Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович. Страница 61

— Расширить нам надобно свое хозяйство… — Пожевав беззубым ртом, собрался с верными словами дед. — Время настало… Мы стареем, и мяса нам не шибко желается… — Оглянул Стрешу со Светояром, проверил по лицам остальных правильность начала. — Крупешку во млеке душа волит все охочей…

Пир, Ижна и Синюшка кивали головами.

— Што ты, дед, тянешь? Молви, че надумали! — не выдержала Стреша.

— Не зело на меня серчай, доча. Я — ветх скулами, послаб умишком… Сказал бы споро — кабы споро совладал.

Стреша со Светояром ждали невероятного, но ни полсловом не торопили старика — ведь тот мог и вообще не продолжить сказ. Пир готов был подхватить речь Сыза, заметно нервничая от дедовой передышки.

— Пора нам, други, впустить новых людишек в свой двор.

Стреша посмотрела на Светояра, поняла, что он также в неведении.

— Брось терпение колыхать, сноровись, деда! — подперла лицо руками молодица и перестала жевать.

— Все хлопоты молодецкие — оттого што сносить охоту не можете! А вы потерпите — куда вам торопиться?

— Слухайте меня, — провозгласил Пир. — Круть, наш дальний сосед, через Лесоока нижайше бьет челом ради сведения в семейное гнездище своей дщери Уклис и Лесоокова кметька Юсьвы…

Как и ожидалось, все, кому посвящено было краснобайство это, пооткрывали рты. Пир посмотрел на удоволенного друга Ижну и продолжил:

— Нам выгоды нет никакой отказать обоим просящим вожам, а посему — токмо по нонешнему их докучению — мы решили отстроить им хоромину вблизи нас.

— Это почему здесь-то, отцы родные? — не понимала обескураженная женщина.

— А я вот тебе, дочка, поясню, — заговорил Ижна. — Поселись он там — недовольны Крутевские парни: поселись она у Лесоока — невсутерпь богомолам.

— И што ж, вы за это худое дело, отцы родные? — очень громко, почти криком, спросила Стреша. — Пущай селятся отдельно — хоть на краю, хоть за краем.

— А мы за это дело сполна, нам не внять вожам нельзя! — строго отрезал Ижна. Сыз по-княжески прокашлялся и расселся, уставясь на Светояра со Стрешей. Синюшка вышел на улицу.

Вечер был не из теплых. С ухода солнца тянул зябкий, влажный ветерок. Наступала пора убирать овес. Дальше следовала година уборочной для ржи, пшеницы… Из леса понесут орехи… Время сборов — ответственное и благодарное, премного греющее душу отдачей от хлопот.

И в отношениях между людьми наступают такие периоды, когда после заброски семян, взращивания и длительной страды ощутимы плоды усилий. Но в жизни бывает разное, и никто не может побожиться наперед о результатах… Плоды благости весьма часто взрастают из семян добра. Худые плоды могут уродиться от различных посевов. Многое здесь во власти почвы и орошения…

Премного вероятен исход такого рода: засеяно не знамо что, растет без ведома сеятеля и смотрителя, лишь по воле Божьей выродилось эдакое, что ни взять, ни выбросить. А результат сущ и ощущаем, и нет ему отвода. Пожелаешь от сего избавиться — отверни себя самого прочь; коль решил с этим не расставаться — иди и мирись с плодами, возросшими от твоего начала, с корнями, притянутыми к тебе крепко. Иди навстречу и сойдись!..

Все, в чем участвовали или чего сторонились русичи в эти три с лишним года, выявляло свои действия и признаки, имело последствия. Когда — больно, когда — удивительно желанно и нежданно, напрямую или по долгому кругу— все совершенное откликалось особенным проявлением…

Кроути и Лесоок подослали своих мужиков, и началось строительство второго в этом лесу большого дома. Стена деревьев в русском местечке заметно проредилась. Строение росло похожим на первый дом. Также расширили и распрямили дорогу к Лысой горе и к капищу. Единовременно женщины Лесоока помогали русичам с уборочной. Стреша там была ненавязчивой водицею. Юсьва продолжал пялиться на нее.

Уклис захаживала на стройку и к капищу. Видели девицу часто, но она ни в чем не участвовала. Толпа нашептывала, что дом строят ей, — верить в сие она отказывалась. Обращаясь к Кроути, находила недомолвки и осекающий тон. Неведением еще более раззадоривалось ее любопытство: соображала, под каким предлогом очутится здесь?.. Но скорее не верила в свое восселение на русское подворье.

Юсьва и подавно не знал ни о чем. Милье, слыша сплетни, мужественно держала суть их при себе. Захваченный возведением дома, рыжий мужичок получал лестные похвалы от русских в отношении своей смекалки и умения, а возле родного кострища скромно выслушивал одобрение соплеменников, все чаще посещавших истуканские громадины, по русской затее сотворенные финном. Милье взволнованно наблюдала за происходящим, но тишайше молчала.

На толоке Юсьва работал постоянно, каждый день. Но как-то вяло — стараясь каждый смык продумать на предмет улучшения. Не мог заставить себя так засалить рубу, как не разгибавшие спин славяне, прибившийся и старающийся булгарчонок, некоторые мужики из мери. Нравилась ему работа полегче, похудожественней… Стреша как-то выказывала ему знаки внимания, но поспешно убежала, покрасневшая и шумная… Иной раз Пир с Ижной указывали Юсьве на Уклис, стоявшую поодаль на краю леса — томную и, наверно, умно-величавую. Присматривался к ней, а хватавшие финна каждый миг очами русские подзадоривали кметька: «Иди, иди!..» — и смеялись, запрокидывая головы и крепко держась за растущие стены.

Уклис выглядывала, конечно, Светояра — мысленными посылами звала. Но за тем неотступно следил Синюшка. Светояр, порываясь к ней, даже сетовал ему: мол, что ты за друг, что за мужик?.. Синюшка ответил, что Ижна, на крайность, разрешил рассудить строго и не шутя… Светояр то негодовал, то смеялся — и всегда плохо понимал своего «пастуха». Но вспоминал слова матери о нем: «Молодой, а бесёнок — хлеще всякого!..» «Бесёнок» же сознавал, что Светояр — безотказный мостик со всеми, кого имели в соседях русские. Такова уж была особенность симпатичной всем натуры его. И мостик этот требовалось содержать в исправности…

Меж двух домов построили мечту промозглой здешней жизни — баню. В толстостенной длинной повети разместили мыльню с дельвами, ушатами, отвели место для калильной печи, соорудили по краям просторные скамьи. Над печью под коньком проделали отверстие для выхода дыма. Заводилами тут выступили Пир и Ижна.

Когда второй дом был готов, а над баней крыли крышу широченной щепой, русичи вплотную занялись обустройством очага. Из камней сложили топку, поставили огромный колосник, сработанный за два дня и одну ночь Светояром из мерянского железа и в мерянской же допотопной клети, коя была некогда приспособлена для кузнечного дела. Металла не хватало, и Лесоок громко ругался на своих. Мерь на вождя не обращала внимания, во все глаза глядя на ловкую работу русского додела, расплавившего все железное, что смог сыскать, в покосившейся корчийнице и вытянувшего оттуда толстенные пруты. Готовую решетку воздвигли на топку и наложили сверху булыжник, изнутри подперли кирпичиками — дабы она, размягченная, не провисла.

Наконец наступил первый банный день. Развели огонь. Дым заполнил все помещение, а потом нашел себе ход под верехом. Пир подкидывал березовые чурбаки и торфяные сухие лепешки. Ижна, раздевшись до дырявых, выбеленных многократной стиркой подштанников на улице зазывал народ в мыльню.

— Занимай, браты, баксы! Налетай, кочемазые, балмочь свою золить!..

Мерь потянулась в двери, с опасением наблюдая дым и пар внутри. В том мареве ныряло и исчезало голое тело Ижны. Лесоок поддержал порыв русского и схохмил:

— Бабы пойдут, когда Светояр разнаготится!

Все засмеялись. Стреша тоже — поглядывая, нет ли Уклис?..

Светояр тоже решил войти и призывно выкрикивал из преддверия:

— А ну, не робей! Спробуем парок!..

Горячие камни бросали в бочки и ушата, следом лезли сами с вехотками и мочалами.

— Зимой дело будет потешней… — из бочки выглянул брюхатый Ижна. — Светояр, покличь Стрешку — пущай несет чистые рубы.

Пир одной рукой с помощью железной виделки на коротком торче кинул ему в баксу горячий валун. Ижна счастливо заголосил: