Симфония боли (СИ) - "Ramster". Страница 69

- Да-а…

Мелко подрагивая, прижимаясь к Вонючкиному телу приподнявшимися бёдрами, – Рамси дёрнул его ниже. Жёстко, беспрекословно – остановил вверху живота.

- Кусайся! – Хватка пальцев, вцепившихся в ошейник, пульсировала от возбуждения; вдох – края рёбер приподнялись, раздвинулись чуть шире…

Сдавленно выдохнув, Вонючка припал к горячей коже над самым животом: губами, языком, остриями зубов на грани чувствительности – будто ласка ножом, ещё и ещё раз, увлекаясь, тихо урча… Хриплый стон – хозяин вытянулся всем телом под широкими влажными поцелуями.

- Я-а… сказал… кусаться! – шалеющий рык сквозь зубы – и Вонючка, всхлипнув с заполошным ужасом, осторожно сжал зубами край рёбер. – Ещё!

Он легко куснул второй раз, почти отпрянул – Рамси резко выдохнул, выгнувшись – рывок! – за ошейник и сам навстречу… И Вонючка в ужасе взвыл, ощутив клыками треск вспоротой кожи. Затрясся, заполошно скуля – нет, нет, нет, я не хотел, простите, простите!.. – холодея и немея от железного вкуса на языке…

Упоённый возглас – без тени разума; будто только этого Рамси и хотел: сочащихся кровью порезов и чистого, всепоглощающего ужаса живой игрушки – в каждой нотке жалкого скулежа и в каждом дрожащем, бесконечно бережном касании языком… Ещё и ещё, благоговейно смывая кровь, извиняясь, влюблённо урча, едва дыша – и Рамси стонал в ответ так блаженно, что вместе со следами его крови медленно таял Вонючкин страх.

Дыхание всё чаще, глубокое, кайфное; пальцы, выпустив ошейник, вплелись в волосы над ухом – и Вонючка, зная этот сигнал, просяще-нежно провёл языком по животу. Блаженный выдох – увлечённое согласие – и лапки в обрезанных перчатках осторожно потянули вниз пояс джинсов. И первое скольжение языком – горячее, по всей длине – заставило хозяина дрогнуть и выгнуться с глухим стоном.

- Да-а… Хороший… – выдохнул Рамси, и пальцы поощрительно сжались в волосах.

Вонючка ласкал его увлечённо и нежно – ровно настолько, насколько позволяли смертоносные импланты; каждое прикосновение к ним – не к остриям, а к зеркально гладкой передней поверхности – так и пробивало сладким чувством опасности. О, Вонючка умел быть идеальным в пределах того, что ему было дозволено! Скольжения языка с упоительными лакающими звуками – каждый отдаётся волной сладкой дрожи, вспышкой удовольствия, – выласкивая каждый предельно чувствительный рельеф.

- Р-руку, – хрипнул Рамси – уже выгнувшись весь, мелко подрагивая, не дыша; Вонючка не колеблясь протянул четырёхпалую лапку к его растопыренным пальцам.

Прижмурился на миг, когда хозяин вцепился и стиснул – до сладкой ноющей боли, до тихого хруста; робкое сжатие в ответ – и, дёрнувшись всем телом, Рамси сдавленно взвыл. Вонючка с обожанием таращился на него во все глаза – на каждую сладкую судорогу, сотрясавшую крепкое тело, – благоговейно увлечённо сглатывая. Последняя волна напряжения – и хозяин наконец задышал: бессильно опав на скомканные обрезки паруса, пожирая взглядом преданно облизывающуюся Вонючкину физиономию…

Полуприкрытые хищные глаза светились в полутьме нереальной прозрачно-голубой опалесценцией; губы были приоткрыты и сухи, рубиновая серьга забросилась внутрь уха и поблёскивала там, точь-в-точь капля крови – таким Рамси Болтона могло видеть только одно существо в мире. Тяжело дыша, с заполошно колотящимся сердцем – от чего мелко дёргались рёбра слева, поблёскивая свежими разрезами, – он встянул игрушку для пыток выше, на себя. Ошалело-обожающие глазищи Вонючки были теперь прямо напротив нелюдских болтонских глаз – Рамси поцеловал его в морду, над клыком, как любимого пса, вжался носом сбоку от его носа и застыл так, блаженно уркнув.

- Умница и краса-авец… – выдохнул хрипло, почти нежно, почти благодарно.

Пригнув ниже, он уложил живую игрушку себе на грудь – а скорей уж просто уронил Вонючке на спину отяжелелые руки – и тот, удовлетворённо выдохнув, робко потёрся о хозяина щекой.

- Ты одеялко?.. – зачарованно, полуобморочно-сонно пробормотал Рамси.

- Я Вонючка! – тревожно отозвался питомец, напрягшись плечами – в ожидании жестокого обучения послушанию.

- И одеялко, – настоял хозяин строго, уже едва удерживаясь на краю сознания.

- Да, мой лорд, и одеялко… – покорно согласился Вонючка, блаженно улыбаясь в темноте.

Благоговейно держа на себе обмякшие крепкие руки, тая от тёплого дыхания в волосах на макушке – он завороженно слушал стук сердца под самым ухом. И в этой переполненной смертями верфи, на этом разбитом корабле, на полу разорённой капитанской каюты – Вонючка был совершенно неприлично счастлив.

Комментарий к 15. Разомкнувшийся круг (3) https://vk.com/kalech_md?w=wall-88542008_982

====== 16. Альтерация звука... ======

Хозяин уже давно спал, согревшись под живым одеялом, а Вонючка всё так же молча слушал неспешные удары его сердца и думал. Воспоминания, казалось бы, так надёжно похороненные и запечатанные запретом, теперь пробудились и никак не желали уходить, жалили взбудораженное сознание. Воспоминания не о себе, конечно, – но всё, что происходило с мальчиком по имени Теон Грейджой, почему-то стало близким и важным. И помнилось теперь совершенно ясно.

На корабле этому ребёнку было хорошо – Вонючка не сомневался. Время сгладило все недостатки и обесценило минусы, которые выглядели сейчас совсем незначительно, – особенно в глазах того, кто прошёл через пытки в дредфортском подвале. Пусть над Теоном смеялась Яра, называя его принцессой и хлюпиком, пусть Родрик и Марон не обращали на него внимания, слишком занятые своими делами и безразличные к мелкой шмакодявке. Пусть даже родители не возлагали на него больших надежд: светловолосый тощий кудряшка, абсолютно не самостоятельный – ну какой из него пират, даже дочка смотрится серьёзнее…

Но они всё же были семьёй – по крайней мере, другого примера семьи, кроме как родня Теона, Вонючка не смог бы назвать при всём желании – и заботились друг о друге в своей манере. В спокойные вечера собирались вместе в адмиральской каюте, и Бейлон Грейджой рассказывал байки из своего прошлого, учил детей морским хитростям или показывал приёмы рукопашного боя. Мать семейства смотрела на них с ласковой и довольной улыбкой, которую редко можно было увидеть на лице суровой пиратки, собственноручно отправившей на тот свет не одну сотню людей. Тогда Теон чувствовал, что они единое целое, – Вонючка не мог этого понять, но помнил как факт.

Впрочем, была у адмиральского последыша и другая семья, весёлая, настоящая: шумный кок Джиммини, молчаливый штурман Росс и пара неразлучных друзей-матросов Тобин и Корин. Джиммини всегда старался подсунуть Теону самые лакомые кусочки, нередко покупал для него вкусности в портах, а затем совал мальчишке втихомолку: «На! А то худющий как щепка!» Сам кок был огромным мужчиной с басовитым хохотом, и, очевидно, ему хотелось, чтобы «приёмыш» походил на него. Да тот и не отказывался.

Росс учил Теона ориентироваться в пространстве и стрелять: «Есть только ты и цель. Всё остальное, пусть хоть весь мир взорвётся, не имеет значения», – и отвешивал подзатыльника зазевавшемуся ученику. Любимой его темой было оружие: «Револьвер и винтовка — это как лучшие друзья: всем растолкуют, насколько ты прав. Впрочем, нож при себе тоже нужен как дополнительный аргумент».

Тобин, дитя грязной шлюхи и приёмыш улиц, обучал дракам без правил. «Никто не будет тебя жалеть, малыш, — говорил он барахтавшемуся под ним Теону самым невозмутимым тоном. — Тебе всегда придётся выбираться самому! Так что старайся».

А Корин был ловким, как никто другой, и даже самая лёгкая обезьянка не могла бы сравниться с ним в полётах среди снастей. От него младший Грейджой перенял умение лазать, как кот, цепляясь за малейшие неровности, и сражаться за свою жизнь хоть под водой, хоть балансируя на самой тонкой рее.

Все они погибли при облаве.

В тот вечер ничего не предвещало опасности, наоборот: отец Теона заключил удачную сделку и вся команда праздновала. Враги появились неожиданно, заполнив корабль, словно чёрные муравьи. Родрика и Марона, так не вовремя оказавшихся около трапа, застрелили первыми при попытке поднять тревогу. Два выстрела прогремели в весёлом шуме и гаме, будто предвестники ликующей смерти. Команда быстро спохватилась, застучали по палубе тяжёлые быстрые шаги, тревожные крики разнеслись от кормы до носа, прозвучала, словно труба, команда сражаться… Но было поздно: их окружили.