Сталин (Предтеча национальной революции) - Дмитриевский Сергей Васильевич. Страница 13

Он начал громадное дело разрушения старого аграрного строя России. Он начал ломку русской крестьянской общины, чтобы за ее счет создать крепкий слой богатых крестьян-собственников.

«76 млн. десятин принадлежит 30 000 помещиков (в Европейской России), а 73 млн. десятин принадлежит 10 миллионам крестьянских дворов, — говорил в Государственной думе депутат Белоусов. — Пусть даже оспаривают те или иные из этих цифр — мы думаем, что они неоспоримы, — но никакое изменение их не изменит сути дела». В этих цифрах было все в России. Эти цифры создавали в ней революционную ситуацию. И было только два выхода. Или, писал Ленин, ломка старых аграрных отношений за счет миллионов крестьянских дворов, или за счет 30 000 крупнейших помещиков. Или разорение миллионов беднейших крестьян, их пролетаризация, и создание за их счет плотной, тоже миллионной массы новых мелких помещиков-крестьян, или национализация земли, полная экспроприация помещиков. Оба пути были революционны. Первый был путь Столыпина, второй Ленина. Само собой разумеется, что и столыпинская реформа предвидела и неизбежно влекла за собой и известное ущемление крупнейших помещиков, увеличение за счет их земли при помощи и под давлением государства земельного фонда богатых крестьян. Какие результаты могла иметь столыпинская реформа, если б она была доведена до конца? «Аграрный строй в России станет вполне буржуазным, — писал Ленин, — крупные крестьяне заберут себе почти всю надельную землю, земледелие станет капиталистическим» — и возможности буржуазно-демократической радикальной революции отпадут. В России будут возможны только революции типа французских 30 и 48 гг., но в таких революциях нельзя будет говорить о «полной демократизации общества под знаком радикального решения аграрного вопроса». Или вернее: «в таких революциях только мещанские квазисоциалисты будут еще болтать о „решении“ (особенно „радикальном“) решенного уже для капиталистически сложившейся страны аграрного вопроса». Иными словами: Столыпин своей реформой выбивал основной козырь из рук революционеров, стремившихся к «великой революции», которая сверху донизу переворачивала бы Россию, как это сделала революция Октябрьская: сочувствие крестьян, стремившихся к прочной частной собственности на землю. В лице слоя богатых крестьян-собственников и империя и капитализм в России нашли бы себе прочную опору.

Но мало того. Столыпинская революция привела бы неизбежно к последствиям, которые трудно было предвидеть тогда, но которые ясны сейчас, в свете сегодняшнего развития России. Она неизбежно привела бы к постановке вопроса об усиленном развитии производительных сил страны, — как сегодня бы сказали, к индустриализации ее. Это нужно было хотя бы для того, чтобы найти применение миллионам пролетаризованных крестьян. А так как и здесь, вероятно, русская буржуазия не проявила бы достаточной энергии, то опять бы пришлось выступить государству, его принудительной силе, и в России появился бы государственный капитализм, конкурирующий с частным, появилось бы и государственное планирование. Идеи эти носились тогда уже в воздухе. Дальнейшим следствием была бы эмансипация России от иностранного экономического влияния, широкое развитие русского империализма на Востоке, создание на этой почве новой опоры у империи в лице отечественного капитала и верхушки рабочего класса. Это был бы, если хотите, сталинский строй наизнанку, но более, конечно, либеральный, не рвущий с Западом, более европеизованный, глубоко национальный вместе с тем, более склоняющийся к бонапартизму. Вот к чему, в сущности, шел Столыпин, этот революционер сверху, ярчайший, повторяю, человек царского самодержавия в XX веке.

Могли ли осуществиться его планы? Несомненно. Даже Ленин признавал, что столыпинская аграрная реформа осуществима. Он говорил, правда, что «для успеха столыпинской политики нужны долгие годы насильственного подавления и истребления массы крестьян, не желающих умирать с голоду и быть выселяемыми из своих деревень» (заметим: то же, что в сталинской политике). Но это не значит, что она не может быть осуществлена.

«В истории, — писал Ленин, — бывали примеры успеха подобной политики. Было бы пустой и глупой демократической фразеологией, если бы мы сказали, что в России успех такой политики „невозможен“. Возможен!»

Что до возможности для царского строя индустриализировать страну и вывести ее из иностранной зависимости, то здесь очень ценно мнение Сталина, уже стоящего у власти, уже на основании его сегодняшнего опыта:

«Царская Россия, давая кабальные концессии и беря кабальные займы у западных держав, влезла тем самым в ярмо полуколониального существования, что не исключало, однако, того, что она могла бы в конце концов выкарабкаться на путь самостоятельного промышленного развития, конечно, не без помощи более или менее „удачных“ войн и, конечно, не без ограбления соседних стран…»

…Результаты политики Столыпина начали сказываться очень скоро. И сказались они в том, что скоро революционное движение было задавлено не только расстрелами, виселицами, тюрьмами, сибирской ссылкой, но и тем, что в кругах самих революционеров стала теряться вера в революцию, стали опускаться руки, начался развал революционных партий.

Особенно тяжким для партии был период с 1909-го по 1911 год. «Партия, — вспоминает Сталин, — разбитая контрреволюцией, переживала полное разложение. Это был период безверия в партию, период повального бегства из партии не только интеллигентов, но отчасти и рабочих, период отрицания подполья, период ликвидаторства и развала. Не только меньшевики, но и большевики представляли тогда целый ряд фракций и течений, большей частью оторванных от рабочего движения… В этот именно период возникла идея полной ликвидации подполья и организации рабочих в легальную, либеральную столыпинскую партию. Ленин был тогда единственным, который не поддался общему поветрию и высоко держал знамя партийности, собирая разрозненные силы партии с удивительным терпением и небывалым упорством, воюя против всех и всяких антипартийных течений внутри рабочего класса».

Сталин же принадлежал тогда к числу тех немногих, кто твердо поддерживал Ленина — и несмотря ни на что вел революционную работу.

…Вот в этот период Сталин понял по-настоящему, что представляет собой заграничное окружение Ленина, и учел это при последующих столкновениях с людьми, составлявшими его.

За время революции партия сильно разбухла. В нее вошли и люди, случайно, под влиянием общего поветрия, увлекшиеся ее идеями, ее успехом, и просто дельцы, которые ставили ставку на революцию, ища в ней выгод. В период революции партия была богата, деньги текли в нее со всех сторон: уже это манило многих. В случае успеха революции принадлежность к партии обеспечивала устроение у народного тела, власть, влияние. Когда революция была разгромлена, все эти люди бросились спасаться от репрессий правительства за границу. Вначале они думали, что революционная волна еще подымется, что это временный только перерыв их революционной карьеры. Потом они увидали, что реакция утвердилась всерьез и надолго. И не только реакция, но революция с другой стороны, которая делала их ненужными. Это не все понимали отчетливо, но чувствовали многие.

Один за другим стали они убегать из-под партийных знамен. Отрекались от своего вчерашнего дня, как от греха молодости, называли свои вчерашние идеи пустыми мечтаниями, торопились выкинуть их из своего обихода, обзавестись новыми, стать твердой ногой в реальной жизни: иметь нормальное занятие, дом, семью.

«Надо устраивать свою жизнь, — пишет в Россию один из таких заграничников. — Все то, что раньше бродило в голове, все это вылетело, отошло в область мечтаний».

Те, кому удалось «устроить свою жизнь», стали живыми кусками буржуазного мира, который они вчера еще собирались разрушать. Они вошли в этот мир и прилепились к его радостям со всею страстью неофитов непознанного, со всею алчностью блудных сынов. Не было более преданных служителей у алтарей буржуазной собственности, чем эти люди, впоследствии назвавшие себя «старой гвардией большевизма».