Сталин (Предтеча национальной революции) - Дмитриевский Сергей Васильевич. Страница 37

…На царицынском фронте началась борьба меж Сталиным и Троцким — не столько борьба двух больших честолюбий, сколько борьба двух человеческих слоев и двух линий в революции.

Сталин фактически жил в своем рабочем кабинете, не выходя из него зачастую дни и ночи. Но, отмечает Ворошилов, руководство Сталина не ограничивается кабинетом.

«Когда необходимый порядок наведен, когда восстановлена революционная организация, он отправляется на фронт, который к тому времени растянулся на 600 километров с лишним. И нужно было быть Сталиным и обладать его крупнейшими организаторскими способностями, чтобы, не имея никакой военной подготовки, так хорошо понимать специальные военные вопросы в тогдашней чрезмерно трудной обстановке».

«Помню, как сейчас, начало августа 1918 г.

Красновские казачьи части ведут наступление на Царицын, пытаясь концентрическим ударом сбросить красные полки в Волгу. В течение многих дней красные войска во главе с коммунистической дивизией, сплошь состоящей из рабочих Донбасса, отражают натиск прекрасно организованных казачьих частей. Это были дни величайшего напряжения. Нужно было видеть Сталина в это время. Как всегда спокойный, углубленный в свои мысли, он буквально целыми сутками не спал, распределяя свою интенсивную работу между боевыми позициями и штабом армии. Положение на фронте становилось почти катастрофическим. Красновские части, под командованием Фицхалаурова, Мамонтова и других, хорошо продуманным маневром теснили наши измотанные, несшие огромные потери войска. Фронт противника, построенный подковой, упиравшейся своими флангами в Волгу, с каждым днем сжимался все больше и больше. У нас не было путей отхода. Но Сталин о них и не заботился. Он был проникнут одним сознанием, одной-единственной мыслью — победить, разбить врага во что бы то ни стало. И эта несокрушимая воля Сталина передавалась всем его ближайшим соратникам, и, невзирая на почти безвыходное положение, никто не сомневался в победе. И мы победили. Разгромленный враг был отброшен далеко за Дон»…

…Отношения меж Троцким и царицынской военной группой становились все напряженнее. Командование царицынским фронтом, сконцентрировавшееся всецело на отражении «девятого вала» казачьих атак, попросту игнорировало зачастую распоряжения Троцкого и его беспомощного штаба.

— Жалобы главного и фронтового командования на Царицын поступали ежедневно. Нельзя добиться выполнения приказа, нельзя понять, что там делают, нельзя даже получить ответ на запрос, — рассказывает Троцкий. — Положение стало невозможным. Я решил навести в Царицыне порядок. После нового столкновения командования с Царицыном я настоял на отозвании Сталина.

«Ленин хотел свести конфликт к минимуму». Поэтому уговаривать Сталина уехать был отправлен сам Свердлов с экстренным поездом. Сталин уехал. Он понимал, что какой-то выход из создавшегося положения нужен. В момент напряженной опасности он не задумывался идти против формальной субординации, «ломать при необходимости формальные затруднения». Он готов был тогда игнорировать все распоряжения центра. Но когда основная опасность была преодолена, необходимо было подчиняться сложившимся порядкам. Раз Троцкий стоял во главе военного аппарата и Ленин ему доверял, ничего не поделаешь, надо идти на уступки.

— Армия, — говорил Сталин, — не может действовать, как самодовлеющая, вполне автономная единица. В своих действиях она всецело зависит от смежных с ней армий и прежде всего от директив реввоенсовета республики. Но нужно, чтобы директивы центра были СТОЯЩИМИ, соответствующими обстановке. Нужно, чтобы центр научился действовать, понимать местные условия, — и научился бы вдумчиво и сдержанно управлять местами.

Так говорил Сталин — и потому он охотно возвращался в центр: там только можно было бороться с основными дефектами ведения красного военного дела.

По дороге он встретил блестящий поезд Троцкого. Сейчас, когда Сталина уже не было в Царицыне, Троцкий рисковал там показаться. Он ехал, как всегда, надменный, пышный, с сознанием величия и непогрешимости, с театральными жестами, свитой «мальчишек», запасами кожаного обмундирования и других «подарков», которыми он привык «обласкивать» армейских бойцов. Свердлов зашел к Троцкому.

«Он осторожно спрашивал меня о моих намерениях, потом предложил мне поговорить со Сталиным, который, как оказалось, возвращался в его вагоне».

Троцкий принял Сталина свысока. Сталин держал себя «подчеркнуто смиренно». Он боялся, что Троцкий рассыплет спаянную им в Царицыне ворошиловскую группу — и тем нанесет смертельный удар фронту.

— Неужели вы хотите всех их выгнать? Они хорошие ребята.

— Эти хорошие ребята, — театрально произнес Троцкий, — погубят революцию, которая не может ждать, доколе они выйдут из ребяческого возраста. Я хочу одного: включить Царицын в советскую Россию.

В другое время, в другой обстановке Сталин ответил бы резкой грубостью на эту напыщенную и глупую фразу. Как будто не царицынские «ребята» были основной опорой революции — и как будто Царицын не был все время той скалой, на которую советская Россия в это трудное время опиралась! — Не говоря о значении самого Царицына, — но разве, если б он был взят, и те громадные силы, что он приковывал к себе, освободились, разве слабые армии центра — детище Троцкого — могли бы оказать им сопротивление?..

Сталин не высказал этого. Бесполезно. Он еще раз только подчеркнул, что разгон ворошиловской группы был бы ударом по фронту. Сухо попрощались. Сталин поехал говорить с Лениным. Троцкий — «наводить порядок в Царицын».

— Через несколько часов, — рассказывает Троцкий, — я увидел Ворошилова… Я поставил Ворошилову вопрос: как он относится к приказам фронта и главного командования? Он открыл мне свою душу: Царицын считает нужным выполнять только те приказы, которые он признает правильными. Это было слишком. Я заявил, что, если он не обяжется точно и безусловно выполнять приказы и оперативные задания, я его немедленно отправлю под конвоем в Москву для предания трибуналу. Я никого не сместил, добившись формального обязательства подчинения. Большинство коммунистов царицынской армии поддержало меня за совесть, а не за страх. Я посетил все части и обласкал партизан… С этим я вернулся в Москву.

Сами царицынские коммунисты немного иначе описывают это генеральское посещение. Они действительно подчинились «не за страх, а за совесть». Ворошилов принял Троцкого «дисциплинированно и радушно». Но почему? Вот что говорили в среде царицынских коммунистов перед приездом Троцкого:

— Конечно, Троцкий еще «новый» и далеко не испытанный большевик. В честолюбивой горячности он может кой-где и ошибаться. Но раз партия наша доверила ему столь огромное дело руководства обороной страны, наше дело — по-большевистски ему подчиниться.

Но само поведение Троцкого произвело на царицынцев очень тяжелое впечатление. Пустая напыщенность — никакого реального дела.

«Троцкий, — рассказывает Тарасов-Родионов, — выступил в реввоенсовете надменно и раздраженно. Обрушился градом колких упреков за огромную трату боеприпасов. Ворошилову оставалось только скромно пожать плечами:

— Если тратим много боеприпасов, значит, упорно отбиваемся от превосходящих вражеских сил».

О том, что в решающие августовские дни армия изнемогала и была накануне гибели от отсутствия снарядов и патронов — только потому, что Троцкий находил, что Царицын слишком много тратит боеприпасов, — об этом Ворошилов не счел нужным говорить. «Объяснениями Троцкий не интересовался»…

«Он сказал на митинге красноармейцев трескучую и яркую, как фейерверк, речь, обещал прислать в армию надежнейшие требуемые подкрепления, затем сел на пароход и уехал»…

«С подкреплениями, однако, дело вышло не гладко». Часть разбежалась по дороге. Другие перешли к противнику. Так 11-я «железная» дивизия, гордость Троцкого, перешла к белым в строю, под музыку, с развернутыми знаменами. Царицынская армия изнемогала — но держалась.