Волчье Семя. Дилогия (СИ) - Гвор Виктор. Страница 15

— Внук Роланда Неистового боится смерти?!

— Такой — боюсь! Дед погиб в бою! И, кстати, ты не забыл, что он дрался против Зверей?!

— Не употребляй при мне этого паршивого слова! Вильдверы — люди! Такие же, как мы! Только сильнее, быстрее и, откровенно говоря, честнее. Именно этим их и берут святоши! Подлостью! И горой трупов! Да, баски Гонзалеса были вильдверами. Но твой дед стоял в одном строю с «Медведями»! И если бы не они, армия Шарлемана не вышла бы из ущелья! Ты еще не забыл, кто такие «Медведи»?

— Помню! Те самые старики, с которыми ты собрался воевать против всего Нордвента! — Фридрих постарался подавить раздражение и говорить спокойно. — Отец, пойми, они же подлинные звери! Всего несколько дней назад, я видел, что сотворил один вильдвер с отрядом графа фон Меккерна! Две дюжины трупов! Сам граф погиб!

Старик медленно оторвался от спинки кресла и подался вперед. Узловатые руки крепко обхватили подлокотники. Тяжелый взгляд уперся в сына.

— Сколько среди убитых женщин и детей?

— Причем тут женщины и дети? Это была охрана фон Меккерна!

— Которая случайно зашла во двор к негостеприимному хозяину? — дрожащая рука налила сока. Граф отхлебнул, отставил бокал. — Кого убили?

— Э…

— Фридрих!

— Рваное Ухо.

— Старина Теодор… — лицо графа не изменилось, лишь на миг дрогнул голос. — А я ведь уговаривал его остаться! Здесь бы не достали! Костер?

— Нет. Хватило ран. Да и некому было проводить сожжение. Вильдвер оторвал брату Густаву яйца.

— Что же, туда им и дорога! Да! У Теодора был внук.

— Мальчишка сбежал.

— Вояки! — хмыкнул граф, — И ты считаешь, что я должен бояться безруких ублюдков, воюющих с детьми и не способных справиться даже с ними?

— Щенок обернулся. Убил троих. И добил графа. Это подлинный Зверь, а не ребенок.

— Перекинулся в семь лет? — отец вдруг внимательно посмотрел в лицо сыну. — Фридрих, — вкрадчиво произнес фон Каубах. — А что делал ты? — голос ужесточился. — Почему твои ягеры не помогли тому, кто трижды спасал жизнь твоему деду и дважды — отцу?! — теперь граф кричал. — Прошедшему Сиверу и Тигренок?! Герою Ронсенваля?! Если бы не он, ты бы просто не родился на свет!

Виконт вскочил на ноги:

— Ты считаешь меня самоубийцей?! Добить кнехтов фон Меккерна и отправиться на костер?! Так ты понимаешь благородство?!

— А хоть и так! — встать старик не мог, но взглядом давил не хуже, чем кулаком. — Как тебя вообще занесло в Лукау?!

Фридрих заставил себя успокоиться. Можно подумать, он не знал, как сложится разговор. И не шел на это сознательно.

— Я охотился на Зверя, — спокойно произнес виконт. — На порождение Нечистого, проклятого Господом! И то, что этот Зверь когда-то качал меня на руках и рассказывал сказки на ночь — ничего не меняет! — он помолчал, набираясь смелости, и продолжил. — Именно я его выследил! И если бы не глупость фон Меккерна, мальчишка бы не ушел! — снова крохотная пауза. — Зверей выбьют всех! До последнего! Раз Пречистая Церковь решила извести волчье семя, она не отступит! И если ты хочешь взойти на костер в компании нелюдей, то я не собираюсь подыхать столь глупо!

Старый граф молчал долго. Когда он поднял голову, ничто не выдавало его чувств. Разве что след одинокой слезинки возле левого глаза. Но голос был тверд. И холоден, как ледники гор Сиверии.

— Уходи. У тебя больше нет отца. Предателям не место в моем доме.

— Но… — начал Фридрих.

— Вон! — заорал старик, которого все же подвело самообладание. — Пошел вон, убийца! Чтобы ноги твоей, здесь не было! Мистфинк!

Глава 11

Тяжелая дверь ратуши славного городка Допхельма, что возле устья Дечинки, распахнулась от пинка.

— Эй, хлоп! Где бургомистр вашего сраного курятника?!

Якуб Шольц, старший писец ратуши, неторопливо поднял голову, оторвавшись от бумаг, и оглядел вошедшего. Собственно, можно было и не отрываться от составления годового отчета. Кто будет открывать ногами окованные полосами бронзы двери, и с порога бросаться оскорблениями? Лишь поленский шляхтич. И только нищий. Те, у кого хоть что-то звенит в мошне, уже поумнее. Хоть и не намного…

Как раз в точности такой же меньше месяца назад прескверно обозвал сослепу сына владетеля Верхнего Анхальта. А тот, не будь дурак, взял да проткнул ясновельможному пану глотку, прибив нахала вот к той стене, будто таракана иглой пронзил. Поленец лишь усами пошевелил, когда душа покидала грешное тело, ругаясь на дурную спесь да природный гонор…

Жаль, что нет сейчас в ратуше никого из дворян Нордвента. И фон Фейербах только-только ушел. Вот кто поумерил бы спеси гордецу и нахалу!

Писец пригляделся к гостю. Ну ведь правда, точь-в-точь, как прошлый! Захудалый род, второй-третий сын. Потрепанный кунтуш, столь же изношенные штаны, растоптанные сапоги… Кстати, когда-то были хорошими и дорогими. Года три-четыре назад. И не развалились даже! Цепь на груди, слишком толстая, чтобы быть цельной. Дутая, похоже. И как бы не из надраенной латуни… И перегаром разит, невзирая на сквозняк, и что стоит шляхтич локтях в десяти от Шольца. Впрочем, руки без аляповатых перстней, и рукоять меча не сверкает фальшивыми смарагдами. Хотя, поленец отрыжкой Господней завсегда остается, как ты его ни выряжай! Шольц происходил из Тешина, посему поленцев недолюбливал. Были на то у него веские причины…

— Герр бургомистр убыл по вызову маркизы фон Фейербах, — почтительно склонив голову, произнес Якуб. — Возможно, я могу быть чем-нибудь полезным вашей благородной особе?

— Курво мать! — подошедший к столу писца шляхтич обдал Якуба новой волной перегара. — Ты, хлопская твоя душа, имеешь наглость заявлять ясновельможному шляхтичу герба Берёза, что я должен сидеть в вашей, Господом обдрыстанной дыре, пока какой-то боров изволит таскаться по шлендрам?!

Шольц еще раз пожалел об уходе виконта фон Фейербаха. За подобные слова, прозвучавшие в отношении его матери, Рауль, даром что добряга из добряг, мигом запорол бы наглеца, будто шелудивого пса. Плетью поперек рожи, и дагой в печень. Тот и пасть свою вонючую закрыть бы не успел. Однако, виконт далеко, а вера учит не жалеть о несбывшемся… Сам же вступаться за честь маркизы, Шольц не мог по крайне объективному обстоятельству. Нельзя преуспевать во всем. И тот, кто привычен к перу и разбору бюрократических придумок, чаще всего слаб на мечах…

— И что, по велению этой толстой жопы, что по недомыслию ваших куцых голов стала бургомистром, мы, ясновельможные шляхтичи славетной Полении, — продолжил орать гость, багровея от крика, — должны отмечать день Катування Катынского, среди свиней, що навить людьскои мовы не розумеят?! Лишь потому, что какой-то хер, чтоб ему ежи на том свете поперек шерсти в сраку залазили, придумал, будто по вашему занюханному графству нельзя ездить без бумажки?!

— Так то пану шляхтичу нужна подорожная в Полению? — переспросил Якуб, от радости перешедший на родной выговор. — Так то пустячное дело! Только сообщите ваше имя! И на сколько человек выписывать?

— Мариуш Качинський, герба Берёза! — представился шляхтич. — Сейчас лично мне. А послезавтра, через вашу лужу блевотины проедет Янек с отрядом в пятнадцать человек!

— Я мигом, обождите самую малость! — попросил Штольц. Качинський милостиво кивнул и отвернулся, разглядывая обстановку.

Якуб подогрел кусочек воска на пламени свечи, накапал на подорожную, придавил печатью…

— Счастливого пути!

Не удосужившись ответить, шляхтич вышел, громко хлопнув дверью.

Впрочем, Штольц иного и не ожидал. Слава Господу, удалось избавиться! И без приблудного шляхтича поводов для головной боли предостаточно! В городе ярмарка, соответственно, съехалось и сбежалось превеликое множество всяческого сброду, начиная от кроатских табунщиков и кончая ромалами. Да еще сегодня, как назло, заявились две команды наемников. Зимними волками друг на друга зыркают. Одно слово поперек — и перережут друг друга, да еще и горожан до кучи прихватят. В сей хоровод, только пьяной шляхты не хватало… Бедный, бедный город Допхельм!