За гранью тьмы (СИ) - Аро Ольга. Страница 23

Я одержим Тео, а она одержима мной.

А потому, когда Тео тихо, почти беззвучно, непривычно робко, заглядывая в мое лицо, вновь просит сыграть для нее, я, не отводя взгляда, вытягиваю руку в сторону, через мгновение ощущая в ладони вес скрипки.

Маленькая, погруженная в полумрак комната сжимается в размерах, будто становясь еще меньше, чем прежде.

Широко распахиваются веки Тео, загораются лихорадочным блеском темные глаза, и я уже знаю, что приближаю ее гибель еще на шаг, сокращая невидимое, но ощутимое пространство до пропасти, ждущей ее с раззявленной пастью.

За окном мигает и гаснет уличный фонарь, погружая в темноту нас обоих: девушку, сидящую на кровати в одних синих джинсах и тонкой футболке с коротким рукавом, и меня, стоящего близ нее.

Смотрю в полное ликования лицо, делаю глубокий вдох — и смычок касается струн.

Черным заливает карие глаза, зрачок, кажется, вмещает в себя свет звезд, когда Тео ловит первые звуки; лицо ее застывает, превращается в живую маску, красивую и полную яркого безумия.

Легко веду кистью — мелодия льется по комнате, останавливая время. Вселенная сужается до нас обоих, не больше и не меньше: не существует ничего и никого, во всем мире остаемся только я, держащий в руках скрипку, и Тео, замершая без движения, поднявшая грудь в глубоком вдохе.

Я смотрю на нее и вижу прекрасную статую, идеальную и невероятным образом оживленную: дрожат темные ресницы, влага мерцает в широко распахнутых глазах — глазах, которые видят то, что я с трудом могу ощущать, создавая музыку как паутину, пленяющую глупую бабочку.

В глазах, наполненных светом далекого солнца, тенью скользят чуждые, незнакомые лики, украдкой мелькает великолепие других вселенных. Там, в окружении прекрасного, я вижу тьму как смешение красок на холсте. А за самой гранью тьмы плещется ужас, находящийся за пределами человеческого понимания. Я вижу то, что уничтожает Тео, гасит ее своим светом, заглушая живое бодрствующее сознание, отодвигая его, поглощая, ослепляя невообразимой красотой. Невыносимо прекрасна затягивающая черная бездна, ломающая Тео, подминающая ее под себя.

Чистое сияние истинного безумия.

Шелест волн касается слуха, веду смычком резко, вскидывая локоть, и струна лопается, обжигая болью пальцы. Капля крови скользит по ладони, щекоча кожу, срывается вниз, невероятным образом тягуче-медленно падая. Зависает в воздухе, искрясь в лучах яркого света рубиновыми отблесками, и музыка смолкает, резко обрываясь.

Вскидываю руку и глубоко вдыхаю, наполняя легкие влагой и солью. Свежий ветер овевает лицо, треплет волосы, мгновенно проясняя разум. Смычок предательски дрожит в моей ладони.

Сглатываю, поднимая затуманенный взгляд на Тео.

Кругом — бескрайняя водная гладь. Спокойный океан, катящий свои волны, переливающиеся оттенками синего под солнечными лучами. Накат за накатом, немного белой пены на самом гребне; цвета мешаются, глубокий мерцающий бирюзовый превращается в насыщенный темно-синий, ослепляя золотом солнца.

Дрожь спускается по плечам, ледяной хваткой сжимая позвоночник. Легкий бриз оставляет на губах соль; медные волосы скользят вдоль лица, ласкают шею.

— Васааго, — тихо и очень ровно произносит Тео, поднимая на меня взгляд. Щеки ее мокрые от слез, а, может, от брызг соленой воды. Вздымающиеся волны касаются ее голых ступней, мочат синие джинсы по самому краю — она стоит на воде, не замечая тверди.

Ее лицо в золотистом свете кажется пугающе красивым, озаренным пониманием всего сущего. Удивительно юные черты, горящие глаза под стеклами квадратных, забрызганных слезами или морской водой очков, и чуть приоткрытые губы — не человек, а юная, рожденная вселенной богиня.

То, что предает меня раз за разом — слабое сердце из плоти и крови, — срывается вниз, когда я слышу, осознаю звучащее из уст Тео собственное имя.

Оно вспыхивает под веками, слепит, кажется, выжигает роговицу, лишая на миг зрения и навеки воли. Создает невидимые узы, стальными тросами связывающие меня и человека, нашедшего ответ на все свои вопросы.

Очертания Тео меняются, застилаются пеленой перед глазами, исчезают почти. Смаргиваю, сосредотачиваясь на размытом силуэте, и ощущаю препятствие, которое не могу преодолеть.

Сталь скручивает по рукам и ногам, обвивает грудь, сжимая трещащие ребра. Легкие саднят: не могу сделать вдох, как ни пытаюсь.

Невидимые преграды удерживают прочно — не разорвать, пока тот, кто знает Имя, не пожелает подарить мне свободу.

Привыкаю с невообразимым трудом к незнакомым прежде чувствам, выхватывая, наконец, маленький глоток воздуха. Сипло втягиваю носом, приоткрываю губы и ощущаю на языке вездесущий привкус соли. Мир медленно обретает четкость. Отпускает точно, расслабляет понемногу, но это обманчивое чувство не что иное, как морок.

Стальные жгуты невидимы глазом, они въедаются в тело, растворяясь во мне, проникают сквозь кожу, разливаются по крови и лимфе, становясь частью меня.

Впервые… так.

— Васааго, — говорю, смотря в голубые глаза. Ангел хмурится, вслушиваясь в незнакомо звучащие звуки, не несущие знания.

Она слышит Имя, но не понимает истины.

Я называю Ангелу свою суть, поддавшись на нескончаемые просьбы. Знаю, что добровольно вкладываю в руки человека поводок, тянущийся к своей шее, но устоять не могу. Это искушение, которому я слепо уступаю, зачарованный ласковыми прикосновениями и ощущением светлых кудрей под пальцами.

Совершаю простейшую ошибку по неведению — я, тот, кто не замечает времени и пространства. Нескончаемая ирония бытия.

— Мне нравится, — улыбается Ангел, обвивая меня руками и заглядывая в мое лицо, — мне нравится твое имя. Васааго…

— Не произноси его без причины, — склоняюсь, касаясь губами розового рта, — прошу тебя…

Меня и сейчас пробирает дрожь, когда я вспоминаю шепот, звучащий в голове, зовущий меня, изводящий, не оставляющий выбора. Ангел позвала меня, когда я почти потерял вкус собственного имени, звучащего на ее устах. Не ведая сомнений, не смея противиться истинному Зову, я устремился к той, кто держала в своей ладони мою волю.

Я помню захлестывающую радость от предвкушения встречи, глупое, заполнившее меня счастье от одной только мысли, что я не забыт, а она жива, потому что я нашел в себе силы уйти, не облекая ее разум в темницу безумия.

Я оставил ее под сенью монастыря, сжавшуюся на узкой кровати, обхватившую тонкие плечи поцарапанными руками; оставил ее в надежных стенах, дарящих успокоение потерявшим себя. Монахи должны были позаботиться о ней, вознося молитвы своему древнему богу, окропляя исхудавшее тело освященной серебром водой и зачитывая молитвы со страниц покрытых пылью книг.

Изгнали.

Не изгнали — я покинул моего Ангела сам, подарив ей жизнь.

Улыбка острием режет губы. Уже не боль, а только давнее эхо ее задевает сердце.

— Васааго, — повторяет Тео ошеломленно, смотря перед собой пустым, невидящим взглядом. — Я все видела…

Имя разит подобно клинку, разрезая невесомую материю воспоминаний и чувств. Давнее, как вселенная, Имя, мое имя, срывается с губ Тео, звучит в наполненном легким свежим бризом воздухе, и я чувствую, как дрожат мои пальцы.

— Тео, — выдавливаю из себя полустоном, колеблюсь и с трудом делаю шаг навстречу. Пространство кажется плотным, но преодолеваю невидимый барьер, окутывающий меня клейкой вязью по коже.

Опускаю руки и несмело приближаюсь к Тео. Мокрый след остается на черной коже ботинок от лизнувшей волны, пена мочит шнуровку, лопаясь пузырьками.

Смотрю на девушку сверху вниз, в полные понимания и звезд глаза. Облака проносятся над головой слишком быстро, а вода под ногами течет слишком медленно, и я явственно ощущаю, что мы оба достигли непостижимого.

— Когда я умру, ты найдешь меня? — спрашивает Тео, касаясь кончиками пальцев моей дрожащей ладони. — Васааго…