За гранью тьмы (СИ) - Аро Ольга. Страница 21

Я прекращаю сомневаться вместе с ней, вне моего желания или нежелания принимая свою реальность в этом мире.

Ощущаю себя настоящим, когда нахожусь рядом с Тео, материальной, живой. Привыкаю к шуму крови в ушах, к ритмичным сердечным сокращениям, к тому, что тело живет по своим собственным законам, почти мне не подвластным. Ежедневно во мне умирают миллиарды клеток и рождаются миллиарды новых; тело регенерирует, как нечто идеальное, подчиняющееся высшему промыслу.

Пытаюсь понять, найти в глубинах сознания необходимое знание. Был ли я когда-нибудь другим? Черный туман, что казался средоточием моего существа — лишь морок, который я навел на воспаленное, теряющее рассудок сознание?

И каждый раз, когда пресекаю тонкую грань воспоминаний, за которой прячется светловолосая девушка с голубыми глазами, с непреодолимым страхом отступаю.

Я помню ее. Помню вкус губ и аромат гладкой кожи. Запах кудрявых волос и ощущение бархатной кожи под пальцами. Ангел была прекрасна, как утренний рассвет, прозрачна и светла, как сверкающая капля росы на нежном зеленом лепестке.

Помню ощущение себя рядом с ней. Казалось, ее свет мог изменить саму мою суть, очистить от накипевшего за столетия черного налета. Я грелся у чужого пламени, не замечая, что поглощаю сумраком горящий огонь.

Я не желал видеть, как Ангел угасала, как тени проникали в ее сны, как поедали незамутненный разум, превращая красивую и здоровую девушку в усохшую, пахнущую болезнью старуху.

Прикрываю веки, потому что боль вины терзает и рвет подобно жестокому зверю.

Что есть истина?

Ощущение только лишь, знание, приобретаемое с опытом, или полет мысли и чувств, свободное мышление, вольное распутать клубки неопределенности?

Мука моя, Тео, непрестанно спрашивает о многом, задает вопросы, на которые я просто не нахожу ответов. Не потому что не знаю, а потому, что не могу разобраться в том, кто я теперь.

Когда движение невозможно, человек остается на месте, не предполагая, что может быть и не быть одновременно, не нарушая восприятия бытия. Но я не человек.

Тео не отступает, удивляя проснувшимся упрямством, терзает день за днем, желая знать Имя, тянущее за собой прошлое, которое оттиском видится под веками, стоит закрыть глаза.

Моим ответом служит молчание; оно изводит Тео с той же силой, как она сама изводит меня.

— Кажется, у тебя была Коса, — говорит Тео однажды, в полумраке своей комнаты; голос звучит тихо, неуверенно, будто она по крупицам собирает полузабытые детские воспоминания.

Именно тогда, смотря на ее темноволосый затылок, я решаюсь рассказать о скрипке. Это порыв, яркое желание, блеснувшее молнией на небосводе. Не могу удержаться от искушения, не пытаюсь даже.

Сажусь на край кровати, сминая ткань плаща; наклоняю голову, отчего-то рассматривая свои затянутые в черное колени, и начинаю говорить. Тео присаживается рядом, ошарашенная, молчит, не отрывая от меня сверкающего звездами взгляда.

Я рассказываю ей обо всем.

О том, как когда-то бесконечно давно, неведомое количество лет назад, я видел перед собой Город невообразимой красоты. Мерцающий искрами, он парил в воздухе, лишенный начала и конца, устремлялся ввысь, к не имеющему края небесному своду. Белоснежные мраморные стены, высокие шпили, сверкающие золотом в слепящем солнечном свете, мосты, аркой вздымающиеся над полноводной рекой, разделяющей не имеющие описания широкие берега.

Красота города покоряла, заставляла склониться в почтении перед неизвестными Творцами, создавшими невиданное, неповторимое великолепие.

Тысячелетия блаженства и безмятежного, наполненного спокойствием существования среди подобных мне. Нас было неисчислимое множество: живых, дышащих, мыслящих созданий.

Перед глазами проносится размытая вереница ликов, и мое человеческое сердце сжимается, улавливая болезненное сходство с теми, кого принято называть здесь, в этом мире, людьми.

Не могу вспомнить. Не могу. Слишком много времени прошло, кануло в Лету, позабылось, затерявшись в течении вечности.

На краткий миг голос срывается; замолкаю и смотрю на пальцы Тео, накрывшие мою ладонь. Прикосновение обескураживает; ищу ему смысл и не нахожу иного, чем обыкновенное участие.

Не привыкнуть, как ни пытаюсь.

Тень улыбки скользит по губам. Выдыхаю и неспешно продолжаю.

Огромные крылатые существа, покрытые сверкающей чешуей, возносились в небо, затмевая солнечный свет, парили между шпилей, над величественными крышами, украшенными открытыми террасами; в редкие моменты, следуя своим желаниям, спускались вниз.

В вольном полете вдоль волн широкой реки они кончиками огромных перепончатых крыльев касались воды, поднимая в воздух веер переливающихся радугой брызг.

Не несущие в себе ярости и злобы, они были прекрасны, как и все, что их окружало.

Мы были прекрасны.

Горечь давнего, неискоренимого сожаления щекочет отзвуком затерянного во мраке прошлого.

Город жил и дышал свободой, а время растворилось, превратившись в вязкую субстанцию. Да и, вероятно, времени никогда не существовало.

Помню яркое, отпечатавшееся в памяти мгновение, когда впервые услышал звуки дивной мелодии, доносящиеся обрывки песен под аккомпанемент тихой скрипки.

Незнакомые слуху аккорды словно проникли внутрь, окружили, нарушив прежнюю устоявшуюся безмятежность.

И подчинили навсегда.

Завороженный, я слушал летящую по ветру музыку, а пальцы уже плели затейливый кружевной узор из воздуха, стекающих по щекам слез, жара замершего в оцепенении сердца. Я создал все из ничего, я создал Ее из себя. Ее — мою скрипку, часть меня.

— Не было никакой Косы, не было истинного Жнеца Смерти. Я просто больше не мог быть тем, кто я есть, — в груди как канаты натянуты, до предела тяжело; сглатываю вязкую слюну, делаю глубокий вдох и замолкаю, не в силах продолжать.

Смотрю прямо перед собой, в пустоту сумрака комнаты Тео; чувствую ее дыхание, учащенное биение в груди и молчу.

— А что случилось потом? — тихо-тихо спрашивает Тео, сжимая мою руку.

— Ничего. Город изменился, потому что меняется все, — отвечаю сухо; слышу, как неузнаваемо хрипло звучат произносимые слова. — Иногда я играю для них, потому что это приносит им спокойствие, напоминает о тех днях, когда они были собой.

— Им? Кто такие — эти они?

Беру необходимую нам обоим паузу, оттягивая неизбежное. А когда вновь начинаю говорить, мой голос обретает присущую ему силу и спокойствие.

— Я должен оставить тебя, Тео. Мое присутствие разрушительно. Нет, — поворачиваюсь к открывшей было рот девушке, жестом прерывая ее. — Слушай меня. Слушай внимательно.

Тео замирает на кровати, вцепляясь в мою руку сильнее. Сидит совсем рядом, бедром касаясь моей ноги, глаза, наполненные волнением, влажно блестят под стеклами очков. В комнате полумрак; источником света служит только тусклая настольная лампа с наклоненным абажуром.

— Однажды я погубил одного человека тем, что остался рядом, — говорю откровенно, как есть, не подбирая выражений. Озвучиваю свою боль, не надеясь на понимание. — То, что я несу в себе — оно изменит тебя. Я не могу этому помешать, просто не знаю как. Я видел то, что происходит с людьми, когда рядом… — пытаюсь найти верное слово, но оно ускользает скользким змеем, прячась на дне сознания, — …такие, как я. Мы влияем на вас, даже если не желаем этого.

— Одержимость? — произносит Тео спокойно, и я точно превращаюсь в каменное изваяние, когда сполохом в голове проносится понимание.

Она знает. Давно знает обо всем, без моей помощи найдя интересующие ее ответы.

— Истерия, галлюцинации, потери сознания, кошмарные сны, — ровно говорит она. — Тот человек, о котором ты рассказываешь, он был одержим? Кто он такой?

— Тот, кто был мне очень дорог, — отвечаю, не отводя взгляда. Дергаются уголки губ Тео, морщинка пролегает на лбу.