Ловцы желаний - Сельдемешев Михаил. Страница 15

— Верно, — согласился Юрковский. — К нему допускался ограниченный круг лиц.

— И Терехин в их число не входил, — добавил Алфимов. — Но даже не это главное. Логрезе не мог просто умереть в неведении. Он во время смертельных мук должен был увидеть лицо своего убийцы, чтобы осознать постигшую его кару. Можицкий так торопился попасть в камеру Логрезе, узнав, что тому худо. Видели бы вы, как он предвкушал момент встречи, как мечтал взглянуть в окровавленные глаза своего смертельного врага.

— Фанатик! — покачал головой начальник. — Посвятить остаток своей жизни служению какой-то идее, добровольно согласиться на тюремное заключение…

— Откусить себе язык, — добавил я.

— Фанатики — страшные люди, — произнес Алфимов. — Но и неоценимые для тех, кому преданны.

— Пантелей Терехин тоже фанатик? — поинтересовался Юрковский.

— Скорее всего, — выразил я свое мнение. — Он ведь тогда принял яд, претерпевал мучения и мог в любой момент помереть, замешкайся Можицкий с противоядием.

— Наверное, пора и ему испортить настроение, — предположил начальник. — Тащите-ка мерзавца сюда.

Когда через несколько минут Терехина завели в кабинет под конвоем, Юрковский, не успев высказаться, зашелся от волнения кашлем.

— Не часто в наших рядах оказываются изменники, — наконец произнес он, прокашлявшись.

— Служу я не вам, господа, — отозвался унтер-офицер.

— Знаете, что случилось с арестантом Логрезе? — хмуро глянул на него Юрковский.

— Догадываюсь, — лицо Пантелея расплылось в самодовольной улыбке.

— Значит, признаете, что убили его и еще трех наших сослуживцев? — продолжал начальник.

— Признаю, — кивнул Терехин. — И еще птичек, помните? Для них я смешал яд с отварным зерном. Солдатам подмешивал в табак и еду. Конюху насыпал в водку.

— Понимаете, что вас арестуют и сошлют на каторгу? — спросил Алфимов.

— Ошибаетесь, — высокомерно возразил Терехин. — Я уже принял яд. Но не тот, другой, мучиться больше не буду.

— А Можицкий? — поинтересовался я.

— Он тоже должен уже выпить отраву, — признался Терехин. — Мы выполнили все сполна. Если бы вы не пронюхали, я бы окончил службу, а Можицкий вышел на свободу через пару лет. Отдаю должное вашей проницательности, господа.

— Вот для чего нужен красный кулечек, — догадался Николай. — То же самое, но без мучений.

— Я восхищен, господин Алфимов! — Терехин зааплодировал.

— Смерть не страшит вас? — поинтересовался я. — Ведь вы еще молоды.

— Смерть лучше каторги, — ответил он.

Вы русский? — спросил начальник.

— Нет, — покачал головой Терехин. — Если вам интересно, то я из Португалии. Моя настоящая фамилия Мелу.

— Так это на португальском было «preto», — догадался Алфимов. — А госпожа Валенская?

— Русская, — ответил унтер-офицер. — Но подданная Португалии. Сейчас, судя по всему, уже в пути домой.

— Все это, безусловно, интересно, — произнес наконец Юрковский. — Но у нас всех дела. Господину Алфимову осталось добавить кое-что о тех двух кулечках из камеры Можицкого.

— О черном и красном, — кивнул Николай. — В оба я насыпал прекрасный травяной сбор, любезно выделенный мне Яковом Михайловичем.

Благостное выражение мгновенно сошло с лица Терехина, он нахмурил лоб, не до конца поняв услышанное.

— Можицкий, употребив содержимое красного кулечка, не только останется жив, но и успокоит свои нервы, — продолжил Алфимов. — Ему давно пора. О том, что господин Логрезе здравствует и передает мам горячий привет, надо говорить или сами догадались?

— Вы лжете от собственного бессилия! — выкрикнул Терехин. Охранники уже схватили его под руки. — Логрезе наказан! Его муки продолжаются в Аду!

— Если вам будет легче, считайте так, — пожал плечами Юрковский. — Но по указанному адресу вам все же предстоит отправиться первым. Самоубийц на небесах, сами знаете, — не жалуют.

— Но как? Как вам это удалось? — недоумевал Терехин.

— Вы не учли, что у нашего Алфимова окажется талант к разгадыванию всяких запутанных историй, — ответил начальник.

— А у нашего доктора — опыт работы с психически нездоровыми людьми, — добавил Николай. — Не повезло вашему Ордену Преданности. Бывает…

Когда унтер-офицера выводили, он громко ругался на непонятном нам португальском языке.

Через день он умер. Просто лежал утром на нарах, как будто спал.

Еще спустя несколько дней мне пришло письмо от доктора Госса. Он разузнал о симптомах отравления, консультировался со знающими людьми и пришел к выводу, что злоумышленники использовали один редкий растительный яд с Пиренеев.

То, что Алфимов высыпал когда-то из кулечков в камере Можицкого, мы сожгли вместе с остальной отравой, найденной в вещах Терехина.

— А что же Логрезе? На него больше не было покушений? — поинтересовался Капустин после окончания моей истории.

— За время моей службы не было, — ответил я.

— Наверное, он боялся выходить на свободу? — предположила Елизавета.

— А ему и не суждено, — улыбнулся я. — Пожизненное заключение.

— А Можицкий? — снова спросил Капустин. — Ему сообщили, что ничего не вышло?

— Конечно, — кивнул я. — Да он и сам все понял, когда отрава из красного кулечка не подействовала. Он даже пробовал из черного после этого. Очень расстроился. А вскоре его забрало другое ведомство, которое весьма заинтересовалось деятельностью тайного Ордена. Больше я о Можицком никогда не слыхал.

— Жалко, вообще-то, — ухмыльнулся Капустин, — что демоны не появились в крепости. Наверное, в рассказе следует слегка преувеличить. Только вот кого бы лучше первым: Окаменения или Пепла?

— Лучше оставить все, как было, Жорж, — посоветовала ему жена.

— Лизон, я вас не узнаю! — рассмеялся Капустин.

Когда мои собеседники были готовы к дальнейшему повествованию, я сообщил им, что вспомнил еще одну историю и, если с их стороны не будет возражений…

Капустин красноречиво придвинул блокнот и приготовился записывать.

Этот рассказ Жорж Капустин потом назовет так:

Ко времени тех событий прошло почти восемь лет с тех пор, как я начал свою службу в Зеленых Камнях.

В тот день был сильнейший снегопад. Снег валил с самого утра. В том году вообще выдалась на редкость снежная зима.

Барона Вендорфа привезли после обеда. Согласно сопроводительным документам, он нуждался в особых условиях содержания. Это означало, что ему уготована одна из камер на четвертом этаже крепости. От остальных этот этаж отличался лишь тем, что в коридоре пространство между камерами дополнительно разделялось решетками, за каждой из которых закреплялся часовой. На четвертом этаже, как можно догадаться, содержались самые важные персоны нашей тюрьмы. Барон Вендорф, насколько я помню, был замешан в каком-то крупном политическом скандале. Причем играл он там далеко не самую последнюю роль, и поэтому, во избежание каких-либо недоразумений, его решили до поры до времени спрятать в Зеленых Камнях.

Я находился в этом самом помещении, где мы сейчас с вами сидим, когда здесь появился барон Вендорф в сопровождении конвоя. Это был достаточно пожилой человек, и держался он с достоинством, как и полагается персоне его ранга. Голова Вендорфа была непокрыта, на седых волосах белели снежные хлопья. Таким я его и запомнил, так как в последующие дни видеть его мне приходилось лишь мельком: на здоровье он не жаловался, был спокоен и нетребователен.

Еще через три недели в Зеленых Камнях появился очередной новый постоялец. Его имени вспомнить мне уже не удастся, так как почти сразу по прибытии за ним закрепилось прозвище «Фокусник». Связано это было с тем, какие трюки он мог выкидывать с любыми безделушками, что оказывались у него под рукой. На прогулках в тюремном дворе он устраивал настоящие представления для находившихся там узников и охраны. С тех пор его иначе как Фокусником никто уже не называл.