Симфония боли (СИ) - "Ramster". Страница 79

Вонючка не погиб. Вонючка не сражался за хозяина и никогда не был ему верен. Потому что просто не существовал. Вся жизнь Рамси Болтона – это всего лишь иллюзия умирающего детского мозга за секунды до реанимации.

Странные звуки – не скулёж и не рыдания: Рамси крупно трясётся, и каждый клочок разорванного болью вдоха хрипит в горле невыразимо жалобно и жалко.

- Пожалуй, с тебя достаточно. Ты усвоил урок.

Отец легко поднимает его и несёт по лестнице из подвала, небрежно, как вязанку дров: свесилась, обтекая кровью из ушей, голова, болтаются искалеченные ручонки.

- Я не хочу этого, хватит, не надо больше, – бормочет Рамси монотонно.

И сводчатый потолок над лестницей гаснет в его глазах. И воздуха снова не хватает, сколько ни дыши, вот только дышать Рамси уже не хочет. Он летит вниз, вниз – безвольно разжав руки, не цепляясь, – пока не падает на колени. В лицо ударяет ветер, и мимо, сверкнув фарами, с рёвом проносится машина. Ослеплённый вспышкой, Рамси бессмысленно таращится на скачущие перед глазами хвостатые всполохи.

Насколько всё было бы лучше, если бы вторая реанимационная попытка действительно оказалась безуспешной. И не было бы на самом деле ничего, и «ни один Теон не пострадал».

Вот только рассудок семилетнего ребёнка неспособен вообразить в подробностях всё то, что Рамси помнил. Всё то, что хотел вырезать из себя вместе с мозгами и требухой и не знать больше никогда. Выкашляв пару сухих рвотных спазмов – растревожив в который раз порезы во рту, – он тяжело поднялся и ковылял дальше.

Ему плевать было, сколько лиг осталось до Дредфорта и возможно ли вообще дойти. Ему плевать было, понадобится ли ещё морфин и отпустит ли его когда-нибудь сломанный блок.

Рамси просто шёл, шатаясь, по обочине трассы – домой, домой, домой. Шёл, уже не вздрагивая от проезжавших мимо машин. Шёл, забывая отплёвывать кровь из изрезанного рта. Шёл, шёл, шёл, пока каждый вдох не превратился в хрип, рвущий что-то внутри, а каждый выдох – в жалкий скулёж. Он брёл слепо и упрямо, неся в себе боль – до краёв, осторожно, не расплескать! – нараставшую с каждым глотком воздуха, пока не осознал, что задыхается.

Попойка в городке Пайр в честь зачисления Гриша во Второй Отряд (окончательного, с выдачей клички и уничтожением всех официальных документов) прошла на ура. Сегодня парень по имени Гришен Крастель исчез из всех баз данных, остался только Гриш из отдела непопулярных мер – один из «ублюдковых собак». Хоть и не было рядом никого из новых сослуживцев, чтоб отметить это событие (на свадьбе шефа веселятся, наверное, до сих пор!), бывшие однокурсники по наёмничьей академии охотно разделили с Гришем радость. Непонятно, правда, как так вышло, что виновник торжества оказался тем самым трезвым, которого усадили за руль. Волшебство, не иначе…

Болтонских молодцев по пути из города в казармы набился полный джип, под завязку; наутро, протрезвев, ни за что бы так не упаковались. В душном салоне гремела музыка и гогот, что не мешало самым подгулявшим дремать в причудливых позах.

Они как раз проехали столбик тринадцатой лиги (Гриш едва удержался от того, чтоб по старой детской привычке трижды поплевать), когда фары вдруг высветили тащившегося по обочине болтонского наёмника. Тот, видимо, тоже неслабо гульнул: еле переставляя ноги, шатался так, что чудом не падал с каждым шагом. «Вместится как-нибудь, – подумал Гриш. – Не дело это – по такому холоду да в таком виде своих на дороге бросать…»

- Эй, приятель! – окликнул он, притормозив и опустив окно. – Перебрал? Давай до казарм подкину!

Трясущаяся, перемазанная (кровью?!) рука неловко сковырнула солнечные очки, и они хрустнули где-то под ногами.

Глаза.

Гриша словно током перетрясло, да воздух застрял в глотке. Страшные, стылые, бесцветные глаза, из которых смертью сквозит, – такие только у Болтонов бывают… Глаза – и белое, совершенно мёртвое лицо господина Рамси с ползущей изо рта струйкой крови. Поборов желание тут же дать по газам, Гриш в ужасе заорал на одном дыхании:

- Да что ж такое-то, опять, я не специально, честное слово, я не узнал вас, ради всех богов, ПРОСТИТЕ, МИЛОРД!!!

- Х*ле вопишь, псих?! – подхватился боец на соседнем сиденье.

- Там был господин Рамси! Вон там, в нашу форму одетый! Страшный как смерть!.. – В состоянии, близком к истерике, Гриш тыкал пальцем в пустое окно. – Прям на меня смотрел!!!

-Ты чё, малахольный, перегаром от нас надышался? Там, бл**ь, нет никого! И не было.

- Был!.. Таких глаз ни у кого больше не бывает! Вот как тебя его видел, и кровища изо рта!..

- Ребя-ат… – донёсся голос с заднего сиденья – севший от ужаса, разом протрезвевший; лицо бойца, к которому все повернулись, затихнув, было по-детски пучеглазо в дрожащем свете от его смартфона. – Ребят, на всех сайтах новость официальная… Болтоны найдены мёртвыми в особняке в Пайре. Лорда Русе взрывом убило, а перед этим он сам сынка расстрелял своего… Десять выстрелов в лицо…

Гриш задушенно пискнул и втопил педаль газа в пол.

Рамси, конечно же, был. Просто чтобы увидеть его, понадобилось бы выйти из машины – которую он даже не заметил, не отобразил в сознании. Рамси уже ничего не видел и не соображал, когда стянул солнечные очки, а потом покачнулся на краю обочины и свалился в кювет.

«Надеюсь, однажды ты сам сдохнешь от боли».

Это пожелание исполнялось прямо сейчас – хоть для его исполнения и понадобилась смерть пожелавшего. Сознание отключилось на пике агонии – как последний акт милосердия, – и Рамси Болтон перестал быть в этом мире. Иначе откуда взялся тёплый свет, и уют, и спокойствие – небывалое, обволакивающее спокойствие, которого он давным-давно уже не испытывал?..

- Рамзайка… Ты здесь.

Такой нежный, совершенно забытый голос. Лучи света собрались в длинноволосый мягкий силуэт – и Рамси вытолкнул хрипло, оторопев:

- Мама.

И горло перехватило горьким спазмом – как будто он был ещё живым.

- Я не ждала тебя так скоро… – она казалась огорчённой. – Ты так подрос, сынок, такой взрослый стал!

- Мама… – неверяще повторил Рамси, слепо ковыляя навстречу; шаг за шагом его поглощал свет, а на нежном лице, так неуловимо похожем на его собственное, всё яснее проступали родные черты. – Ма-ам… – Ошеломлённо таращась на неё, он подавился вдохом – и слова покатились сами собой, спотыкаясь друг о друга: – Я же тебя простить не мог всё это время, я не знал, где ты, я просто не помнил, что он с тобой сделал, а он сказал, что ты убежала… Я ненавидел тебя из-за него, а ты просто… просто умерла. А я думал, что ты предала меня, и всё это время тебя ненавидел… – горько, горько – до позорного всхлипа, а вот слово «прости» вытолкнуться так и не смогло: как неспособен был на него Рамси при жизни, так неспособен остался и сейчас.

- Не кори себя, солнышко моё, – мягко, всепрощающе улыбнулась мама. – Когда больно, то бывает, что злишься. Да вот только не ненависть это, а всё та ж любовь. Кого не любишь, тот больно не сделает тем, что уходит…

Рамси стиснул сползший с запястья на ладонь ремешок ошейника – потрёпанный, мягкий – нереально мягкий, будто границы его ощущений уже размывались небытием. Не думать! Не помнить! Встряхнувшись, он выпалил – ожесточённо и гордо – то, что всегда считал главным в жизни:

- Знаешь, я теперь – лорд Болтон! – И, не дожидаясь ответа, довольствуясь восторженным всплеском маминых рук, объявил со сдержанным, бессмысленным торжеством: – Отец мёртв. Я его убил.

- Жаль его… – болезненно нахмурилась мама. – Это очень несчастный человек был. Запрещал себе любить… Ты только не стань как он, сынок! Ты счастливым должен быть.

- Я уже никаким не стану, мам. – Рамси улыбнулся грустно и светло, без всякого сожаления. – Я сломал смертельный блок, морфин отработал своё, и я умираю сейчас в канаве от болевого шока.

Мама приблизилась ещё на шаг и мягко обняла его за плечи. Руки её были невесомы и теплы, как нагретый воздух или лучи утреннего солнца.