Гламуру вопреки - Ямпольски Карен. Страница 10

Тут я заметила острый кусок металла, торчащий из сломанной коробки с туалетной бумагой. Покрутив его туда-сюда, я наконец оторвала этот обломок. Провела по коже, чуть надрезав указательный палец, и внимательно проследила, как кровь стекает по руке. Удивительно, но мне это понравилось. Это можно было сравнить с катарсисом. Сущее облегчение.

Я понимаю, как жалко это звучит. Но в то время это был единственный способ отвлечься от боли, знакомой каждому изгою. По меньшей мере четыре раза в неделю я пряталась в ванной и резала себя — теперь уже при помощи швейцарского ножика вместо металлического обломка. Кровь из меня, понятное дело, не хлестала — нет, я стала настоящим экспертом в вопросе добровольного членовредительства. Я научилась правильно касаться кожи лезвием. Так, чтоб было больно. Так, чтобы забыть о подлинной боли.

Я была достаточно умна и понимала, как это глупо. А потому изо всех сил старалась прибегать к этому методу как можно реже, взамен утешаясь музыкой — и журналами.

Когда посетителей в библиотеке было мало, я нередко погружалась в чтение глянцевой прессы и мысленно ее высмеивала. Листая журналы, я всматривалась в каждое безупречно гладкое лицо, каждую тонюсенькую фигурку, каждую ослепительно-белую улыбку — и меня переполняло отвращение. Во-первых, потому, что меня и впрямь тошнило от этих модельных стандартов, словно бы не подлежащих обсуждению. А во-вторых, потому что мне эти стандарты были небезразличны.

Я злилась, глядя на их безукоризненную одежду. Идеально наложенный макияж. Глядя на их «парней мечты», двойников куклы Кен, как на подбор. Я проходила все эти нелепые тесты, смеялась над слащавыми статейками о знаменитостях и отмечала каждую глупость, которую советовали «эксперты».

И вот, однажды ночью, сходя с ума от скуки, я решила описать все, что я ненавижу в этих журналах, и все, о чем было бы интересно прочесть мне самой. К примеру:

Сегодня поступил в продажу последний номер «Севентин». Зачем, зачем же я вынуждаю себя читать эти глупые и зловредные статейки? Почему эти кретины без умолку рассказывают людям, как стать лучше? А что, если появится журнал, читая который, девушки не будут чувствовать себя неполноценными? В этом журнале можно писать о по-настоящему важных вещах — скажем, о том, как жить с человеком, которого ты ненавидишь.

Зная, что Алиса является постоянной читательницей моего дневника, как бы хитро я его ни прятала, я стала писать о ней без экивоков, стараясь затронуть темы, которые приведут ее в бешенство.

Девочки бывают такими лицемерками. Сегодня в туалете я услышала, как лучшая подруга Алисы, Трейси Фишер, разговаривает с Александрой Хант. Трейси говорила: «Поверить не могу, как Уолт может встречаться с Алисой. Они ведь совершенно друг другу не подходят. К тому же в последнее время Алиса явно располнела». Ну, даже если это правда — Алиса таки набрала пару фунтов, — настоящая подруга не должна так говорить, верно ведь? Думаю, мне даже повезло, что у меня здесь нет друзей…

Я злорадно хихикала у себя в комнате, когда через несколько дней Алиса в пух и прах разругалась с Трейси и они вообще перестали разговаривать. А уж как я была довольна, видя, что с того самого дня Алиса стала постоянно осматривать свою фигуру и чуть что лезть на весы.

Тогда я и поняла, какая она в общем-то дура. Она так и не догадалась, что мне известно о том, что она читает мой дневник. Не догадалась даже после того, как я начала в открытую обращаться к ней с его страниц.

Помню, как однажды я написала:

Запомни мое имя, Алиса Форд, потому что когда-нибудь, когда ты уже будешь тихо чахнуть в загородном клубе, будучи лишь неброским дополнением к скучному мужу, ты прочтешь обо мне и удивишься, как девочка, которую ты заклеймила неудачницей, смогла вдруг взобраться на самую вершину.

Интересно, помнит ли она тот абзац так явственно, как помню его я.

3

Выпуск '83 — Джилл Уайт получает стипендию на покрытие всех расходов по обучению в Беннингтоне. — «Вестник выпускников Хиллэндера», сентябрь 1983 г.

Если и было что-то хорошее в моем положении изгоя, так это средний балл 4.0, который гарантировал мне полную стипендию на высшее образование. Но на сей раз я подошла к выбору учреждения более ответственно: проводя исследование, я хотела убедиться, что культура в моем следующем кампусе будет максимально отличаться от Хиллэндера. Хотя после выпускного первым моим порывом было удрать из Новой Англии быстрее, чем вы произнесете «summa cum laude» [19], я с первого взгляда влюбилась в колледж Беннингтон в Вермонте.

В отличие от известняка и плюща, которыми славились остальные колледжи Новой Англии, Беннингтон, с его переоборудованными амбарами и пасторальными пейзажами, напоминал какую-нибудь ферму — а это поистине грело меня. Там училось совсем немного человек (около тысячи студентов), там не было физкультуры как таковой (мне больше не придется смотреть на теннисную форму!), там не ставили оценок (я не должна буду беспокоиться о среднем балле), зато очень много внимания уделяли искусствам и гуманитарным наукам. Но прежде всего Беннингтон понравился мне потому, что, оказавшись там, я встретила множество людей, похожих на меня. Никаких группировок, никаких клонов Алисы Форд — просто толпа людей, которым не терпится выразить себя: посредством танца, живописи, литературы, театра, одежды и причесок — да, собственно, любым возможным способом.

Благодаря своему вступительному эссе и оценкам в аттестате я таки получила полную стипендию и решила заняться изучением литературы. Мне пришлось потратить еще четыре года на чтение и сочинение текстов, кропотливые разборы книг и расширение собственных горизонтов. Но основная масса знаний, полученных мною в Беннингтоне, касалась дружбы — того, чего мне так ужасно не хватало по прибытии. Да, я приехала в колледж одиночкой, но покинула его стены уже в тесном кругу друзей, поклявшихся мне в верности до конца своих дней.

На этот раз моя соседка по комнате стала моей лучшей подругой. Сара Аннастасатос, приехавшая из Лонг-Айленда, изучала изобразительное искусство и любила рисовать романтические картины с длинноволосыми принцессами, скачущими на единорогах по заколдованным лесам. Несмотря на пристрастие к подобной тематике, она действительно была талантлива, и я с огромным интересом наблюдала, как с годами ее подлинные таланты и подлинное «я» все более отчетливо проступают сквозь наносное. Еще на первом курсе ее циничный, честный, в ошеломительных красных тонах автопортрет настолько поразил декана, что тот устроил ей выставку в местной галерее.

Впрочем, главным талантом Сары являлось ее умение быть прекрасной подругой.

Сара во многом напоминала своих принцесс: волнистые каштановые волосы до пояса, огромные карие глаза под выразительными дугами бровей, всегда выдававших, о чем она на самом деле думает, и красивое овальное лицо безукоризненного оливкового оттенка. Из всех метафор я предпочитала следующую: Сара была камнем, привязанным к веревке моего воздушного змея и не позволяющим ему улететь в небеса. Когда у меня все валилось из рук, Сара помогала мне сосредоточиться. Когда я начинала чрезмерно беспокоиться из-за мелочей, она меня успокаивала. Когда я перебирала с алкоголем и меня рвало, она держала мои волосы. И еще, она никогда не стеснялась в выражениях, когда мне нужно было услышать чье-либо непредвзятое мнение. Сара как будто бы стала моей матерью, которой мне так не хватало в детстве.

Но она значила для меня больше, чем простая опекунша. С ней было весело. Она с легкостью заводила друзей и делала это постоянно, и с радостью ими делилась. Предрассудков в этой девушке был меньше, чем в ком бы то ни было на моем жизненном пути. В результате наша огромная, постоянно растущая, но очень сплоченная компания состояла из самых разных людей: музыкантов, планокуров, геев, начинающих философов. Она всегда была в центре внимания, она помогала нам держаться вместе. Благодаря ей я впервые в жизни почувствовала себя нормальной, приемлемой — и даже обыкновенной. И благодаря новоприобретенному чувству собственного достоинства я избавилась от привычки резать себя.