным искусство и опыт человека, в котором он видел прирожденного, настоящего и единственного вождя.

В 1906 г. в Стокгольме был созван съезд, долженствовавший объединить оба крыла русской социал-демократии. Объединение оказалось невыгодным для большевиков: они потерпели на съезде поражение. По самому существенному тогда для Ленина вопросу он оказался в меньшинстве — по аграрному. Ленин понял к тому времени окончательно, что единственный шанс сделать революцию и иметь ее в своих руках — это иметь за собой крестьянскую массу, поэтому нужен решительный пересмотр аграрной программы партии: нужно высказаться за национализацию земли. Он знал: это возврат к народничеству — но это именно то, что нужно. Его предложение отвергли, причем некоторые из меньшевиков говорили, что рабочей партии не нужно никакой аграрной программы, именно потому, что она рабочая. Национализацию земли принесла с собой в дальнейшем Октябрьская революция — и это оказалось правильным, и это перекинуло на сторону партии Ленина крестьян.

Выборы нового Центрального комитета партии тоже принесли поражение большевикам: были избраны меньшевики, из большевиков только трое, но двое из них — Красин и Строев — сами были всегда почти меньшевиками, третий, Рыков, был слаб, колебался. Руководство партией оказалось в руках меньшевиков.

— Я впервые видел тогда, — рассказывает о Стокгольмском съезде Сталин, — Ленина в роли побежденного. Он ни на йоту не походил на тех вождей, которые хныкают и унывают после поражения. Наоборот, поражение превратило Ленина в сгусток энергии, вдохновляющий своих сторонников к новым боям, к будущей победе.

— Я помню, как мы, делегаты-большевики, сбившись в кучу, глядели на Ленина, спрашивая у него совета. В речах некоторых сквозили усталость, уныние. Помнится, как в ответ на такие речи Ленин едко процедил сквозь зубы: «Не хныкайте, товарищи, мы наверно победим, ибо мы правы».

«Не хныкайте по случаю поражения», — это та самая особенность в деятельности Ленина, которая помогала ему сплачивать вокруг себя преданную до конца и верящую в свои силы армию…

Эту «особенность» подметил и постарался в дальнейшем усвоить себе Сталин.

1907 г. Лондонский съезд. Здесь большевики уже оказались победителями. Партийную массу — особенно людей русского подполья — оттолкнула деятельность меньшевистского руководства партии за время меж двумя съездами.

Сближение меньшевиков с буржуазными партиями все усиливалось. Уже выборы во вторую Думу меньшевики проводили в блоке с «кадетами». В самой Думе они установили теснейший контакт с этой партией, которая сама называла себя: «оппозиция Его Величества». Вместе с тем меньшевики все сильнее выступали за полное упразднение нелегальной партии, за созыв беспартийного рабочего съезда с целью создания новой открытой рабочей партии на манер английской, в которой объединились бы все умеренные элементы социализма — и социал-демократы, и эсэры — и часть анархистов. Между тем Ленин, видя, что реакция в стране все сгущается, звал к усилению нелегального аппарата партии и нелегальной работы. Большевики победили, получили большинство в центральном руководстве партии, которое и сохранили в своих руках вплоть до великой революции, принесшей с собой окончательный разрыв с меньшевиками.

— Я впервые видел тогда Ленина, — отмечает Сталин, вспоминая Лондонский съезд, — в роли победителя. Обычно победа кружит голову иным вождям, делает их заносчивыми и кичливыми. Чаще всего в таких случаях начинают торжествовать победу, почивать на лаврах. Но Ленин ни на йоту не походил на таких вождей. Наоборот, именно после победы он становился особенно бдительным и настороженным.

«Не кичиться победой» — это та особенность в характере Ленина, которая помогала ему трезво взвешивать силы противника и страховать партию от возможных неожиданностей.

И эту ленинскую «особенность», подметив, постарался усвоить себе Сталин.

Ленин был прав: партии рано было праздновать победы. Скоро речь пошла не о том, чтобы одерживать программные и организационные победы над меньшевиками, но о том, чтоб сохранить самое существование партии. Партия начала рассыпаться. Возможности революционной работы в стране были сведены до минимума.

В России у власти стал Столыпин — единственный действительно крупный человек, выдвинутый самодержавием в начале XX века.

Под его жесткой рукой страна была зажата в тиски железной диктатуры. Но он прекрасно понимал, что одного механического подавления революционного движения недостаточно. Это было то же самое, что закупоривать котел, под которым неугасимый огонь, в котором непрерывное развитие паров: рано или поздно он должен был взорваться. Нужна была положительная программа реформ, которая не только дала бы выход парам народного недовольства, но и использовала бы часть этих паров для работы на империю.

Столыпин знал, что у императорской власти нет опоры в стране, что держится она только по инерции. Дворянство потеряло свое былое значение. Промышленная и торговая буржуазия готова была поддержать монархию — взамен уступок для себя, — но она сама была бессильна. Она сама почти ни на кого в России не опиралась, так как в стране было слабо развито европейское «третье сословие», промежуточный меж верхушкой и низами населения слой. Путь постепенных реформ в рамках умеренно-буржуазного строя был для России невозможен. На это не было времени. Необходимо было быстрое и радикальное переустройство экономического строя страны — и в первую очередь радикальное разрешение аграрного вопроса. Такое разрешение требовало сильной власти и насильственных мер. Ни на то, ни на другое, — как и на быстроту действий, — умеренный строй не был способен. На это способна была только диктатура, действующая революционно. Столыпин, как и Ленин, знал, что Россия беременна революцией. И он знал, что, кроме революции снизу, есть еще путь революции сверху. На этот путь он и стал.