Ловцы желаний - Сельдемешев Михаил. Страница 7

Он лежал прямо на пороге камеры. По словам охранника, тело узника буквально вывалилось в коридор, когда он отпер дверь. Лицо Букина было искажено гримасой безумия. Глаза остекленели, уставившись в потолок. Спустя некоторое время я определил, что смерть наступила в результате остановки сердца. Охранники перенесли тело Букина в мою лабораторию, где мне предстояло подготовить его к отправке в городской морг.

Я как раз собирался приступить, как услышал приближающийся кашель Юрковского. Я быстро плеснул в стакан воды и вместе с порошком подал появившемуся на пороге начальнику тюрьмы.

Когда его отпустило, Юрковский еще какое-то время молча сидел, уставившись на бездыханное тело Букина.

— Грех на мне, — наконец вымолвил он.

— Полноте вам, Николай Кондратьевич, — попытался я его успокоить. — Уступи вы ему, разреши перейти в другую камеру, Букину и там бы что-то привиделось. Не вполне здоров он был рассудком. Мои предположения все-таки оправдались.

— Но мне прощенья нет. Пошел на поводу инструкций — и как вышло. — Юрковский как будто совсем меня не слушал.

— Да поймите, — продолжал я попытки убеждения. — Приговор Букину вынесен не вами, а судом. И даже суд ни при чем — Букин сам себя наказал, когда нарушил закон и заповедь. Не вчера, так через неделю бы его повезли на эшафот. И удар мог хватить его в дороге. Ваше решение ничего не изменило, Букина все равно ждало одно.

— Но жене его было не все равно, — неожиданно произнес Юрковский.

— Какой жене? — не понял я.

— Приезжала на днях, красивая такая женщина, статная. И печальная очень. Большие печальные глаза. Но не позволил я ей встретиться. Не разрешил свидания с Букиным.

— Его жена здесь была? — удивился я. — Вот те на! Но вы права не имели разрешить, Николай Кондратьевич, ведь только перед казнью можно.

— Вот-вот! — Юрковский поднял вверх указательный палец. — А я не разрешил.

— Но откуда вам было знать?

— А она знала, чувствовала, а я… — начальник тюрьмы поднялся и подошел к лежащему на столе телу. — Эх, Букин, Букин. Такая красивая жена была. Глаза какие. Что же тебе, брат, по-человечески-то не жилось?

Я в это время насыпал в кулек травяной сбор и подал Юрковскому:

— Заварите это кипятком и выпейте на ночь, Николай Кондратьевич. И обязательно сегодня ложитесь пораньше. Не дело это — так утомляться.

Юрковский машинально взял у меня кулек, развернулся и побрел прочь. Я же, как только он удалился, вернулся к Букину.

Проведя необходимые приготовления, я уже собирался было накрыть тело простыней, как вдруг заметил, что в кулаке трупа что-то зажато. Не без труда мне удалось разжать пальцы, которые сжимали какой-то круглый плоский предмет, с легким стуком выпавший и покатившийся по полу. Подняв его, я узнал деревянное колесико из разряда тех, что используются в незатейливых детских игрушках наподобие деревянных лошадок. В тот момент я подумал, что это был некий талисман Букина. Вскоре его тело увезли, еще через некоторое время все забыли о неприятном инциденте.

Прошло около трех месяцев. Я находился у себя в лаборатории, когда прибежал один из солдат и сообщил о некоей ужасной, по его словам, находке.

— Куда идти? — спросил я солдата, как только мы спешно покинули лабораторию.

— С той стороны крепости сарайчик такой ветхий знаете? — Он семенил чуть впереди меня, показывая дорогу.

— У нас на территории много ветхих сарайчиков, насколько я помню.

— Этот к самой крепости приткнулся, — пояснил солдат. — Там соль хранится, которой обледенелые дорожки посыпаем зимой.

— Не помню, но это не важно. Что именно произошло?

— Не открывали-то его давно, — продолжал подходить к сути солдат. — А крыша совсем у сарая худая. Управляющий хозяйственной частью увидел ее сверху и заставил подлатать. Дожди-то вон какие льют — изведут всю соль подчистую…

— Не латать же мы эту чертову крышу идем! — начинал я терять терпение.

— Не-е-т! — ухмыльнулся солдат, и я понял, что пойму все, только увидев своими собственными глазами. — Замок там от сырости приржавел, так его прикладами сбивали…

Протиснувшись сквозь толпящихся у сарая солдат, я оказался внутри. Увиденное повергло меня в шок. Там на мешках с солью лежало тело человека. Хотя «человеком» его можно было назвать лишь с большой оговоркой. По сравнению с любым обычным человеком это был просто гигант. Помимо размеров в глаза бросалась непропорциональность всех частей его тела. Было в нем что-то от перевернутого кверху брюшком насекомого, и это вызывало особое, до судорог, отвращение. Но более всего производила впечатление его голова. Она была неестественно огромной даже для его роста. А там, где у всех людей должно быть лицо, находилось такое, чего уже не забудет любой, раз увидевший. Это был монстр из самого страшного сна. К счастью, он был мертв. Похоже, сломал себе позвоночник, проломив крышу и упав с приличной высоты. Именно соль, на мешки с которой он рухнул, по-видимому, замедлила разложение тела.

В руке мертвец сжимал железный граненый штырь, усеянный крючками и покрытый ржавчиной и темно-бурыми пятнами. И еще запомнилась одна неуместная для всего этого деталь: к железному штырю, над тем местом, где его сжимала рука трупа, была привязана игрушка — маленькая деревянная лошадка. Краска, некогда покрывавшая игрушку, облупилась. Рассматривая ее, я обнаружил то, от чего у меня на какое-то время все похолодело внутри: у лошадки не хватало одного из колес, а оставшиеся были в точности такими, какое сжимал в руке Букин перед тем, как его сердце остановилось.

Я вышел на улицу и взглянул наверх: высоко, точно над крышей сарая находилось окно камеры номер сто одиннадцать…

— Вот и Трофимки время пришло. Поозорничал порядком, — тихо раздалось позади меня.

Я обернулся на голос и увидел Лоскутова — неприметного старичка, служащего при тюремной кухне.

Слыл он старожилом Зеленых Камней и работал здесь почти всю свою жизнь.

— Вы что же, его знали? — от неожиданности выпалил я.

— Знавал, — кивнул старик. — Токмо малой он тогда был. Не такой великан, как сейчас, но все одно — крепче любого дюжего мужичка.

— Это когда было? — Я все еще порядком не пришел в себя.

— Годков двадцать тому, а может и все тридцать, — пояснил он. — Точнее покамест не могу упомнить.

С Лоскутовым мы присели на скамейке неподалеку. Он раскурил трубку и по моей просьбе стал вспоминать подробности знакомства с Трофимом-Болотником:

— Жара тогда стояла, мочи не было терпеть. А в городе учудили — отправили нам в обозе корзину с рыбой сырой. Так та еще по дороге вся стухла. Воняла — хоть святых выноси. Куды девать-то ее? Решили подальше на болото снести, где бы ее птицы да гнус всякий поели. Взяли мы с поваром эту корзину и вместе с солдатиком одним пошли.

— И охота вам было в топь соваться? Не страшно? — спросил я его.

— Охоты в том не было. Но запах терпеть совершенно сил не осталось. Ругали мы дураков из города всю дорогу, пока шли. Икалось им, наверное… Служивый впереди нас шел, со слегой, тропинку нащупывал. Он вроде бы дорогу знал, потому и взяли его. Когда идти мочи уже не было, решили рыбу бросить. Вместе с корзиной, чтобы не отмывать. Тут-то Трофим и показался.

Душа, поди, в пятки ушла? — предположил я.

— Не без того, — кивнул Лоскутов и выпустил изо рта струйку дыма. — Только неразумным дитем он тогда был. Громадным, правда, и безобразным. Глазищи, что блюдца, ей-богу. Зыркает ими, аж мороз пробирает. И идет к нам прямо по жиже болотной, ручищи тянет. Солдатик наш не выдержал, схватил ружье и перезаряжать начал. Так Трофим у него враз отобрал, никто и пикнуть не успел. Солдат с испугу попятился — и в самую трясину. Мы ему слегу скорее, а сами на бесенка краем глаза глядим.

А тот что? — не утерпел я.

— Дитя малое, что с него взять. Крутит ружье, вертит, а понять не может — на что оно употребляется.

Солдатика мы из трясины с божьей помощью вытянули, и тут как бабахнет. Нашел, видать, куда нажимать надобно было. Испужалось страшилище болотное пуще нашего. Бросил ружье и убег, только и видали. И знал же тропинки, бестия, не оступился ни разу.