Закон Моисея (ЛП) - Хармон Эми. Страница 32
— Почему она просто не может сказать тебе, где она?
Тэг снова начал раздражаться.
— Это то же самое, что спросить меня, почему я не могу жить в океане. Или почему я не могу выжать тысячу фунтов (прим. пер. — 453 кг), или почему я не могу летать, черт возьми. Я просто не могу. И никакая концентрация, обучение или внимание к деталям не сделают эти вещи возможными. Это так, как оно есть!
Я поднял свой альбом и осознал, что вырвал из него все до последней страницы, включая рисунки, не имеющие ничего общего с Молли Тэггард. Те страницы тоже были разбросаны по всей комнате. И ни одна не осталась не заполненной. Я начал собирать их, удрученный тем, что мне снова придется перекрашивать стены. Тэг следовал за мной по пятам, по-прежнему вцепившись в страницы, которые подобрал с пола.
— Должно быть, она там, — тихо произнес он, и я остановился, обернувшись в его сторону. Его глаза горели, а плечи были расправлены в сторону.
— Может, так и есть.
Я беспомощно пожал плечами. Я не хотел иметь ничего общего с этим.
— Но можешь представить, если они найдут ее? Особенно, если я укажу им это направление? Они бросят мою задницу в тюрьму. Ты понимаешь это? Они решат, что это сделал я.
Я не сказал «убил» ее. Это казалось слишком равнодушным, чтобы сказать ему такое в лицо, хотя мы оба знали, о чем говорили.
Неожиданно дверь в мою комнату распахнулась, и Чез ворвался внутрь. Его обычно дружелюбное лицо было искажено от тревоги, лишая его неугасающей белозубой улыбки. Облегчение быстро сменило тревогу, когда он понял, что крови нисколько не пролилось, и ни один из нас не лежал на полу выведенным из строя.
— Мистер Тэггард, вы не должны быть здесь! — произнес Чез недовольным тоном.
Затем он заметил мой рисунок, сделанный восковым карандашом, и выругался.
— Только не снова, приятель! Ты же делал такие большие успехи.
Я пожал плечами.
— У меня закончилась бумага.
Чез повел Тэга из комнаты, и тот не возражал, но возле двери он остановился.
— Спасибо, Моисей.
Чез выглядел удивленным из-за таких перемен, но, тем не менее, потянул Тэга, из комнаты.
— Я возьму вину на себя за рисование на стене. Уверен, все поверят мне.
Тэг подмигнул, а мы с Чезом оба рассмеялись.
13 глава
Моисей
Тэг был не единственным, у кого завелась привычка прокрадываться в мою комнату для приватного сеанса. Среди людей пошла молва о том, что я мог делать. Что я мог видеть. Что я мог нарисовать. Кэрол, психиатр в возрасте пятидесяти лет, которая никогда не выглядела напряженной и была замужем за своей работой, лишилась своего брата, покончившего с собой, когда ей было двенадцать. Это привело к тому, что она связала свою работу с умственными заболеваниями. Тот самый брат начал показывать мне роликовые коньки и потрепанную набивную игрушку в виде кролика с одним ухом. И я сказал ей о том, что видел. Поначалу она не поверила мне, поэтому я рассказал, что ее брат любил картофельный салат, пурпурный цвет, Джонни Карсона5 и умел исполнять только одну единственную песню на своей укулеле (прим. пер. — гавайский четырёхструнный щипковый музыкальный инструмент, внешне схож с гитарой), которую играл каждую ночь перед тем, как она отправлялась спать. Somewhere Over the Rainbow6 называлась та песня. На следующий день Кэрол отменила прием нейролептиков.
Баффи Лукас была деловитым ассистентом врача-психиатра, которой следовало бы выступать на Бродвее. Она пела, пока работала, и пела песни Ареты Франклин7 лучше самой Ареты Франклин. Она лишилась обоих родителей одного за другим в течение трех месяцев. Когда я спросил ее, отдала ли мама ей лоскутное одеяло, сделанное из ее концертных футболок, она остановилась на середине песни, а затем звонко расцеловала и взяла с меня обещание ничего не утаивать от нее.
Люди приходили и приходили, и они приносили подарки. Бумагу и восковые карандаши, акварель и цветные мелки, и спустя пару месяцев моего пребывания доктор Джун принесла мне письмо от Джорджии. Я чем-то угодил доктору Джун, и полагал, что таким образом она пыталась вознаградить меня. Я не намеревался ей угождать. Доктор Джун мне не особо нравилась. Она увидела рисунок Джиджи. Я намеревался спрятать его, но так и не смог заставить себя убрать от посторонних глаз. Это был набросок мелком. Простой и прекрасный, такой же, какой всегда была Джи. На рисунке она склонялась над ребенком, хотя я убеждал себя в том, что этим ребенком был не я. Джун пристально разглядывала его, а затем подняла на меня глаза.
— Красиво. Трогательно. Расскажи мне о нем.
Я потряс головой.
— Нет.
— Хорошо. Я расскажу о том, что вижу, — произнесла доктор Джун.
Я безразлично пожал плечами.
— Я вижу ребенка и женщину, которые очень сильно любят друг друга.
Я снова пожал плечами.
— Это ты?
— А разве похож на меня?
Она перевела взгляд на набросок, а затем снова на меня.
— Похоже на ребенка. Когда-то ты был ребенком.
Я не ответил, и она продолжила.
— Это твоя бабушка? — спросила она.
— Полагаю, что такое возможно, — признал я.
— Ты любил ее?
— Я никого не люблю.
— Ты скучаешь по ней?
Я вздохнул и задал свой собственный вопрос:
— А вы скучаете по своей сестре?
— Да, конечно, — она кивнула, отвечая мне. — И я думаю, что ты скучаешь по своей бабушке.
Я кивнул.
— Ладно. Я скучаю по своей бабушке.
— Это здравое рассуждение, Моисей.
— Отлично.
Зашибись. Я излечился. Аллилуйя.
— Она единственная, по кому ты скучаешь?
Я хранил молчание, неуверенный, к чему она ведет.
— Она продолжает приходить.
Я ждал.
— Джорджия. Каждую неделю. Она приезжает. И ты не хочешь увидеться с ней?
— Нет.
Неожиданно я почувствовал себя дурно.
— Ты можешь сказать мне, почему?
— Джорджия думает, что любит меня.
Я вздрогнул от этого признания, и глаза доктора Джун слегка расширились. Я дал ей немного пищи для размышлений, всего лишь ложку из блюда под названием «душа», и у нее потекли слюнки.
— Но ты не любишь ее? — произнесла она, пытаясь не подавиться собственной слюной.
— Я никого не люблю, — незамедлительно ответил я.
Разве я уже не говорил об этом? Я сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться. Меня радовало, и в тоже время беспокоило, что Джорджия была настолько упорной. И меня беспокоило, что мне это было приятно. Меня беспокоило, что мой пульс ускорялся, а ладони становились влажными. Меня беспокоило, что при упоминании ее имени, перед глазами тут же мелькало целое буйство красок, напоминающее о калейдоскопе поцелуев с Джорджией, навсегда оставшихся в моей памяти.
— Понимаю. И почему? — спросила доктор Джун.
— Просто не люблю и все. Думаю, я не в своем уме.
Чокнутый.
Она кивнула, почти соглашаясь со мной.
— Как думаешь, смог бы ты полюбить кого-нибудь однажды?
— Я этого не планирую.
Она снова кивнула и настойчиво продолжила еще какое-то время, но, в конце концов, ее время вышло. Она получила только одну ту ложку, и это меня радует.
— На сегодня достаточно, — произнесла она, быстро поднимаясь с папкой в руках.
Она вытащила конверт из файла и аккуратно положила его на стол передо мной.
— Она хотела, чтобы я передала это тебе. Джорджия. Я сказала ей, что не стану этого делать. Я сказала, что если бы ты хотел связаться с ней, то так бы и поступил. Думаю, ее это задело. Но ведь это правда. Не так ли?
Я почувствовал вспышку гнева, что Джун вела себя грубо по отношению к Джорджии, и снова беспокойство, что мне было до этого дело.
— Но я решила отдать его тебе, и позволить самому выбрать, хочешь ли ты прочитать его или нет, — она пожала плечом. — Решать тебе.
Сеанс с доктором Джун давно закончился, а я еще долгое время пристально смотрел на то письмо. Я был уверен в том, что именно этого она и ждала. Она думала, что я сдамся и прочту его, и я тоже был в этом уверен. Но она не понимала моих законов.