Говорит Альберт Эйнштейн - Гэдни Р. Дж.. Страница 4
В Мюнхене семья Эйнштейн вкусила все прелести буржуазной жизни, сперва поселившись в арендованном доме на Мюллерштрассе, 3, а затем переехав в дом с просторным садом по Ренгервег, 14.
– Альберт говорит не так бойко, как другие дети, – жалуется Паулина приехавшей погостить старшей сестре Фанни. – Почему он все повторяет дважды?
Паулина вышивает на скатерти слова «Sich regen bringt Segen» – «Где труд, там и счастье».
– Моя новая игрушка, – медленно произносит Альберт. – Но где же колесики?
– Вот, теперь видишь, Фанни?
– Может, он просто пытливый.
– Пытливый. Пытливый. Мне не нужен пытливый ребенок. Мне нужен нормальный.
– Будет хуже, если он не услышит от тебя ни одного доброго слова. Замкнется в себе. А ты так и не узнаешь, какой он на самом деле.
– Все я знаю. Если так пойдет и дальше, никакого проку из него не выйдет.
– А еще кто-нибудь так думает?
– Конечно. Даже экономка говорит, что Альберт Schwachkopf [дурачок]. Постоянно что-то бормочет себе под нос.
Альберт смотрит на мать, потом на тетку и улыбается. Шевелит губами. Мычит. Пускает слюни. Произносит что-то невразумительное.
– Что ты хочешь сказать, Альберт? – спрашивает его мать.
По подбородку стекает слюна. Ребенок топает левой ногой.
– Не пускай слюни! – сердится мать. – Видишь, Фанни. Он совсем не такой, как другие дети. Права экономка.
Он неловко встает на ножки. Сосредоточенно делает каждый шаг, балансируя пухлыми ручонками.
– Земля дрожит у меня под ногами. Ein Erdbeben. Землетрясение. Wunderschön! [2]
– Сыграй что-нибудь на пианино, – просит Фанни сестру. – Ты писала, что ему нравится, когда ты музицируешь.
Молодая мать направляется к инструменту, Альберт ковыляет за ней по ковру.
Паулина выбирает Моцарта.
Как зачарованный, Альберт смотрит на мать, играющую Сонату для фортепиано до минор, K. 457.
– Не останавливайся, мамочка. Давай, давай, давай.
– Не могу же я до конца своих дней для него играть, – причитает Паулина.
– А может, из него выйдет пианист, – возражает Фанни.
Вечером того же дня отец декламирует Шиллера.
Альберт вжимается в колени отца, завороженный его голосом.
«Нет случайностей. Что в мире / мы все считаем случаем слепым, / то рождено источником глубоким…»
«Только тот, кому хватает терпения довести до совершенства самое простое, сможет овладеть мастерством исполнения сложного»…
«Человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет».
Или из Гейне: «Там, где книги жгут, / Там и людей потом в огонь бросают».
И: «Каждый отрезок времени – это сфинкс, который кидается в пропасть, как только разгадана его загадка».
И еще: «У римлян, наверное, не осталось бы времени для завоевания мира, если бы им сначала пришлось изучать латынь».
Альберт смотрит на отца с восхищенной улыбкой.
В доме по Ренгервег, 14, частенько собираются родственники Эйнштейнов и Кохов не только со всех концов Германии, но даже из Северной Италии.
На заднем дворе без умолку галдят дети, в том числе двоюродные сестры Альберта – Эльза, Паула и Гермина, дочери Фанни. Тетя Фанни замужем за Рудольфом Эйнштейном, текстильщиком из Хехингена. А Рудольф – сын Рафаэля, дядюшки Германа Эйнштейна. И тот и другой род очень гордятся этим запутанным клубком родственных связей. Юный Альберт без труда запоминает имена многочисленной родни.
Однако приятнее всего ему проводить время наедине с самим собой. Порой кажется, что его тело и разум существуют отдельно друг от друга. Одна гостья замечает, что для мальчика он слишком замкнут. Альберт широко раскрывает карие глаза. Сторонние наблюдатели отмечают, что такие темные, тусклые глаза бывают только у слепых.
Безучастный к происходящему, он то наблюдает за голубями, то копошится со своим игрушечным парусником у ведра с водой. Его не привлекают командные игры, как, впрочем, и любые другие игры с детьми; он просто слоняется неприкаянный, иногда злится или уединяется со своей моделькой фабричной паровой машины – подарком Цезаря Коха из Брюсселя, дяди по материнской линии, – или паровым двигателем, таким же, как тот, что используется в паровозах и пароходах, только миниатюрным. Он оборудован предохранительными клапанами на пружинах и свистками. Звуки работающего двигателя – пыхтение паровой трубы, постукивание коленвала и бесконечные свистки – распространяются по всему дому.
Всеобщее раздражение только раззадоривает Альберта.
– Ту-ту-у! – выкрикивает он. – Тудум-тудум. Чух-чух-чух, die Eisenbahn! [3] – А сам краем глаза поглядывает на гостей.
В свой пятый день рождения Альберт не встает с постели из-за гриппа – вот досада.
– Смотри-ка, что у меня есть, – произносит отец. – Держи.
И вручает Альберту небольшой сверток.
– Можно, я открою, папа?
– Конечно.
– А что там?
– Сейчас сам все узнаешь.
Альберт разворачивает оберточную бумагу, открывает маленькую коробочку и достает компас.
– Папа. Как здорово. Спасибо тебе от всего сердца. Спасибо.
– Надеюсь, тебе понравится.
– Мне уже нравится, папа, и даже очень.
Альберт постукивает по стеклянному окошку компаса.
– Вот и славно. Зайду к тебе попозже.
– Я люблю тебя, папа.
– И я тебя люблю, Альберт.
Оставшись один, Альберт и так и этак вертит и трясет корпус прибора в надежде обмануть стрелку, направив ее туда, куда ему хочется. Но как бы он ни исхитрялся, магнитная игла снова и снова находит путь на север.
Взбудораженный, Альберт весь трепещет от этого чуда, руки дрожат, к телу подбирается озноб. Невидимая сила: выходит, мир таит в себе неизведанные свойства. За вещами должно быть что-то еще, глубоко скрытое.
Майя с восторгом наблюдает, как ее семилетний брат возводит карточный домик высотой в четырнадцать этажей.
– Чудо какое-то, – изумляется она. – Как ты это делаешь?
– Научная инженерия, только и всего, – объясняет Альберт. В минуты увлеченности он говорит без запинок. – Смотри, Майя. Карты беру старые. Видишь? Сначала строим основание. Для этого я прислоняю друг к другу две карты в форме треугольника. Выстраиваю из них ряд. Теперь надо его перекрыть. Выбираю подходящую карту и кладу ее на вершины двух соседних треугольников. Все надо делать очень аккуратно. Когда первый этаж готов, я осторожно начинаю следующий. Повторяю все то же самое и делаю третий этаж, потом четвертый, сейчас мы уже на пятом, и так далее.
– Альберт, это просто чудо. Ты, наверное, будешь жить, как библейский Иисус, и творить чудеса?
– Майя. Мы же не только Библию читаем, но и Талмуд. Мы евреи. Мы – евреи.
– А ты расскажешь мне про Иисуса? Ты столько всего знаешь.
– Ничего я не знаю.
– Ты знаешь все на свете.
– Нет, Майя. Чем больше я узнаю, тем больше убеждаюсь, что ничего не знаю.
Любопытство порой завладевает им полностью.
Альберт часами бродит по окрестностям, рыночным площадям и крытым пассажам, стараясь избегать нагруженных пивом телег, от которых только тряска да грохот. К счастью, Паулина никак ему не препятствует. Наоборот, она дает ему все больше свободы. Для размышлений, для обдумывания своих идей в одиночестве.
Гуляя под моросящим дождем, он наблюдает, как старшие школьники играют в кегли.
– Пожалуйста, разрешите мне бросить разок, – обращается к ним Альберт.
– Ну, попробуй, малой, – смеется школьник. – Держи. – И подкатывает к Альберту шар.
Но шар оказался таким тяжеленным, что Альберт даже не задевает им кегли. Да к тому же сам падает в грязь.
Школьники заливаются хохотом. Альберт с трудом сдерживает обиду.