Командиры мужают в боях - Исаков Иван Степанович. Страница 65

— Пойдем посмотрим, может, где и найдем разрыв.

Ерофеев отправился в штаб полка, а мы с Сазоновым двинулись вдоль эшелонов. Чего только в них не было! Радиоприемники всех систем, бочки с повидлом и вареньем, мебель, проволока, гвозди, постели, боеприпасы и другое награбленное имущество. Сколько ни шли, «окна» между составами не обнаружили. Попытались сдвинуть вагоны. Кое-как это удалось. Через образовавшийся проход протащили пушки, повозки, провели колонны.

В близлежащем населенном пункте сделали привал, чтобы покормить людей. Сюда прибыли заместитель командира полка по тылу майор Афанасьев, из дивизии — подполковник Чеверда, из корпуса — полковник Андриец. Все они хотели запастись горючим, но на цистерны уже было наложено «вето» работниками тыла армии.

Тем не менее Афанасьев и Чеверда решили непременно наполнить бочки и скатить их под гору, в сторону от железной дороги: если этого не сделать, то автотранспорт дивизии отстанет. Некоторые машины находились еще под Кировоградом, застряли во время распутицы. Нам удалось наполнить и откатить от цистерн какое-то количество бочек.

Погода резко изменилась, подул ветер. Как ни странно, но 2 апреля разыгралась сильная метель. Видимость резко ухудшилась. На землю лег толстый слой снега. Артиллерия, минометы, повозки с пулеметами и прочим имуществом по полю двигаться не смогли. Поэтому было решено направить по целине пехоту, а артиллерию, минометы и повозки — по дороге в полосе наступления 42-го гвардейского стрелкового полка. Иного выхода у нас не было.

Наш полк должен был освободить Марьяновку. Мы с Сазоновым поехали верхом с колонной артиллерии. С дороги хорошо наблюдались стрелковые колонны. Похолодало. На Сазонове был трофейный прорезиненный плащ с пелериной, под ним стеганая телогрейка и обычные синие галифе.

— Что-то зябко, махнем рысью, может разогреемся, — предложил Михаил.

— Поехали, — согласился я.

Лошади пошли побыстрее. Вскоре показалась балка. Она упиралась в другую балку, образуя букву «Т». Прежде чем спуститься в лощину, мы осмотрелись. Слева на буграх я разглядел в снеговом вихре неясные фигуры людей.

— Кажется, фрицы…

— Откуда им быть? — возразил Сазонов. — Ведь тут должен находиться 42-й полк.

— Боя вроде не было.

— За метелью могли и не слышать. Раз противник не удержал станцию и дорогу, будет теперь откатываться дальше.

— Ну, а гражданским лицам что здесь делать в такую погоду?

Мы съехали в балку. Теперь ни мы, ни люди на буграх не видели друг друга. Недоброе предчувствие охватило меня, стало как-то не по себе.

— Подождем артиллеристов, они скоро подойдут, — предложил я. — Честно говоря, не хочется ехать дальше. И так сегодня с Ерофеевым по-дурацки выскочили к составам.

— Да ты, никак, боишься?..

Этот, хотя и заданный в шутку, вопрос стеганул по моему самолюбию.

— Ладно, поедем, только подержи Голубку. Я ненадолго сойду.

Спешившись, я отдал повод Сазонову, который, повернувшись спиной к ветру, стал напевать: «Накинув плащ, с гитарой под полою… не разбужу я сон красавицы моей…» У Сазонова был высокий конь огненнорыжей масти, а ноги в белых чулках. Моя Голубка — значительно ниже, шерстка у нее с заметной сединой, не отличалась особой красотой. Зато это была очень умная и быстрая лошадь, обученная всем кавалерийским приемам. За скорость солдаты называли ее «мессершмиттом», а Муха говорил:

— Товарищ майор, Голубка вас от любой смерти спасет. Она так разумна, что ей один раз покажи прием, и она повторит. И ест мало. Кармана овса хватает.

Эту убедительную речь в защиту Голубки Андрей Григорьевич Муха произнес, когда я хотел однажды оставить ее, раненную осколками при бомбежке…

Я начал проверять, как затянуты подпруги, словом, копался, чтобы выиграть время, в ожидании, что вот-вот подъедут артиллеристы.

Сазонов нетерпеливо обернулся и отдал мне повод:

— Как хочешь, а я совсем замерз.

Он повернул своего коня и поехал по ложбине вниз. Сев на лошадь, я догнал его, и вскоре мы увидели голубое пятно, оказавшееся, когда мы подъехали ближе, жилым домом.

— Вот и хорошо, сейчас уточним у жителей обстановку, — сказал как бы в успокоение самому себе Сазонов.

Это был хутор Веселая Балка. У крайнего дома в огороде стояла женщина. Мы подскакали к ней.

— Здравствуйте! Не знаете, кто на бугре, не немцы ли?

Женщина с минуту смотрела недоуменно, потом, обрадовавшись, кинулась к нам.

— Здравствуйте, здравствуйте… — и заплакала: — То фашисты…

А гитлеровцы уже бежали к нам. Уйти назад? Но тогда пришлось бы на виду у врага скакать на гору. Нам ничего не оставалось, как въехать в хутор и, прикрываясь домами, отстреливаться до подхода своей колонны.

— Давай, Михаил, за этот дом! — крикнул я Сазонову.

Голубка легко перемахнула через невысокую изгородь. В момент прыжка стрекотнул пулемет. Еще одна очередь — и пули вжикнули совсем рядом. Я соскочил с лошади: повод — в левой руке, пистолет — в правой. Из-за угла пытаюсь рассмотреть, откуда бьют.

Конь Сазонова лежал перед изгородью, а Сазонов метрах в пяти-шести от меня.

Неприятельский пулеметчик бил с порога дома, в котором Сазонов надеялся уточнить обстановку. Голубка натянула повод, колени ее подогнулись, и она рухнула, вырвав повод из моих рук.

— Михаил, жив?

— Жив… Ранен…

— Куда?

— В бедро.

— Ползи потихоньку ко мне.

— Не могу…

— Поднатужься! Если я выползу к тебе, он сразу откроет огонь.

— Не могу…

Я приблизился к Михаилу, отцепил от кобуры ремень — он был длинный — и бросил его Сазонову. Тот ухватился, и я стал потихоньку тянуть его, отползая к стене дома.

— Давай перевяжу.

— Не нужно, — выдохнул Сазонов. — Быстрее беги в батальон.

— Да ведь тут немцы, разве отсюда выскочишь? Доставай пистолет… Если полезут, будем отстреливаться, а батальон с артиллерией и так должны с минуту на минуту подойти.

— Помоги вытащить оружие…

Пистолет у Сазонова был маленький, словно игрушечный.

В этот момент в хуторе разорвалось несколько мин. Наши! За войну я и во сне научился различать по звуку, какое из орудий ведет огонь. То были 120-миллиметровые мины. Раздались автоматные очереди и взрывы 45-миллиметровых снарядов. Из дома, где был установлен пулемет, выбежало двенадцать вражеских солдат.

Справа появилась еще одна группа немцев. Там завязался бой. Я несколько раз выстрелил из пистолета. К дому, за которым мы скрывались, подбежали с несколькими артиллеристами Целищев и санинструктор 1-го батальона Вера. Она хотела тут же перевязать Сазонова, но он потерял сознание. Мы внесли его в горницу, уложили на лавку, и Вера занялась им. Пришел начальник штаба Александр Васильевич Мирошниченко и доложил, что хутор освобожден и нам приказано здесь закрепиться. Я отдал необходимые распоряжения. Сазонова перенесли на кровать и послали за линейкой на рессорах, чтобы отправить его в медсанбат или же в полковую санроту.

— Тебе лучше, Михаил? — спросил я.

— Дай пистолет…

— Ты сошел с ума! Сейчас отправим в медсанбат, все будет в порядке.

— Нет, это конец.

— Ты же был пять или шесть раз ранен, и каждый раз возвращался к нам, так будет и теперь, — принялся я уговаривать Сазонова. — Потерпи еще немного… Вот, попей…

Ему дали вина, и он успокоился.

Полковые связисты установили телефон. Когда я доложил обо всем, что произошло, командиру полка, тот отчитал меня за эту вылазку. А мне и без того было тошно: не удержал Сазонова, и вот расплата…

— Иван Иванович, подойди сюда, — тихо позвал Сазонов.

— Что, опять пистолет? Не получишь…

— А Тоню наповал… Хорошо, хоть не мучилась… — заговорил он вдруг об Антонине Гладкой, и я вспомнил о давнишнем разговоре с ней, когда она просила совета выходить ли замуж за Михаила. А теперь уж и ее не стало, и в Михаиле жизнь едва теплилась, и в самый трудный свой час он думал о ней.

Пришла линейка. Мы положили на нее перину, подушки и бережно перенесли Михаила. Завернули его потеплее, стали прощаться.