Ветра Унтара (СИ) - Элиман Итта. Страница 73

Солнце по-июльски нежилось на нашей постели и разукрашивало дерево, из которого здесь было сделано абсолютно все, в приглушенные золотые тона. Утро было создано для того, чтобы вспомнить - в моем рюкзаке уже несколько лун понапрасну путешествуют кисти и краски. Только теперь, наконец, наконец-то, я почувствовала, что готова рисовать. Это чувство приходит внезапно, оно точно ноет под ложечкой, и вы не вправе упустить его...

Больше всего на свете люблю точить карандаши. Краски, тюбики и пигменты в этом смысле отступают далеко на второй план. Карандаши - вот истинная магия подготовки. Без них, свежезаточеных, пахнущих деревом и клеем, нет рисунка, нет живописи, нет начала. Именно им суждено оставить на чистом листе первый след, им суждено править балом композиции и установить единственно верный порядок вещей, с которым краскам уже не поспорить.

Я точу карандаши только ножом Эмиля и не потому, что он острее прочих, а потому, что это строжайше запрещено. Нож Эмиля очень хорошей стали, и он им дорожит. Точить карандаши, по его мнению, можно чем угодно. Тут он ошибается. Нельзя! Каждый деревянный скол должно быть конусообразный и тонкий, как крыло стрекозы. Графит, остающийся копьем, или, если плоский, мечом, снимается натиранием лезвия, упирающегося в дерево. Чем длиннее графит, тем больше угол касания, а чем больше угол касания... Одним словом, Эмиль спал, и я на свой страх и риск взяла его нож...

Ультрамарин тронул краешек акварельной бумаги, расплылся у основания нарисованной вазы и незаметно перетек в лиловый. Зажглись солнечные сердца ромашек, их белый ореол подчеркнул сдержанность темных васильков и бледно застыл в зеркале....

Всякий раз, прикасаясь к вечному, я думаю, что каждая травинка, каждый камень и каждая птица, что распевает всем песни или хохлится под дождем - часть некой тайной формулы, золотого сечения, часть любви Солнца ко всему прекрасному миру. Миру, которому незнакомо творческое заблуждение; миру, которому доступно совершенное искусство и гармония. Васильки на фоне дерева, синее на золотом. С ультрамарином я, пожалуй, переборщила. Сидя в одной рубашке прямо на полу и держа во рту беличью кисть N1, я размышляла над тем, прописывать ли детали: узор скатерти, прожилки листьев и капельки росы или отставить все, как есть, легко текущим и ускользающим?

В дверь негромко постучали. Я не ответила, но ручка повернулась и в приоткрытом сияющем проеме появилась белая головка Ив.

- Спите?

- Эм спит. Входи.

Ив вошла и села на край табуретки. Казалось, она ничего не весила; волосы убраны, глаза сонные, руки зажаты меж коленок. "Повзрослела наша малышка", - подумала я.

- Эрик ушел.

Ив говорила шепотом, но Эмиль мгновенно сел на кровати и уставился на нее:

-- Повтори!

- Он просил передать, чтобы не волновались, так надо, чтобы он ушел. Он оставил тебе записку.

- Покажи, - сурово приказал Эмиль. Ив протянула ему клочок писчей бумаги. На одной стороне пляшущим почерком Эрика красовались черновики новой песни, а другая сторона гласила:

"Есть дело, которое требует спешки. Не злись, братишка! Иди в Синий Лес. Я вернусь вовремя, привет ребятам!

P.S. Эм, захвати гитару, встретимся на той стороне..."

-- Да он совсем обнаглел! - не веря своим глазам, выдавил Эмиль.

-- Отличные новости! Что значит "на той стороне"? - спросил Талески, когда ему дали прочитать записку. Мы нервно топтались у крыльца - никто не знал, как сообщить Улену о случившемся.

-- Эрик не выходил через ворота, - сказал я. - Охрана ошибаться не может.

-- Ну, и где он по-твоему? - глядя прямо мне в глаза, спросил Тигиль.

-- Нечего на меня так смотреть! Я понятия не имею...

Улен не был удивлен. Он почесал рыжую бороду, прищурился, затем снова почесал бороду и, наконец, сказал:

-- Вы прекрасно знаете Эрика, что вас удивляет?

-- То, что сейчас нам больше, чем когда-либо некогда играть в приключения, - возмущенно ответил Эмиль,- у нас своих дел хоть отбавляй!

-- Я скажу тебе, отчего ты рвешь и мечешь, - выслушав, ухмыльнулся Улен, - ты собирался уходить сам, а он тебя опередил! И даже если он неправ, теперь уже все равно ничего не изменишь. Мы все отправляемся в Синий Лес, а Эрик догонит нас, когда сделает то, что задумал. Кстати, - добавил он, - прошу не забывать - Итта всегда сможет найти его, если захочет...

-- Вот это "если" меня и беспокоит, - нахмурившись, произнес Эмиль. - Надеюсь, он не из -за пустяка бросил нас посреди пути.

-- Тебе лучше знать своего брата, - с полной непричастностью пожал плечами Улен. Он взял в руки мой этюд и подошел к окну. - Неплохо, неплохо! Но откуда холодные краски? День-то сегодня золотой! Надеюсь, ты понимаешь, о чем я...

Вот так и получилось, что мы впятером, без Эрика, отправились в Синий Лес. Эмиль был мрачнее тучи, но перечить Улену не решался. Да и что перечить? Перепелки принесли вести о том, что отряды гвардейцев покинули Синий Лес ни с чем, дорога туда была свободна вплоть до Южного Тракта, а охрана Купеческой Гавани искала нас от Долины Зеленых Холмов до Дымных Равнин. Мы могли отправляться, и медлить не стоило. Как только ворота базы лесного конвоя остались позади, перепуганные галки с оглушительным гомоном снялись с могучих ветвей Дикой Ивы и полетели на юг, крылами увлекая за собой тяжелые клочья тумана. Нам было с ними по пути. Дорога обещала быть долгой, ведь на Южном Тракте все равно следовало свернуть и пуститься лесом.

Более чем исчезновение Эрика, меня беспокоила таинственная бабушка Тор Канта. Головоломка сошлась самым неожиданным образом, но, несмотря на клятву, мой рассказ об ойёллях по-прежнему оставался неполным. Ив, как будто забыла о карте, найденной в Желтом Лесу. Содержимое тайника так никто и не видел. Признаться, поначалу я думала - разгадаю сама, но база лесного конвоя и ее начальник заставили меня взглянуть на ключ и тайник совсем с другой стороны. Случайности, оборачивающиеся закономерностями, более не давали права тянуть, оставалось внести в последний совет Гильдии кое-какие дополнения.

План, к которому мы пришли, походил на план с большой натяжкой. Синий Лес был целью путешествия с самого первого шага, встреча с ним затянулась. Мы полагались на себя и на приобретенный опыт, но как бы там не темнил учитель, его присутствие в некоторой степени успокаивало хотя бы тем, что мы знали, что поступаем правильно.

Мы снова путешествовали на трех лошадях, но теперь Улен оседлал Амиса, а Ив ехала вместе с Тигилем на прекрасной кобылице кунтов. Она одна держала в руках секрет Эрика. Молчала, скользила серьезным взглядом по тянущимся мимо полям и время от времени вздыхала, не удерживая печали. Эрик умел любить, я знала это, пожалуй, не хуже ее, но любил он по-детски: красиво, искренне и совершенно беспечно. Это подкупало, околдовывало и заставляло мириться с пылким безудержным нравом этого беспечного парня. Нам всем приходилось мириться с этим, тем более что мы сами подчас могли перещеголять его в непредсказуемости. Ничего не поделаешь, каждый из нас мог быть только таким, какой он есть, и никак иначе...

К концу дня жара начала спадать, земля щедро отдавала тепло, и в воздухе витал парной земляной дух. Июль принес бурные травы, разноцветье лугов и мошкару, от которой было лишь одно спасение: костер и трубки. Обогнув окраину Желтого Леса, мы выехали на дорогу, ведущую в Южные Чучи, и к вечеру почти достигли мельницы. Там, на границе березняка и ячменных полей, Улен остановил Амиса:

-- Пора передохнуть, все равно в ночь не поедем.

Мы привязали лошадей и кинули котомки под дерево.

-- Ставлю два против одного, что нас съедят раньше, чем мы соберем хворост, - сказал Эмиль, отмахиваясь от полчища жадных комаров.

-- И спорить не буду, - хмуро ответил Талески.