Мушкетер - Большаков Валерий Петрович. Страница 44

— Вы бы не трогали его величество, виконт, — с угрозой проговорил Рич.

— Да ну? — ухмыльнулся Олег. — А что мне за это будет? Знаете ли, милорд, висельнику позволено многое, в том числе говорить то, что он думает, не опускаясь до лести и лжи.

— Оставим это! — досадливо поморщился граф. — Вы хотя бы понимаете, что казнь — это наименьшее из наказаний за совершённые вами преступления?

— А что я такого сделал? — комически изумился Сухов. — Ну назвался другим именем. И что? Не понимаю, почему бы благородному дону не сменить имя!

— Что-что? — не понял Холланд, но тут до него дошло: — А-а… Нет, господин виконт, не прикидывайтесь невинной овечкой! Да я, только начав копать, за полдня насобирал столько доказательств вашей вины, что волосы встали дыбом! Боже правый! Я голову ломаю, отчего мою эскадру преследуют несчастья, а, оказывается, всё это ваших рук дело!

— Ну так судите меня, милорд! — прочувствованно сказал Олег. — Зачем же эти застенки? Зачем обещание прогулки в Тайберн?

Граф осклабился.

— Это обещание я намерен выполнить в точности, виконт!

— По какому праву?

— Господи Иисусе! По праву сильного! Герцог доверяет мне, поэтому оставил несколько чистых бумаг за подписью короля. Достаточно было вписать несколько строчек о вашем заключении и казни.

— Понимаю… Разумеется, очень невыгодно, чтобы меня судили Бог и страна, [92] поскольку сразу станет ясной и ваша роль в этом деле, весьма неблаговидная. Да и опасно это — признавать, что человек, ради которого вы хлопотали об аудиенции, оказался врагом! Это же сразу бросает тень на вас самого. А уж как будет зол король!..

Холланд, не рискуя приближаться к Олегу, прошёл к двери и развернулся, покачался с пяток на носки.

— Знаете, почему я пришёл сюда, господин виконт? Вовсе не для того, чтобы насладиться вашим падением, отнюдь нет. Вы мне по-прежнему симпатичны, и… Вот скажите, а почему вы работаете на Ришелье?

Сухов пожал плечами.

— Потому что кардинал прав, — ответил он равнодушно, начиная уставать. — И король Людовик прав, поскольку защищает своё государство, подавляя мятеж. А вы лезете, куда вас не просят.

Ненадолго повисшее молчание было нарушено графом.

— У вас есть один-единственный шанс спастись, — медленно проговорил он. — Если здесь, на этом самом месте, вы подпишете обязательство работать на Англию и её короля, верно и преданно служить его светлости герцогу Бэкингему. В этом случае вы получите свободу, и я верну вам шпагу.

— Полноте, граф, — улыбнулся Олег. — Вы не дьявол, а я не святой Антоний. Не стоит меня искушать. Моя шпага всегда служила справедливости, а предательство… Нет, это не для меня.

— Тогда прощайте, виконт! — резко ответил Холланд. — И да поможет вам Бог!

«…И друзья», — договорил про себя Сухов.

Спалось ему плохо. Вроде и тюфяк был мягок, и крысы не шебуршились по углам, а вот поди ж ты…

Олег вздохнул. Он был готов к борьбе, но ожидание выматывало. Господи, когда же кончится эта ночь?

Сухов усмехнулся. Странный он зэк — торопит исполнение приговора! Того самого — «высшей меры наказания». Не дождётесь!

Его всегда поражала непонятная апатия, которая охватывала приговорённых к смертной казни. Откуда в них эта непростительная покорность? Осуждённые сами клали голову на плаху, позволяли накинуть петлю на шею или безропотно выслушивали приказания, отдаваемые расстрельной команде: «Заряжа-ай! Це-елься! Огонь!»

Да как же так можно? Почему они не кидались на палачей? Боялись, что их за это убьют? Идиотский парадокс!

Разумеется, бросаться на охранников опасно, те и заколоть могут или пристрелить, но чего бояться смертнику?

Даже если точно знать, что будешь обязательно убит при попытке к бегству, всё равно надо пытаться! Ибо никто не ведает своей судьбы, не знает, что ждёт его даже минуту спустя.

Пусть на тебя направлено дуло ружья, и палец противника жмёт на курок — это ещё не конец! Ибо кто поручится, что ствол не забит смазкой, что его не разорвёт, поражая самого стрелка? Надежда, пусть и вовсе микроскопическая, остаётся всегда. А сдаваться, чтобы тупо умереть? Ну уж нет!

Олег поднялся со своего ложа и подошёл к окошку. Привстал на цыпочки и выглянул. Яркая луна освещала острые крыши башен, подчёркивая темноту, затопившую тюремный двор.

Завтра его вывезут отсюда. Бежать по дороге к месту казни было бы опрометчиво — лондонцы обожают смотреть на висельников, и толпа выстроится по обе стороны Оксфордской дороги, по которой двинется повозка. «Уйти в народ» и затеряться? Не получится. Приговорённому к смерти полагается взойти на эшафот в своей лучшей одежде. А толпа соберётся из простонародья. И что? Станет лондонская голытьба помогать или хотя бы не препятствовать джентльмену в чёрном камзоле из тонкого камлота [93] с серебряными позументами? Это вряд ли…

Короче говоря, сопротивляться «представителям закона» следует у самого эшафота. Руки ему, наверное, свяжут. Так, а ноги для чего? В общем, нечего тут мудрить — как прибудем в Тайберн, так и начнём действовать. По обстоятельствам.

С этой мыслью Сухов вернулся на топчан и заснул сном праведника.

Разбудила его стража — двое с мушкетонами вошли в камеру, поднимая руки с масляными фонарями.

— Вставайте, милорд, — проговорил один из них простуженным голосом. — Пора.

— Выспаться не дадут… — проворчал Олег.

Встав, он оделся и попросил:

— Любезный, полей-ка мне водички.

Один из стражников, который помоложе, бочком приблизился и ухватился за кувшин. Пустил воду струйкой.

Сухов закатал манжеты рубашки с брабантскими кружевами, подставил ладони и с удовольствием омыл лицо. Хорошо!

Утеревшись батистовым платочком, Олег нацепил шляпу и сказал:

— Пошли.

В коридоре его поджидали ещё двое охранников с мушкетонами. «Боятся, — подумал Сухов, — значит, уважают!»

— Позвольте, милорд… — просипел простуженный и качнул мотком верёвки.

Олег протянул ему руки, но стражник повёл головой: «За спину, сэр, за спину». Как скажете.

Верёвки стянули Сухову запястья, но не слишком туго. И то хлеб.

Минуя сводчатые коридоры и винтовую лестницу с истёртыми ступенями, он спустился во двор.

Здесь было промозгло и зябко, как в погребе, суровые и мрачные стены тюрьмы закрывали простор, даже небо стягивая до скромного многоугольника лазури. Человек пять или шесть солдат грелись у костра, в сторонке фыркали их лошади. А вот и его «карета» — громоздкая телега, запряжённая волами.

Запрыгнув, Олег устроился на тюке соломы, четыре стражника уселись по сторонам подводы, свесив ноги, и возница щёлкнул кнутом.

Волы лениво стронулись с места, поволокли повозку к воротам — те уже медленно раскрывались навстречу. Чему? Смерти? Или воле? Скоро узнаем.

Шестеро всадников покинули Ньюгетскую тюрьму следом за повозкой. Узилище стояло на перекрёстке Ньюгейт-стрит и Олд-Бейли, и дорога до Тайберна обещала быть долгой — воловью упряжку разогнать нелегко.

Колёса, хоть и смазанные, скрипели нещадно, ободья грохотали, копыта волов неторопливо плюхали. Олега потянуло в сон. «А почему бы и нет?»

Заставляя стражу вздрагивать, он улёгся на солому. Трясло так, что не заснёшь, но хоть подремать…

Толпа стала подходить потихоньку. Гомон голосов становился всё громче, иногда стихая — видимо, зеваки стояли не слишком плотно.

«Попробовать?» — мелькнуло у Сухова. А стоит ли?

Кряхтя, он сел и огляделся. Дома в один-два этажа выстроились вдоль довольно широкой улицы. В узких проулках мелькали огороды и пастбища. Оксфорд-роуд.

К югу от дороги раскинулись кварталы Сохо, занятые ремесленным да торговым людом.

Любопытствующих бездельников хватало: одни молча стояли, жадно наблюдая за аристократом, которому уготовили казнь в этот прекрасный осенний денёк, другие шли рядом с повозкой, высматривая мелкие подробности.