Hospital for Souls (СИ) - "Анна Элис". Страница 37

Чонгук коротко кивает и разворачивается к нему, приблизившись к шее и остановив руки с машинкой навесу. Кажется, он тоже очень сильно волнуется. И это странно – видеть Чонгука таким эмоционально нестабильным и понимать, что ты и есть тому причина. Ведь мало того, что тот прямо сказал о своих чувствах, переступил, можно сказать, через свои принципы, так ещё и собирается часть этих чувств навсегда отдать Юнги со своим рисунком. Это слишком ответственный шаг.

— Приятного будет мало, — прямо говорит Чонгук, на секунду включая устройство, и Юнги немного пугается от этого звука, но потом всё же настраивает себя окончательно и громко выдыхает.

— Тебя не будет отвлекать, если я в процессе буду смотреть на тебя? — осторожно интересуется.

— Мне нужно, чтобы в процессе ты не двигался, — серьёзно отвечает Чонгук, снова отворачивая его от себя.

— Тогда расскажи мне что-нибудь, иначе я… о боже, — приятного действительно мало. Юнги чувствует, как Чонгук ведёт иглой по коже, как все мысли заполняет более-менее терпимая боль, и очень хочет зажмуриться. Это ведь только начало, напоминает он себе, ещё работы непочатый край. Как же я вынесу? — Расскажи, откуда Хосок знает Тэхёна. Или… я не знаю, о чём-нибудь другом.

— Они соулмейты, — у Чонгука в голосе спокойствие.

— Ч-что? — заикается Юнги, стараясь, как Чонгук просил, не двигаться. — Соулмейты?

— Тебе объяснить, кто такие соулмейты?

— Нет, просто… — Юнги снова сглатывает и устремляет шокированный взгляд в потолок. — Когда они узнали?

— Я познакомил их несколько дней назад, — продолжая набивать рисунок, начинает Чонгук. — Хосок довольно нетерпеливый парень. Мы знакомы много лет, и, сколько я его помню, каждый раз, после встречи с посетителем, он бежал к зеркалу и проверял, не появилась ли у него вторая точка. А потом я привёл Тэхёна, который очень хотел проколоть себе уши, и у Хосока случился сердечный приступ. В хорошем смысле, — поправляет себя Чонгук. Юнги улыбается. — Тэхён пока боится его. Точнее, боится открыться.

— Из-за Намджуна, — Юнги прикрывает глаза.

— Да, — Чонгук медленно ведёт иглой вниз, по ключице, дышит практически в кожу, а Юнги чувствует, как кружится голова от таких контрастных эмоций. А ещё неожиданно покрывается мурашками, когда, чуть опустив голову, случайно утыкается носом в чонгукову щёку. — Я же просил, — Чонгук аккуратно поворачивается к нему лицом, и их лбы практически сталкиваются. — Не двигайся, — говорит прямо в губы.

Не могу, хочется ответить Юнги, но силы на то, чтобы открыть рот и произнести хоть что-то, мгновенно куда-то испаряются. Зато сил на то, чтобы протянуть руку к лицу Чонгука, зажать пальцами его подбородок и начать невесомо вести носом по его щеке, улыбнувшись от того, как тот прикрывает глаза, у Юнги хоть отбавляй. Не выходит рядом с Чонгуком забывать о нежности. Не получается его слушаться. Юнги мягко касается носом его кожи, дышит им, а сам падает куда-то быстро, тонет. Теряется в ощущениях. Юнги думает, что умрёт, если дотронется до него сейчас губами. Воспламенится, точнее, а потом за мгновение сгорит. Поэтому не переходит грань, не приближается, чтобы поцеловать, а продолжает терять контроль вот так – лишь задыхаясь от того, что может чувствовать его настолько близко, и того, что его не отталкивают.

Юнги сложно выносить это, не имея возможности сдаться. Он хочет ощущать Чонгука не только сейчас, но и в любой другой момент, в любую минуту, секунду. Хочет знать, что Чонгуку попросту необходимо прикрывать глаза, потому что он тоже не может с собой справляться. Но так же, как и он, боится потерять то, что между ними уже есть, поэтому страшится даже подумать о том, что пора прекратить разыгрывать эту драму и спросить у него в лоб, взаимны их чувства или нет.

— Если будешь отвлекать меня, я закончу только к утру, — шепчет Чонгук, не открывая веки.

— Прости, — выдыхает Юнги, едва задевая его нижнюю губу большим пальцем.

Отстраняться не хочется, но Чонгук прав: им не стоит здесь задерживаться. Намджун будет вне себя от злости, а когда он в таком состоянии, страдает, как правило, только один человек – Чонгук. Поэтому Юнги с недовольным мычанием отворачивает от него голову, пытаясь скрыть свои горящие щёки, зажмуривает глаза, вновь почувствовав неприятную боль в области шеи, и старается просто молча лежать, не донимая Чонгука вопросами и не прося его что-нибудь ещё рассказать.

Юнги знает, что Чонгуку тоже тяжело видеть его перед собой, касаться его шеи, пусть и через перчатки, и тормозить и себя, и свои желания, чтобы не сорваться и не сделать то, что хочется. Но Юнги не должен позволять ему этого, потому что, если им обоим снесёт сейчас крышу, отвечать в итоге вынужден будет лишь один из них. И это больно, больнее, чем иглой тату-машинки по ключице или ногтями Намджуна, впивающимися в кожу в пиковые моменты, и от этого никуда не сбежать – не потому, что тебя при любом раскладе из-под земли достанут, а потому, что из-за того, что ты волнуешься за чужую судьбу больше, чем за свою, ты сам не можешь сдвинуться с места.

Юнги готов пожертвовать всем, что есть, только бы у него никогда не забирали чувства к Чонгуку.

Но Чонгуку сейчас об этом знать необязательно.

*

— Живой? — смеётся Хосок, когда Юнги, который, по всей видимости, отлежал себе все конечности за эти несколько часов, очень медленно и нехотя выползает из кабинета Чонгука.

— Не уверен, — тот, придерживая плёнку на татуировке, пытается сделать круговое движение головой. — Шею вообще не чувствую.

— Да ладно тебе. Скоро заживёт, — Хосок запрыгивает на стойку, усаживаясь поудобнее, и кивает на коробочку, которую Юнги держит в руке. — Только накладывать не забывай.

Юнги опускает на неё взгляд и вспоминает, как вместо того, чтобы ответить на «Я не знаю, как благодарить тебя. Это много для меня значит», Чонгук молча протянул ему мазь, подробно объяснив, как её накладывать, в каком количестве и через какой промежуток времени. Юнги счёл его хриплый голос за усталость и решил не доставать его своим присутствием, поэтому просто вышел, посмотрев на прощание на его спину и ещё раз прошептав «Спасибо». Чонгук ничего не ответил.

— Сколько с меня? — переходит к делу Юнги и тянется к заднему карману за карточкой, но Хосок вдруг громко усмехается. — Что?

— Не парься, друг, — Хосок соскакивает на ноги, хватает пачку сигарет, валяющуюся рядом с ноутбуком, и направляется в сторону выхода, напоследок указав Юнги на дверь в кабинет Чонгука. — Кое-кто об этом позаботился.

В салоне вновь становится тихо. Юнги стоит посреди пустого холла в полном недоумении и понятия не имеет, какого чёрта Чонгук себе позволяет. Они не пара и вроде как даже не друзья. Всего лишь непризнанные друг другом соулмейты. Кто давал Чонгуку право платить за него, работать себе в убыток? Юнги не нужны такие подарки, особенно сейчас, когда у него, Чонгука, и его семьи такие тяжёлые времена.

Ноги сами ведут в сторону чонгукова кабинета, а пальцы со злостью сжимают коробочку с мазью в руке. Юнги буквально влетает в маленькое тёмное помещение, намереваясь устроить Чонгуку разнос, но тот никак не реагирует, продолжая делать что-то с тату-машинкой, и даже не поворачивается к нему лицом, будто показывая, что ему нечего сказать в ответ.

— Зачем ты это делаешь? — не выдерживает Юнги, подходя к нему со спины. — Я в состоянии заплатить за себя.

Ответа не следует. Чонгуковой выдержке можно только позавидовать: любой другой на его месте уже вспыхнул бы и закричал, мол, я всё для тебя сделал, ну что тебе ещё надо? Но не Чонгук. Юнги страшно бесит это его спокойствие и отсутствие реакции и эмоций. Чонгук вообще человек? Если да, то что с ним не так? Где его чувства?

— Чонгук, — вновь зовёт Юнги. — Ты сейчас в полной заднице, тебе негде и не на что жить, а ты… — он запинается и с каким-то странным отчаянием смотрит на коробочку, зажатую в пальцах. — Ты даже мазь мне купил. Вы ведь не выдаёте их каждому клиенту после сеанса. Не выдаёте же? — тишина. — Чёрт… — Юнги зажмуривает глаза и морщит лоб, не зная, что ему со всем этим делать. — Ты…