Сталин (Предтеча национальной революции) - Дмитриевский Сергей Васильевич. Страница 36

— Ни одна армия не поглощает столько ружей и патронов, как царицынская! А при первом отказе Царицын кричит об измене московских спецов.

Но Рухимович умеет не только выдирать снабжение у Москвы. По приказу Сталина он налаживает хромавшую работу царицынских заводов. Чинят 39, строят вновь 11 бронепоездов. Строят 18 броневых автомобилей. Приводят в готовность 300 орудий. Таковы результаты работы нескольких месяцев.

Иногда приезжают и проходят командиры фронтовых частей. Вот Думенко — типичный партизан, лихой командир кавалерийской дивизии, человек, который, кажется, вырос в бою и только в нем живет. Под градом пуль он пляшет на седле, чтобы ободрить своих конников. Его ценят, но при нем немножко смолкают разговоры, ему не вполне доверяют. Это одна из тех шальных голов разбушевавшейся народной стихии, которой все равно где драться, лишь бы драться и иметь успех.

— Думенко, — говорит Ворошилов, — мужик боевой, но очень хитрый и не наш. Если нам будет здесь очень туго, он сможет сбежать. Неспроста прислал ему письмо генерал Краснов, обещая прощение в случае его перехода к белым со всей дивизией. За Думенко надо следить в оба. Надо дать ему в помощь лихих и испытанных коммунистов. А главное, надо поприсмотреть, кем бы его заменить из его же ближайших сподвижников, если попробует он нас предать. Есть там у него смелый и рассудительный командир бригады, Буденный. Если он твердо стоит за рабоче-крестьянское дело, его надобно выдвинуть на дивизию.

Насчет Думенко Ворошилов не ошибся. Год спустя, оказав массу услуг Красной армии, имея орден Красного Знамени, Думенко, обидевшись, решив, что его не ценят, сделал попытку перейти к Деникину, предварительно перебив политических работников своей дивизии. Его расстреляли, несмотря на протест, чуть не вылившийся в бунт, любивших его солдат.

Не ошибся Ворошилов и насчет Буденного. Получив дивизию, отличившись под Царицыном, он стал потом во главе конного корпуса, а потом конной армии — и стал одним из крупнейших героев Гражданской войны.

И Буденный иногда приходит сюда. Больше молчит, оглядывает всех хитрыми черными глазами, топорщит, как жук, усы. Разговаривать он не умеет и не любит.

Зато вечером, в спокойную минуту, либо на фронте, когда надо развеселить солдат, он откинет широкие рукава черкески, топнет ногой — и пойдет ловко и лихо отплясывать наурскую. Потом обойдет солдат, лошадей, посмотрит все ли в порядке, ели ли люди, лошади. Потом вскочит на коня, припустит шпоры и отправится во главе своей души в нем не чающей братвы рубить врага.

— Ну-ка, братцы… Живей! Воевать, так воевать! Тут их и всех на один удар…

Приезжают и заходят с фронта Жлоба, Городовиков, Савицкий, Худяков, Харченко, Шевкопляс, другие. Их много. Все суровые «рубацкие» лица, все люди, на плечах которых окрепнет Красная армия и пойдет к победам…

Хмуро, с недоброжелательством говорят в этом реввоенсовете о московском военном центре, где Троцкий подбирает «спецов, военных академиков, высокие штабы». Еще более хмуро — о штабе южного фронта, которому они, по приказу Москвы, должны подчиняться, но которому фактически не подчиняются никогда. Почему? Троцкий недалек от истины, когда пишет: «К командованию южным советским фронтом царицынские военачальники относились немногим лучше, чем к белым». Психологически все это было вполне понятно. Царицынская группа составилась сплошь из людей революции, из ее активных бойцов, из красных партизан, проделавших все первые этапы жестокой Гражданской войны. Они были прямолинейны, мыслили очень примитивно, жизнь еще не обтесала и многому еще не научила их.

Как можно, думали они, строить Красную армию, армию революции, опираясь, как это делает Троцкий, почти исключительно на старое офицерство, да еще офицерство штабное. Страна в Гражданской войне. Страна разделена на два непримиримых лагеря. В каком могут и должны быть офицеры? Конечно, только в белом. Там все симпатии их. Только незначительное меньшинство офицеров, затронутых нашими идеями, таково, что на них можно целиком опереться. А другие? Даже если офицер прямо не будет изменять, он все-таки, как правильно говорит Сталин, психологически неспособен на решительную борьбу с контрреволюцией.

— Конечно, — часто говорит Ворошилов, глава царицынской военной группы, — мы все партизаны. В училищах и академиях не обучались. За это сейчас многим расплачиваемся. Но ведь мы зато большевики! Не наемная какая-нибудь сволочь и не мобилизованные, а красные добровольцы…

Сталин довольно ухмылялся, слушая такие речи. Нельзя сказать, чтобы он полностью разделял отрицательное отношение к офицерам. Он вполне резонно указывал, что при каждом почти из ворошиловских командиров тоже есть и были свои «спецы», которым они доверяли и у которых учатся и учились. Без знания военного дела побеждать в войне нельзя. И больше, как у старых офицеров, учиться не у кого. Но Сталин ощущал вместе с тем, что у ворошиловцев была своя — и большая — правда. Он говорил:

— Их увлечения пройдут, они сработаются в конце концов со специалистами военного дела, отобрав в их среде тех, на кого действительно можно положиться. Но их стремление самим стать военными специалистами, самим командовать, против чего так восстает Троцкий, надо только поощрять. Иначе мы не создадим армии революции и не победим. Даже верные раз взятому на себя долгу старые офицеры, особенно штабные, разве они могут быть руководителями в Гражданской войне? Нет. У них слишком много рутины. А обстановка сейчас необычная, и нужны люди, которые к этой обстановке всем своим нутром подходили бы, ею воспитанные. Нужна смелость, нужна воля, находчивость, уменье связать себя накрепко с массой солдат. Нужны природные, жизнью, а не школой только выращенные военные таланты. И как революция совершенно, казалось бы, неподходящих и неподготовленных людей научает управлять государством, так она же, совершенно из неожиданных источников, выдвинет свои военные таланты. Ведь вот белая сторона: разве там не происходит то же самое? Разве там душа дела, настоящего дела, старые генералы? Нет. Выдвинулись и выдвигаются новые люди, вчера еще никому не известные, сейчас становящиеся вдруг большими людьми, проявляющие большие таланты. Кто такие эти новые генералы Гражданской войны? Они все почти вышли из относительно небольших чинов, выдвинулись силой, волей, смелостью, дерзанием… Таков Дроздовский, таков Врангель, Кутепов, Каппель… Таковы же Шкуро, Покровский, другие… Такие же люди выдвигаются и на красной стороне. Вчера слесари, портные, крестьяне, в лучшем случае унтер-офицеры — завтра они будут красными маршалами. И стремление этих самородков обеспечить себе возможность выдвижения и действования — вполне естественно. Этого не понимает только Троцкий, с его приверженностью к схемам, к централизации, с его чуждостью народным массам и их психологии…

Так думал и говорил Сталин — и потому он резко принял сторону ворошиловской оппозиции против Троцкого. К тому же Сталин знал, что примерно так же думает и Ленин. В марте 1918 г. при нем к Ленину заходил приехавший из провинции Антонов-Саратовский. Жаловался. У них вышли трения с органами Наркомвоена. Очень и очень крупные представители Наркомвоена, приезжая на места, перегибали палку в проведении линии централизма и оборудования армии специалистами. Ленин сказал:

— Да вы не слушайтесь ни приказов, ни декретов, если они вредят делу. Вы делайте так, как подсказывает вам сознание. Если по декрету выходит плохо, а по вашим действиям хорошо, никто вас за это ругать не будет. Если же вы приказа или декрета не исполните, а из ваших действий выйдет скверно, ну, тогда нужно будет вас всех расстрелять.

— Я глубоко убежден, — говорил потом Антонов-Саратовский, рассказывая об этом разговоре, — что такая директива давалась не мне одному, а многим. Он требовал от нас прежде всего, чтобы мы были революционерами, а затем уже исполнителями.

Этой же неписаной директивой руководствовался и Сталин. И под его твердой рукой Царицын стал не только «средоточием оппозиции унтер-офицеров и партизан против централизованной военной организации, требовавшей военных знаний и более широкого кругозора», как презрительно отзывался Троцкий. «Царицын, — вполне справедливо пишет один из историков Красной армии, — явился зачатком военной академии, где создались кадры командиров для других многочисленных фронтов, ныне возглавляющие основные единицы армии».