Командиры мужают в боях - Исаков Иван Степанович. Страница 16

— Надо взять высоту. Будем, комиссар, вместе шевелить мозгами.

— Один ум хорошо, а два — лучше, — отозвался Ракчеев, — так что уж если шевелить, то вместе с командирами рот. Надо вызвать и Цурбанова.

— Наверное, у командира полка есть свой замысел, но он хочет лишний раз посмотреть, научились ли мыслить его подчиненные, — высказал я предположение.

Наш наблюдательный пункт размещался неподалеку от огневых позиций минометной роты. Назвать это место удачным нельзя было. Впереди простиралось заросшее поле, и, чтобы хоть что-нибудь увидеть, нужно было вставать во весь рост. Однако более подходящей точки для НП у нас не было. Отрыли поглубже щели и в них разместились. Командир взвода связи с телефонной трубкой в руках ждал, когда ему дадут команду вызвать командиров рот. Наконец получив ее, тотчас передал в подразделения.

Первым появился Колядинский, почти одновременно колобком скатился в нашу щель Карпенко, а вслед за ним пришли все остальные, кого пригласили.

— Командир полка недоволен тем, что мы никак не можем овладеть высотой, приказал хорошенько подумать, принять решение на атаку и сегодня в шестнадцать ноль-ноль доложить ему это решение, — сказал я. — Будем считать, что военный совет открыт. Жду ваших соображений и предложений.

— Если бы не танки у фрица, уже давно бы взяли, — не то оправдываясь, не то жалуясь, протянул Самохин.

— На войне всегда много самых разных «если бы», — сердито буркнул Ильин.

— Подбросили бы нам хоть несколько танков! — вырвалось у Колядинского, но, встретившись глазами с товарищами, он как-то стушевался, видимо поняв, что нам ничего не дадут, а потому и нечего об этом говорить.

— Надо исходить из реальной обстановки, — вмешался Ракчеев.

— Только так, — согласно кивнул головой старшин сержант Ильин. — У нас здесь три стрелковые и одна пулеметная роты, взвод ПТР, нас поддерживает минометная рота Цурбанова. Это все, чем мы располагаем. У противника же есть танки, которые в критический момент поддерживают свою пехоту. — Ильин, как всегда, рассуждал логично, формулировал свои мысли ясно. — Вот нам и нужно выбить у противника почву из-под ног и лишить его преимущества, парализовать танки. Хотя бы на время, пока мы вытесним немецкую пехоту из окопов на высоте. А захватив окопы, мы сумеем отразить и контратаку танков. Их здесь не более десяти.

— Ильин всегда смотрит в корень, он прав: надо сковать главную ударную силу фашистов, — задумчиво проговорил Ракчеев. — Как бы похитрее это сделать?..

— У меня есть план, — привстал Карпенко. — Вернее, не план, а мысль: что, если попробовать внезапно атаковать ночью? Ночью танки наверняка не смогут серьезно помешать нам да и своим помогут не сразу, а нам только бы ворваться в их окопы!

Я поддержал Карпенко. С тех пор как мы перешли в наступление и начали драться за высоту, батальон ни разу не действовал ночью, и неприятель уже привык к этому.

Идея решения была найдена, и то, что она принадлежала Карпенко, укрепило мое мнение о нем, как о способном растущем командире. Теперь оставалось претворить эту идею в продуманное решение, спланировать атаку, предусмотреть возможные действия врага, наметить контрмеры, которые позволили бы выполнить поставленную задачу.

В окончательном виде наше решение выглядело примерно так: стрелковые роты к часу ночи изготовятся к атаке. В час ночи Цурбанов в течение трех минут произведет сильный огневой налет по переднему краю и наблюдательному пункту противника. Одновременно пулеметчики Самохина откроют интенсивный огонь по врагу. Стрелки тем временем быстро выдвинутся к окопам немцев, а как только Цурбанов перенесет огонь в глубину их обороны, сразу же атакуют и уничтожат гитлеровцев, захватят окопы и закрепятся в них. За пехотой последуют расчеты ПТР. Заняв огневые позиции, они подготовятся к борьбе с танками.

Выработав решение, мы собрались было разойтись, но в небе появилось пятнадцать «юнкерсов». Они и раньше пролетали над нами, но не бомбили; видимо, несколько наших щелей не представляли для них интереса. Поэтому мы спокойно наблюдали, как они выстраивались в круг. При таком порядке они поочередно почти отвесно пикировали с включенной сиреной и бросали бомбы примерно в одно и то же место.

На всякий случай мы спустились в щели. Один только командир взвода связи остался лежать на прежнем месте, прижимая к уху телефонную трубку.

Самолеты кружили, переваливаясь с одного крыла на другое, словно высматривая, куда бы высыпать свой смертоносный груз. Вдруг один из Ю-87 пошел в отвесное пике прямо на минометы Цурбанова. За ним последовали остальные. После этого они опять стали летать по кругу, вероятно, оценивая результаты удара. Через некоторое время «юнкерсы» повторили атаку. Кто-то из наших бойцов, не выдержав, начал стрелять. Я схватил противотанковое ружье и тоже принялся палить. Казалось, моя пуля должна была неизбежно попасть в цель, но даже после пяти выстрелов самолет не загорелся. Хотел было перезарядить магазин, но комиссар дернул меня за ремень, да так, что я вместе с ружьем очутился в окопе.

— Ты что, сдурел! Ружьем ничего не сделаешь, а если они засекут, откуда бьют в них, то от наших окопчиков останется одно воспоминание.

Над огневыми позициями минометов стоял сплошной дым. «Юнкерсы» опять крутились над нами каруселью, но не бомбили. Мы решили, что они скоро уйдут.

Но ошиблись. Три Ю-87, отделившись от общего строя, нацелились на наши щели. Я видел, как от первой машины отделились две бомбы. Как ни страшно, а сознание подсказывало: эти пролетят мимо. Перелет.

А вот следующие — уже «наши». Мы с Ракчеевым и Цурбановым буквально слились с дном окопа. Вой сирены и свист бомб нарастал. И вот раздался обвальный грохот. Потом все стихло, только слышался удалявшийся гул. Я почувствовал боль между лопатками. С трудом поднялся, осмотрелся. Одна бомба не долетела до окопа, вторая перелетела, обе взорвались, и нас засыпало. Командира взвода связи убило. Минометчики потеряли трех или четырех человек ранеными и несколько ящиков мин, которые разбросало взрывной волной.

Командиры рот ушли. Противник не предпринимал против нас активных действий, шла обычная перестрелка, и у меня росло чувство уверенности, что ничто не помешает осуществлению намеченного плана, если, конечно, наше решение не идет вразрез с планами командира полка. Как будто бы все предусмотрели. Но комбат не знает замыслов вышестоящих штабов. И случается, что его решение на бой существенно изменяется. Так произошло и на этот раз.

Часа через два после бомбежки из леса, что темнел в нескольких километрах позади нас, показалась колонна автомашин. В бинокль я увидел, что это «катюши». Они направлялись в нашу сторону. «Раз мы заметили их, подумал я, то и противник тоже видит. Успели бы дать залп».

Машины — их было двенадцать или шестнадцать — остановились немногим более чем в километре от нас и выстроились в одну линию. Возле установок засуетились расчеты. Мы в своих окопах мысленно торопили их: «Стреляйте! Быстрее!» Расчеты отбежали от своих машин. Сейчас… Сейчас грянет залп! Но в этот миг, откуда ни возьмись, снова загудели Ю-87 и тотчас образовали круг над «катюшами».

Что будет? Ведь «катюши» ничего не могли сделать с самолетами. А те уже пикируют, сбрасывают бомбы… И когда казалось, что через секунду с гвардейскими минометами будет покончено, в сторону неприятеля метнулись огненные ракеты. Залп!.. Сквозь дым и грохот слышалось: «жув… жув… жув…» То летели в расположение врага реактивные снаряды, и там вслед за частыми разрывами разливалось всепожирающее пламя. Густая пелена дыма заволокла установки. Не было видно и бомбардировщиков, сверху доносился лишь вой их сирен. Залп «катюш» пришелся прямо по высоте.

Внезапно на нашем переднем крае началась ружейно-пулеметная стрельба, и оттуда раздалось приглушенное расстоянием «ур-ра-а-а!». Я начал звонить в роты. Не дождавшись ответа, Ильин и Ракчеев со своими связными побежали туда. Наконец отозвался Карпенко. Чувствовалось, что он с трудом переводит дыхание, но голос веселый.