Римский трибун (Историческая повесть) - Жидков Станислав Николаевич. Страница 34

Увидев обитый красной тканью зал, суровые лица горожан и подкупленного ими наемника, понуро стоявшего в кандалах перед Колой, бароны потеряли последнюю надежду и стали умолять собрание о помиловании, Они раскаивались в содеянном и клялись всеми святыми никогда больше не замышлять зла против республики.

Забыв о знатности рода, бывший сенатор Пьетро ди Агабито, бароны Орсо Орсини, Франческо Савелли и сыновья Аннибалдески опустились на колени и со слезами просили о пощаде. Лишь Стефано Колонна сохранил присутствие духа. Закрыв лицо руками, девяностолетний старик молча стоял среди рыдающих и кающихся грандов.

Кола ди Риенцо, мучимый противоречивыми чувствами, хмуро смотрел на поверженных синьоров. Зрелище унижения врагов, еще недавно считавшихся всесильными, не приносило радости. Напротив, в этот миг он больше, чем кто-либо, понимал нелепость своего положения. Бароны были у него в руках, можно было легко избавиться от них, а вместо этого ему пришлось самому упрашивать собрание о снисхождении к ним.

Трибун до боли в руке сжал скипетр и, подняв его над головой, шагнул к грандам.

— Народ и мы согласны простить вас, — громко сказал он. — Мы не будем считать вас врагами и еще раз окажем вам доверие. Но страшитесь, если в будущем нам придется раскаяться в своем великодушии!

Опозоренным заговорщикам оставалось только благодарить за милость.

Через день в Капитолийской церкви бароны вновь принесли присягу верно служить римскому народу.

Небольшая ладья с высоко приподнятой над водою кормой и крутым носом легко скользила вдоль скалистого берега по голубой глади Неаполитанского залива. Десяток дюжих гребцов неторопливо работали веслами. Стоял почти полный штиль. На корме под широким цветным зонтом негромко беседовали архиепископ неаполитанский Джованни Орсини, его двоюродный брат, глава дома Орсини барон Ринальдо и папский легат кардинал Бертран де До.

Хотя каждому из них было под шестьдесят, выглядели они по-разному. Изборожденное морщинами худосочное лицо и седые волосы, видневшиеся из-под красной кардинальской шапочки, сильно старили папского легата. Оба Орсини, напротив, казались намного моложе своих лет. Особенно архиепископ. Глядя на его пышущие здоровьем щеки, ему можно было дать не больше пятидесяти.

— Жаль, мне осталось недолго пользоваться вашим гостеприимством, — вздохнул папский легат. — Сегодня от его святейшества пришло письмо. Придется ехать в Рим.

— Ах да, Риенцо, — понимающе кивнул архиепископ, — справиться с ним нелегко.

— После неудачи с нашим заговором никто не решается рисковать, — с хмурым видом произнес барон. — Угроза трибуна на многих подействовала. Все забились в свои замки и не осмеливаются высунуть оттуда носа.

— Но вы-то? Неужели и вы готовы забыть позорное судилище? — Кардинал испытующе посмотрел на Ринальдо. — Об унизительной комедии говорят теперь не только в Италии.

— Такое смывается лишь кровью, — угрюмо пробормотал тот. — Я не пожалел бы и жизни, чтобы отомстить. Да как? Проклятый выскочка стал еще осторожней.

— Организовывать новое покушение, пожалуй, не стоит, — задумчиво сказал Бертран де До. — Для восстановления чести вы должны разбить Колу в открытом бою. Сейчас это как раз нетрудно. Римская армия распущена. Пока идет сбор винограда и большинство горожан работает в садах, можно захватить Капитолий.

— Чтобы ворваться в Рим, нужны солдаты. Много солдат, — нерешительно сказал барон. — Несколько вольных дружин предлагали свои услуги. Но им надо платить вперед. Потребуется сразу большая сумма.

— О деньгах не тревожься, найдем, — с готовностью отозвался кардинал. — Из Авиньона пришло разрешение пользоваться церковной казной.

— Кроме наемников, я должен запастись всем необходимым и как следует укрепить свои замки. В случае неудачи в них можно будет выдержать осаду.

— Думаю, тебе нечего опасаться длительных осад, — заметил архиепископ. — Если святейший отец дает средства для наведения порядка в Риме, то порядок там будет в ближайшее время.

— Однако до последнего дня папа не трогал Колу, — сказал барон. — Он мог бы давно отлучить его за присвоение церковных земель. Вместо этого с ним ведут переписку, как с достойным правителем.

— Положение сейчас изменилось. Вот послание, которое я получил от Климента Шестого.

Бертран де До вынул из кожаного футляра свернутое в свиток письмо и, развернув, прочел:

— «Мы и братья наши решили, что будет весьма полезно, если ты немедля отправишься в Кампанию и займешься римскими делами. Безумная дерзость Николая, сына Лаврентия, присвоившего себе титул трибуна, крайне беспокоит нас. Его поступки не только постоянно вредят нам, но и делают римский народ врагом всего христианского мира.

Этот Николай захватывает земли церкви, присваивает ее права. Он действует против викария и нобилей города, заключает тайные договоры, вступил в союз с Людовиком Венгерским и издал эдикты, имеющие целью ограничить первенство и власть церкви. — Кардинал многозначительно взглянул на собеседника и негромко продолжал: — Говорят, самозванный трибун совершил также многое такое, что дает право заподозрить его в отступничестве, а посему тебе следует посмотреть, нельзя ли начать против него дела, как против еретика. Под страхом тяжких бедствий увещевай народ воздерживаться от повиновения, помощи и сочувствия этому Николаю, дабы римляне не участвовали ни в каких его делах. Если же они не послушают, то подвергни Рим церковному интердикту со всеми последствиями.

По дошедшим до нас сведениям, Риенцо заставляет многих приносить священные клятвы. Религия не должна служить нечестивцу. Мы даем тебе полную власть силою наших грамот, специально на этот предмет составленных, развязать все клятвы, исторгнутые им у грандов и у народа и освободить их от соблюдения данных обещаний».

— Превосходные вести! — радостно воскликнул барон. — Теперь Кола долго не продержится.

— Это еще не все, — улыбнулся папский легат. — Послушай дальше. «Обычно безумство исправляют не словами, а ударами бича, поэтому мы назначаем для управления Патримониумом святого Петра в Тусции племянника нашего, благородного рыцаря Гуичарда де Камбрен, и хотим, чтобы он для защиты церковных владений и для обуздания дерзости Николая имел пеших и конных солдат в таком количестве, какое ты сочтешь достаточным…»

— Слава господу, — с облегчением вздохнул архиепископ неаполитанский. — Наконец-то в Авиньоне поняли, что дольше медлить нельзя.

Бертран де До кивнул и неторопливо продолжал чтение:

— «Чтобы отвратить народ от отступника, следовало бы устроить во всех тринадцати районах города или хотя бы в некоторых раздачу денег или хлеба. Но так как римляне имеют привычку не помнить об оказанных им благодеяниях, то реши сам на месте, как лучше организовать это с пользой для дела. Если же найдешь нужным воздействовать более радикальными средствами, обратись ко всем церквам, общинам и отдельным лицам с просьбой о помощи, а также посмотри, нельзя ли некоторых непокорных нам грандов примирить с церковью, дабы скорее и легче можно было сокрушить бесчестие этого безумца».

— А как с индульгенциями? — спросил архиепископ. — Мы, кажется, писали папе? Они бы тоже пригодились.

— На этот счет у Климента свое мнение, — сказал кардинал. — В конце письма как раз говорится о них, вот: «Что касается юбилейных индульгенций, то мы полагаем за лучшее временно удержать их, ибо не знаем, желает ли римский народ отступить от пропасти или же продолжает стремиться к ней, пребывая в своих заблуждениях: но если он отречется от них и действительно вернется к повиновению нам, то мы поспешно вышлем эти грамоты и щедро изольем на Рим отеческие милости и любовь».

Значит, можно договариваться с предводителями вольных дружин? — Барон, расправив усы, взглянул на папского легата.

— Разумеется. И постарайся не терять времени, — отозвался тот, убирая послание в кожаный футляр.