Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович. Страница 23

— Нашли… — Ответ был скорый и таинственный. Сыз боле не продолжал допрос. Поглядывал на девчушку: в ее лице и движениях появилось что-то совсем взрослое. Что — не понять. Гульна носится с ней уж чересчур…

Светя принес дрова. У костра делал их покороче. Обламывал руками — топорик жалел. Если зазубрится — надо будет точить: железу ущерб. В лесных ручьях есть руда, но мало. Придется идти дальше — к Дикому Полю. А лес сейчас залит водой истаявшего снега.

— Так, мужики, нам пора домой! — внезапно промолвила Гульна.

— Так пойдем! — мигом отозвался Светя.

Сыз, оставшийся как бы не у дел, хотел спросить: «Чего ж так сразу?» — но лишь встал и, что-то бубня, пошлепал в лес. Светя ни о чем не спрашивал. В молчаливых сборах он опять был главным.

— Не горюй, сына, все наладится! — подбодрила его чем-то успокоившаяся мать.

— Что мне горевать? Ко всему привык! — Он был задумчив, и оттого крепкие смуглые руки его двигались медленно. — Ма, скажи: верно, будто в городах люди что-то занятное делают? Взять хоть Поречный… Туда пойдут — одно, сюда — другое… А на отшибах — как наш — есть одна сторона на выбор, и та под нами. Топчись ногами да гляди под них — в свою единственную сторону… По реке мест таких, думаю, немало, где люди живут, как мы?

— Всяко живут… По-разному… Но знаю точно: в городе хуже, чем у нас.

— Да, я слышал от отца. Про тягло он говорил, про беду от несвободы и обузы всякой.

— Ох, сынок, не в тягле дело. Просто. — Гульна подбирала слово, но не находила его. В голове путался всякий сор. А она чувствовала, что сына что-то мучит. «Взрослый мужик… Тяжко сердешному… Терпит все, любимый…» — И она принялась перебирать отрывки речей Ходуни, Гарнца, Некоши.

— Съезжу… Хоть в Чернигов, хоть в Любеч… Вы из Киева уехали — значит, и мне туда дороги нет.

— В городе все из дружин: в одной — ратоборцы, в другой — кантюжники. Семьи там большущие — те же дружины они и есть.

— Чем плоха большая семья?

— Большая семья: сват, брат, деверь — дрягва…. Хуже не сыскать… Как на войне… Иные, я видела, мучаются, но куда им деться при том гнете, кой сущий там на всех?.. Нас Стрибог отнес сюда, и слава ему за это. И то, что ты у нас не ходун, — благо тебе и нам с тобою.

— Надо вырваться из всего, мама. Мне ведь двадцать седьмое лето наступает!..

Вот здесь матери трудно было ответить. Большой мужик киснет в глуши против естества!.. Да, были денечки, когда от травня до липня уходили они на молодецкие бесовские игрища. Каждый год такое случалось. Сначала ходили вдвоем, потом разошлись. Светя как-то не пошел, и отправился один Щек. Опасности на гулянках тех— бесовские. Всем верховодит некошный: бучи, сечи… «А Светька — мужик домашний…» — безошибочно чувствовала Гульна.

Ростана, хоть и сама неопределенная всю жизнь, за ребят тоже боялась. Предлагала ходоблуды в Поречный: и ближе, и безопасней, и круглый год… Но решали все парни сами.

Ходуня не поощрял паробков шастать в Поречный. Но, по прошествию лет, Щек изредка, когда жива еще была его мать, стал наведываться в теремок: приходил, разговаривал, ночевал, возвращался… Светя же и не помышлял расстраивать отца: в Поречный не совался. И со временем все реже и короче уходил к Днепру — искать коло Леля. «А этим годом с теплой порой уйдет…» — поняла мать.

Жизнь— бестолковая и неустроенная— немало тяготила и Светю, и Гульну. Мать много думала о счастье сына, однако выбора здесь, как Светя брякнул — на отшибе, — нет. Но чтобы произошло наконец то, о чем Гульна тайно грезила, надо держать Светю возле дома. Гульба вдали от своего двора под опекой бесов в любой момент может завершиться печально…

Проснувшимся ребятам Светя объявил, что решено возвратиться домой, и коротко ответил на их вопросы, которые продолжились и при ходьбе по частому лесу. К Свете вернулось хорошее настроение. Ребята чувствовали это и спрашивали много. Старший брат, забыв гадкого Остена, отвечал с прежним достоинством.

В полдень семья подошла к берегу напротив дома. Братья по реке ушли в трескучие заросли и занялись постройкой плотика, дабы переправить кого-то за лодкой. Гульна, девушка, Сыз уселись на бревнышко, вглядываясь в родное место и припоминая каждый свое.

Там, где река поворачивала, братья собрали слеги, лаги, надергали в сыром овражке молодых елочек, снесли все к самой воде и стали связывать пеньковыми, в мизинец толщиной, узами. Вязки делали большие, складывали их воедино и опять увязывали вместе. Когда кончилась веревка, Светя помог вызвавшимся плыть ребятам сесть верхом на гибкий плот и, отталкивая от берега, сказал:

— Как пристанете, тащите плот на берег — будут дрова. Если развяжется случаем, хватайтесь за любой пук и плывите. Головы повыше держите, друг друга не замайте и даже не ищите! — докрикивал уже подхваченным горбатившейся водой паробкам.

На глазах ждавших напротив дома, ребята вылетели из-за поворота на темно-зеленом плоте и, веселясь, пристали к своему берегу. Втянули плотик, взмахнули руками для маминого и Стрешкиного удовольствия, взяли из-под мостков лодку. Разгоняя посудину, оба шлепали по воде — что им, порты и так сырые! Прыгнули, залезли и погребли через реку. Светя хотел крикнуть, чтобы Птарь остался — второго дня лодка еле выдержала всех, но потом решил не шуметь лишний раз. Вели себя они тихо, помня о возможном нашествии диких гостей. Впрочем, Гульна, дернув за рукав, с чувством отчитала младшенького сынка:

— Гляди-ко на мужа матерого! Эва, сидишь мокрый-то! Шасть-шасть по воде за лодкой! Кто — одни ноги окунает, а этот весь уж там, и все идет! — Гульна резко толканула Птаря для науки и подняла глаза на затаившийся дом.

Переправились, прислушались, поднялись, оглянулись. Светя подсадил мокрого Птаря на тын. Тот ловко подтянулся и спрыгнул внутрь — открыть засов. Зашли в ворота — тишина. Куры заперты, свинки на месте, козы и овцы поедают в изобилии наваленные веники… Зашли в дом.

Посреди светлицы на скамье лежал мертвый Некоша. Аккуратно одет, белая простынь свалилась на пол. Руки раскинуты, глаза открыты. Подошли, осмотрели… Хозяйка без лишних слов приступила к последнему обряжению старика.

За городьбой собрали костер. Усадили труп. Под левую руку сложили немного съестного. Заточили нож и сунули в обшлаг правого рукава. Короткое копье острием выставили над головой. В карманы набили земли со двора. Все это, вместе с Некошей, сожгли. Действом заправлял Сыз. Золу, которую не подхватил вольный ветер и не раскидал окрест — по берегу, по полю, по Десне, по-над домом, — собрали в горшочек и понесли на капище. Сыз по старости не пошел.

…До капища путь неблизкий. Через рощу, по местам тихим и почти безлюдным.

В реденьком леске, хранившем одиночные избы, кои в большинстве своем пустовали до веселых гулянок, находился каменисто-песчаный холм. Он желтел на фоне зеленых деревьев и салатовых лужаек.

Негустой, прозрачный перелесок был мало исхожен людьми и зверями. Все из-за того, что хорошо сохранял влагу. В ямках блестел ил наподобие речного. Когда на него ступали, он хлюпал и хватал за ноги.

Местные жители рассказывали наведывавшейся сюда каждый год молодежи сказку про то, что раньше тут был лес — как лес: лоси, туры, медведи, зайцев тьма… Но пришли однажды волхвы и стали зазывать народ помочь им установить истуканы всемогущих богов.

Стянулся люд к уважаемым гостям, слушали речи их мудрые и внятные. Колдуны поведали, что ворожба им, мол, подсказала сие место, сюда и пожаловали они волей рока по звездами указанному пути.

Мудрецам не верить грешно и не откажешь в помощи. И народ — весь, что собрался, целый день рубил, строгал, сек, мазал, обжигал, смолил… Установили полторы дюжины головищ на столбцах больших и малых.

Волхвы, утихнув в причитаниях и немых упованиях, ушли. Местные тоже подались по домам. Ночью же обитатели того леса все время ощущали качание и уклонение земли: дома словно плавали на ней, шаткой.

Утром, встав, обнаружили перепуганные люди, что земля окрест небольшого ранее возвышения опустилась, выделив для пущего огляда божественный холм. Некоторые дома вдруг оказались совсем в низинах и затопились водой. Жители тех жилищ покинули кров и удалились, стремясь забыть поскорее невиданное досель ужасное диво. По легенде — то все были сплошь лукавцы, и капище не потерпело их присутствия.