Певчее сердце (СИ) - Инош Алана. Страница 4

— Съешьте что-нибудь, Мария, прошу вас. — Владислава жестом пригласила её к столу, полному деликатесов. — Подкрепите силы. Вы их нешуточно потратили сегодня.

— Благодарю вас, не стоит. — Слова застревали в сухом горле, и на самом деле Мария страстно желала хотя бы глоток воды.

— Не стесняйтесь, — снова сверкнула фарфоровым лучом улыбки Владислава. — Я вас никуда не отпущу на ночь глядя, да ещё по такой непогоде. Не ляжете же вы спать голодной!.. Может быть, я и развращённая деньгами эгоистка, но вы — певчая пташка божья. Пташки тоже должны питаться, иначе у них не станет сил радовать людей своей музыкой. — И она со смешком отодвинула стул. — Присаживайтесь, прошу.

Мария чувствовала, что сдаётся — позорно, слабовольно, малодушно. Внезапная человечная простота разговора о хлебе насущном обезоружила её, выбила почву из-под ног, вырвала жало у язвительности и негодования. Она села за стол, блуждая растерянным взглядом по роскошным яствам, красочно оформленным и соблазнительным. Морепродукты и икра, мясо, рыба, фрукты и десерты, больше похожие на произведения искусства, чем на еду... Стол был поистине достоин королевских особ в качестве гостей. А Владислава уже наполняла бокалы шампанским.

— Буквально глоточек... За вас, несравненная дива!

Мария едва пригубила игристый напиток, хотя горло судорожно умоляло о влаге. Но алкоголь, пусть даже лёгкий — не лучшая идея на голодный желудок. Она выбрала сложносочинённые, многослойные сэндвичи — с хамоном, перепелиными яйцами, куриным мясом и вялеными помидорами. Блюдо с ними было обильно украшено свежей зеленью, и Мария старалась налегать на неё. Она ограничилась двумя сэндвичами и всё-таки допила бокал шампанского.

— Благодарю вас, я вполне сыта, — поспешила она объявить. — Всё остальное чудесно и аппетитно выглядит, но набивать желудок на ночь — плохая идея.

— Вы правы, ужин получился поздний. — Владислава также отодвинула тарелку, еды на которой было ещё меньше, чем у Марии. — Но и ложиться сразу после него не стоит, поэтому прошу вас уделить мне ещё буквально несколько минут. Пройдёмте на вон тот удобный диванчик... Да, вот сюда, пожалуйста. Располагайтесь. Чувствуйте себя как дома. Может быть, воды или чаю?

Организм Марии требовал влаги, и она не отказалась от травяного чая. Собеседницей Владислава была приятной — умной, образованной, с легко льющейся, грамотной речью без сленга, словечек-паразитов и вставок — «типа», «э-э» и иже с ними. Образование у неё было техническое, даже целых два — в области информатики и вычислительной техники и механико-математическое. Иностранные языки — само собой разумеется. Фамилия Василиади ей досталась от дедушки-грека. Занималась она автомобилями и нефтью, также ей принадлежали несколько охранных фирм, фирма по производству сигнализаций и охранных систем, ювелирный завод и акции крупных частных российских телеканалов. Здесь она была в деловой поездке. Мария пыталась угадать её возраст — может быть, всего на пару лет старше её самой, а уже хозяйка заводов, газет, пароходов... Скорее всего, не обошлось без помощи родительского капитала и связей, но впечатления представительницы «золотой молодёжи», этих праздных тусовщиков, Владислава не производила. Она работала и была одной из немногих женщин, забравшихся на такую высоту бизнес-полёта в сферах, где в основном властвовали мужчины.

— Вижу, вы и правда очень устали, совсем сникли, — мягко завладевая рукой Марии, проговорила она. — Ну что, баиньки? Пойдёмте, я покажу вам вашу каюту-спальню. Есть и душ, и уборная, так что чувствовать себя будете не хуже, чем в номере отеля. Качка совсем лёгкая — уснёте, как младенец в колыбельке.

Спальня напоминала номер «люкс». На огромной кровати можно было уместиться, наверное, вчетвером, но это ложе предназначалось для одной Марии.

— Хорошего отдыха, Мария, приятных вам снов, — пожелала владелица всей этой роскоши. — Когда вас разбудить?

— У меня самолёт в девять пятнадцать. Часам к семи мне надо быть в моей гостинице, а потом мчаться в аэропорт.

— Хорошо, поняла. Домчим вас с ветерком, ни о чём не беспокойтесь. Спокойной ночи.

— Спасибо...

Ещё раз с задумчивой улыбкой и прищуром бирюзовых глаз Владислава легонько дотронулась до руки Марии и удалилась в свою каюту. А Мария, устало опустившись на мягкий пуф у изножья кровати, выдохнула. Всё закончилось так невинно, учтиво и прилично — страхи не оправдались. Какое-то странное оцепенение, чары владели ею, так что даже трудно было двигаться. Морщась, она долго провозилась с неудобной молнией на спине, но кое-как расстегнула. Воспользовавшись душем, Мария легла в постель, но заснуть удалось не сразу. Чуть заметная качка и правда действовала убаюкивающим образом.

Что всё это значило? В воздухе вокруг Владиславы витало что-то большее, некие далеко идущие желания, которые Мария не смела назвать словами даже мысленно, но не могла не улавливать их эхо своими взбудораженными нервами. Во взгляде, в голосе, в прикосновении руки — вот этом, последнем, после окончательного «спокойной ночи». Особенно в голосе. Смущённая Мария натянула одеяло на лицо, дыша жарким воздухом... Ещё ни один голос не действовал на неё так. Как? А вот так — будто невидимая ладонь легла ей на грудь и погладила, слегка сжала. И заныло, сладко ёкнуло что-то, и вдруг стало горячо и влажно внутри.

Однополые фантазии случались у неё давно, лет с десяти — нечто запретно-сладкое, сокровенное, глубоко спрятанное даже от самых близких людей, но ещё ни разу это не поднималось со дна души столь однозначно и мощно в ответ на голос и касание. Вот это всё — нахально-ласковая бирюза, обрамлённая щёточкой насмешливо прищуренных ресниц, этот рот, на первый взгляд жёсткий, но способный поцеловать очень нежно, глубоко проникая... Бррр, виновато-сладкие мурашки. Вот это некрасивое, неженственное лицо. Чей-нибудь злой и жестокий язык сказал бы — «страшная, как смертный грех». Но эта некрасивость напрочь забывалась, отходила на десятый план и просто исчезала, стоило лишь утонуть в нагловато-ласковой бирюзе глаз, услышать голос, слова, ощутить за ними человека, личность, его интеллект, душу, опыт. Подпасть под чары смелого, чуть дерзкого обаяния, то идущего напролом, то окутывающего мягко, по-кошачьи. Уловить силу за кажущейся хрупкостью. А как же иначе? Деловой мир — не для слабаков. Тем более, в таких масштабах. Птица серьёзного полёта. Да, вот это астенически-суховатое, мальчишеское, андрогинное тело. Его запах. Запах чистоты от одежды и лёгкий след парфюма в воздухе — лишь тонкий ненавязчивый намёк на аромат с нотками вкрадчивой обходительности, уверенной властности, что-то дорогое, элегантное, по-мужски сдержанное.

Вот этому всему — глазам, голосу, рту, парфюму — всё её нутро говорило «да». Безрассудно, да. До сладкого ужаса, да. До стыдливого румянца под одеялом, да. Если бы Владислава сейчас вошла в каюту с однозначным, прямолинейным намерением, она не сопротивлялась бы. Разрешила бы всё и сразу — и рукам, и рту, и глазам. Даже самое жёсткое, грубое. Даже боль выпила бы, как радость. Только ей одной она себя подарила бы, больше никому. Невинной Мария уже давно не была, в юности даже случился эксперимент с девушкой, закончившийся, как всегда у неё, страданиями и расставанием. Ничего путного у неё не выходило, не клеилось. Вернее, начиналось всё красиво, страстно и романтично, а потом запутывалось, затягивалось узлом — хоть на луну вой, хоть беги прочь. То ли потому что любить спокойно и ровно она не умела, скучая без ярких красок и накала страстей, то ли не в скуке было дело, и ей просто попадались «не её» люди — как бы то ни было, сейчас в личной жизни Марии довольно давно тянулась полоса пустоты и пресности. «Эпоха застоя»: с одной стороны, стабильность и спокойствие, а с другой — тоска и эмоциональный голод. Она лечила душевный и сердечный вакуум работой, это помогало, но сейчас как никогда стало ясно, что такая жизнь — и не жизнь вовсе. Суррогат какой-то, к которому можно привыкнуть, как к плохому кофе, но если знаешь вкус хорошего напитка, дешёвка тебя перестанет устраивать.