Командиры мужают в боях - Исаков Иван Степанович. Страница 22

На скамейке возле какой-то хаты сидела с книгой в руках девушка. Когда я подъехал, она подняла голову, и я узнал Веру. Оказалось, здесь жила ее подруга.

Спешившись, забросил повод на седло.

— Какая красивая лошадь! — похвалила Вера и стала расспрашивать о Малышке.

Разговорившись, мы вышли за околицу. Малышка шагала позади. Не скрою, прогулка эта, в обществе милой, умной девушки, взволновала меня. Война куда-то отодвинулась. Вдруг Вера заметила всадника. Он мчался со стороны Политотдельского во весь карьер. Это был Кузьмич. Подъехав, он доложил, что меня разыскивает командир полка: в штабе идет совещание и приказано строить батальон по тревоге.

Я протянул Вере руку, чтобы проститься, а она, словно не заметив, растерянно посмотрела на меня:

— По тревоге… Значит, на передовую?

— Туда, куда прикажут, — ответил я.

— Возвращайтесь с победой!

Мы с Кузьмичом уехали, и сколько я ни оглядывался, одинокая Верина фигурка долго еще стояла неподвижно. Чем дальше — тем она становилась меньше и наконец совсем исчезла из виду.

Исчезла и из моей жизни. И быть может, я не рассказал бы здесь об этой встрече, не имей она весьма неприятные последствия для меня. Впрочем, нет. Даже если бы ничего не случилось, я все равно вспомнил бы о добром напутствии девушки из Политотдельского, которой обязан — не побоюсь употребить почти вышедшие из нашего обихода и почему-то считающиеся старомодными слова — самыми возвышенными чувствами.

Когда я прискакал в штаб части, совещание уже закончилось. За столом сидели командир полка и новый комиссар дивизии Вавилов, которого я увидел впервые.

Вавилов внимательно посмотрел на меня.

— Хорош комбат! Опоздал получить боевой приказ… — и кивнул на Долгова: — Поговоришь с командиром полка, потом зайдешь ко мне.

Долгов укоризненно покачал головой, но ни о чем не спросил, и я почувствовал себя страшно неловко.

— Простите, товарищ гвардии майор.

— Шепрут уже готовит батальон к маршу. Вот задача…

Нашему батальону было приказано совершить марш в авангарде полка. Я должен был выслать вперед ГПЗ — головную походную заставу, поэтому следовало привести батальон в боевую готовность раньше всех, чтобы не задержать выступление других подразделений.

От Долгова я забежал к комиссару дивизии, он вручил мне свежий номер дивизионной газеты «На разгром врага», чтобы прочитать на привале в ротах, и сказал:

— Учти, на марше ты должен доказать, что сегодняшняя твоя недисциплинированность — явление случайное.

— Постараюсь, — совсем не по уставу ответил я.

Батальон готовился к маршу. На повозки укладывали имущество, проверялась подгонка снаряжения, каждый занимался тем, что ему положено было делать. Шепрут доложил мне, что скоро прибудут за получением задачи командиры рот. Времени у нас еще оставалось достаточно. В ГПЗ решил выделить 3-ю роту.

Командир ее Карпенко в военном отношении был подготовлен лучше других. Это, собственно, и определило мой выбор: ведь в степи, где нет видимых ориентиров, легко сбиться с маршрута.

Нефедьев и Шепрут, строя батальон, проверяли, не забыто ли что. На исходном пункте, который должна была вот-вот пройти ГПЗ, находился я с Ильиным. Сюда прибыли и комиссары Вавилов и Тимошенко.

Осведомившись, почему я направил в ГПЗ 3-ю роту, Тимошенко посоветовал заменить ее ротой Колядинского.

— Так ведь приказ уже отдан. Карпенко, по-моему, лучше справится с задачей, — попытался было объяснить я, однако комиссар, руководствуясь собственными соображениями, настоял на своем и приказал Ильину вывести вперед, в ГПЗ, 1-ю роту.

Мне ничего не оставалось, как подтвердить распоряжение комиссара. В связи с перестроением произошла заминка. Вавилов, стоявший в стороне, подозвал меня и спросил, сумеют ли люди в такую жару наверстать упущенное время.

— Они натренированны, сумеют, — коротко ответили.

Наконец батальон двинулся.

Но, как говорится, беда никогда не приходит одна. Мало того, что я опоздал получить боевую задачу, — ночью Колядинский сбился с маршрута, и мне пришлось скакать по степи в поисках роты, а в ГПЗ послать роту Карпенко.

Я был уверен в нем — и не ошибся. Карпенко вел роту так, словно сызмальства знал все здешние пути-дороги. К утру мы достигли конечного пункта нашего маршрута, где и расположились.

Тем временем пронесся слух, будто бы за недисциплинированность и плохую подготовку батальона Родимцев решил отстранить меня от командования батальоном и назначить заместителем командира 2-го батальона.

Я пошел к Нефедьеву.

— Головы не вешать, а идти вперед, — выслушав меня, твердо проговорил Тимофей Андреевич. — Вот что я тебе скажу, Иван. Я много чего пережил, но, как видишь, жив-здоров. И мы с тобой еще покажем фрицам, где раки зимуют.

Искреннее стремление комиссара приободрить, помочь в тяжелую минуту значило для меня очень много. Я не то чтобы пришел в себя, но обрел способность здраво рассуждать, а подсказанный Нефедьевым план действий отвечал и моим внутренним побуждениям. Он говорил со мной так, словно я был ему родным братом. Такое не забывается.

Тимофей Андреевич посоветовал мне немедленно пойти и рассказать об этих слухах Долгову. Он не сомневался, что командир полка сумеет в случае чего отстоять меня перед Родимцевым.

— Главное — хорошенько выспись, — продолжал наставлять меня Нефедьев. — В роты сейчас не ходи, что нужно — сделаю сам.

Ночью я ни на минуту не сомкнул глаз. Накурился так, что одеревенел язык.

Утром обошел роты. Хотя старался, как советовал Нефедьев, держаться непринужденно, мне казалось, что окружающие уже все знают. Никак не мог решиться пойти к Долгову, а когда под вечер набрался храбрости, встретил его на улице.

С первых же слов выяснилось, что командир полка ни о чем не знал.

Трудно по прошествии двадцати с лишним лет восстановить сказанное командиром полка, но нервы мои были напряжены так сильно, что каждое его слово запало в память.

— Какая-то ерунда! Сейчас же поговорю с Родимцевым, — сказал Долгов и, бросив недокуренную цигарку, каблуком вдавил ее в землю. — Командир полка не знает о том, что его комбата снимают с должности! У каждого человека есть своя слабинка, свои недостатки. Есть они и у тебя. Излишняя горячность, иногда невыдержанность по отношению к начальникам. Ты можешь высказать свое мнение там, где тебя не спрашивают, но за это не отстраняют от должности. Ты молодой командир, а мы, более опытные, на что? Мы-то и должны помочь тебе быстрее изжить твои недостатки.

Долгов добавил, что не имеет ко мне претензий и то, что сказал сейчас, повторит Родимцеву.

К счастью, все обошлось: никакого приказа о моем смещении не было. Просто кто-то, услышав краем уха о случае в Политотдельском, видимо, «похвастал» своей «осведомленностью», — и, как говорится, пошла писать губерния…

Свалившуюся нежданно-негаданно неприятность я пережил очень тяжело, и только поддержка, товарищеское участие комиссара и командира полка помогли мне быстро вернуть утраченное было душевное равновесие. Я поклялся самому себе, что расшибусь в лепешку, а оправдаю их доверие. Командир, как бы молод он ни был, не имеет права на промахи и не может позволить себе легкомысленных поступков. Далеко не все списывается за счет молодости. Я глубоко осознал это и, казалось, сразу стал намного старше и серьезнее. Вероятно, именно здесь, в преддверии Сталинграда, я и вступил в пору зрелости…

13 сентября 1942 года мы получили приказ о переброске нашей дивизии в Сталинград. Перед отправкой на фронт на митингах было зачитано обращение Военного совета Сталинградского и Юго-Восточного фронтов к воинам: партия, народ, Родина требовали от нас задержать, не допустить фашистов к Волге.

Дивизия была посажена на автомашины. Стояла жара, на степных дорогах сплошной дымовой завесой клубилась пыль, и ни передних, ни задних машин не было видно. Управлять на марше автоколонной мне еще не приходилось, да и средств для такого управления в моем распоряжении не имелось, и потому я чувствовал себя не в своей тарелке: сидишь пассажиром и на движение машин никак повлиять не можешь.