Гопак для президента (Аполитичный детектив) - Легат Алекс. Страница 108

— Что-то забыли? Или…

Договоры договорами, слова словами, а на всякий случай Денис подхватил со столика пистолет, возвращенный на место охранником кандидата в президенты, и, спрятав его за спину, распахнул дверь.

На пороге стоял улыбающийся Роман Толоконников.

— Вообще-то у меня свой ключ есть, — сообщил он. — Но неудобно как-то. Не ожидали?

— Что-то ты припозднился, — сказал Денис. — Проходи. У нас сегодня день открытых дверей. Марина, это мой старый друг и сын хозяев этой квартиры… Раздобудь ему чистую рюмку. Пить будешь, Роман?

— А куда я денусь? — Толоконников пожал плечами. — Раз опоздал, значит, опоздал. Как я мог успеть, если Ляшенко к тебе на вертолете из Киева рванул, а мне пришлось из Одессы на машине? Хорошо, я его церберов у подъезда увидел, а то была бы та еще встреча. Как я понимаю, для моего патрона у тебя уже ничего не осталось?

— Неправильно понимаешь. — Жестом фокусника, Денис вынул из кармана компакт-диск. — Будешь смотреть?

— Спрашиваешь! Ты же знаешь, какой я любопытный.

Толоконников быстро вставил диск, погрузился в чтение. Несколько минут он просматривал документы молча, потом уже перестал себя сдерживать, и последующие полчаса комната оглашалась его восклицаниями. Наконец Роман повернулся к Денису и Марине, хлопнул себя по коленкам.

— Это же… это же… Бомба! — подбирая слова, произнес он. — Этим можно засадить Чивокуна до конца дней в любом государстве. Стоя в землю закопать и террикон сверху насыпать. Ляшенко тебя за это озолотить должен!

— Согласен с тобой полностью, — сказал Денис, довольный произведенным впечатлением. — Но, понимаешь ли, у него нет этих документов.

Роман поперхнулся, удивленно уставился на друга.

— Что ты сказал? Они ушли с пустыми руками, а ты до сих пор жив?

— Нет, не с пустыми.

Денис искренне наслаждался, наблюдая, как до Романа начинает доходить. Роман Толоконников всегда был сообразительным, и до него дошло быстро.

— Ты хочешь сказать, что у тебя было досье на обоих? И на Чивокуна, и на Ляшенко? А может быть… — Роман округлил глаза. — Может быть, и не только на них?

— Может быть, — подтвердил Денис.

— О господи… И как он отреагировал на материалы о себе?

— Высокие договаривающиеся стороны не обманули взаимных ожиданий. Кандидат в президенты выразил удовлетворение, что именно я держу его за яйца, но попросил предупредить заранее, если я вдруг вздумаю покрепче сжать руку

Глава 27

Черный «БМВ» выехал со двора на перекресток улиц Розы Люксембург и Клары Цеткин, повернул на Карла Либкнехта и остановился на светофоре. Проскочив короткую Коммунистическую, вновь остановился на перекрестке. Потом свернул на центральную улицу имени вождя мирового пролетариата и направился к выезду из города. Кандидат в президенты не обманул, на ветровом стекле красовался сине-белый пропуск ОБСЕ, защищающий от слишком пристального внимания гаишников к нездешним номерам.

По наблюдениям Дениса, новых домов в городе не прибавилось, зато на старых, прикрывая облупившуюся штукатурку, красовались рекламные щиты с призывами отовариваться в супермаркетах «Шериф», заправляться на заправках «Шериф», болеть за футбольную команду «Шериф».

— Ну, в самом деле, — сонно пробормотала Марина, обратив внимание на рекламу. — Почему бы и нет? Разнообразие утомляет. Когда я стану старой и богатой, я создам корпорацию в Штатах и назову ее как-нибудь оригинально. Например, «Участковый» или «Оперуполномоченный». И корпоративные цвета будут как на милицейских погонах. Поможешь мне придумать слоган?

— Обязательно, — сказал Денис.

Он проехал мимо мемориала с вечным огнем. На постаменте все так же стоял танк, первым ворвавшийся в город в Отечественную, а через дорогу — конный памятник Суворову. В сотне метров выше по улице на солидном постаменте по-прежнему стоял памятник Ильичу перед высоким белым зданием. Раньше там размещался городской комитет партии, а теперь Верховный Совет независимой республики, одна треть граждан которой имела российское гражданство, одна треть — молдавское, а еще одна треть никуда не выезжала и посему гражданство имела местное.

Улица Ленина круто повернула направо и превратилась в короткую улицу Правды. А вот и Бородинка, самое высокое место города. И зеленые ворота воинской части. Тогда, двенадцать лет назад, тут был полк связи Российской армии, около ворот толпились женщины, требуя командующего, и среди них метался будущий президент республики, такой же озлобленный и растерянный, как и все остальные. Молоденький солдатик с рупором на крыше проходной чуть не со слезами в голосе требовал отойти от ворот, но его не слушали, потому что отсюда видны были столбы черного дыма над горящими Бендерами, слышалась стрельба, и нескончаемой колонной шли оттуда машины с беженцами.

— Ты чего головой вертишь? — спросила Марина, видевшая по сторонам лишь провинциальный скучноватый город с черешнями и шелковицами вдоль дороги.

— Интересуюсь, — сказал Денис. — Вспоминаю… Вон, видишь мост? Это Парканы, там высокая насыпь. Когда ополченцам раздали оружие, они заняли оборону на насыпи, в ста метрах от своих домов, а жены носили им в обед борщ и хлеб. Обстоятельные такие мужики-колхозники. Нас там обстреляли с Ромкой, едва мы с камерой высунулись над насыпью. Мужики за ноги стащили вниз и обматерили по первое число. А тут, на мосту, стоял сгоревший танк. Они хотели одним броском переметнуться на эту сторону, пустили несколько танков, а когда два сразу же сожгли, таких попыток больше не было. Мы боялись, что мост разбомбят с самолетов, но был всего один налет, бомбы попали слева от моста, вон там, в стороне. А вон из той девятиэтажки по приднестровцам стреляли девушки-снайперы, их называли «белые колготки».

— О господи, что за страсти ты рассказываешь, — сказала Марина. — Когда это было?

— Двенадцать лет назад.

— Давно.

— Да, в прошлом веке, — ответил Денис и подумал, что для этой молодой женщины что двенадцать лет назад, что двадцать пять — разница небольшая. С тем же успехом он мог бы рассказывать о партизанских отрядах Ковпака или конниках Котовского, хозяйничавших в этих местах.

— У тебя в голосе даже как будто ностальгия проскальзывает…

— Все, что происходит в молодости, вспоминается с ностальгией.

— Страшно было?

— Страшно? — Денис задумался. Страшно не было, но вовсе не потому, что он такой смелый, бывали в его жизни моменты, когда было страшно. В то время его не отпускало странное чувство, объяснения которому он так и не нашел. Для себя он это назвал — чужая война.

Была холодная ярость при виде заполненных трупами школьников рефрижераторов в расстрелянных Бендерах. Война началась как раз в ту ночь, когда у десятиклассников проходил выпускной бал. Девчонки были в белых платьях, а ребята в белых рубашках и галстуках.

Было ощущение полного бессилия и комок в горле, когда шальной пулей у него на глазах убило подростка. Мальчишка вел велосипед с закрепленным на багажнике ящиком спелой черешни. Пуля попала в спину напротив сердца, и кровь мальчишки смешалась на асфальте с соком раздавленных черешен.

И было горькое недоумение при виде снайперши-наемницы откуда-то из Прибалтики. На восьмом этаже в угловой квартире долго чернел провал на месте окна. Ее точку вычислили и жахнули по ней из гранатомета, а потом, оглушенную взрывом, выбросили из окна. Ромка ездил туда фотографировать, а вечером они открыли трехлитровую бутыль коньячного спирта и напились до полного беспамятства.

— Конечно, было страшно, — сказал Денис.

— А вы знаете, что Денис Гребски утром прилетел в Сан-Франциско? — спросил сенатор Дженкинс. Он вернулся с Украины и рассказывал Петру Сергеевичу о поездке, потягивая через соломинку ледяной сок.

Петр Сергеевич не знал, в чем и признался не без раздражения.

— Да-да, — сказал сенатор, умолчав, что ему самому об этом сообщил по телефону Ляшенко, с которым сенатор встречался и долго беседовал в Киеве.