Симфония боли (СИ) - "Ramster". Страница 96

Бесцветная бровь приподнялась, угол рта дёрнулся в полуухмылке; Рамси молчал, таращась в упор, не в силах выдавить ни звука, как и бывает в страшных снах.

- Ты наполовину Болтон, наполовину человек, и человек этот – Жертва, – объяснил отец просто. И, подавшись вперёд, с жутковатой, почти ласковой улыбкой признался: – Мне нравится твоя боль.

Рамси отшатнулся в омерзении, с подкатившей под горло тошнотой – всего-то на секунду. А потом смиренно опустил и взгляд, и руки. И с обречённым лицом жертвы шагнул вперёд, приоткрывая объятия.

Русе жадно сгрёб его, стиснул ладонями; короткий рывок – и, выщелкнув нож, Рамси с хряском всадил его отцу между рёбер. И от боли, хлынувшей в голову, в грудь, в пальцы – истошно взвыл над рухнувшим в ноги трупом. И продолжал кричать, уже вскинувшись в духоте кабины, – сипеть, хватая ртом воздух, над перекорёженными судорогой руками…

- Вонючка!.. Вонючка-а… – хрипло выть в темноту, требуя свою слабость, свой анестетик от ран, а на деле-то просто усиливая боль до предела. – Вонючка!..

Гриш сунулся навстречу из полумрака между передних сидений – перепуганный, заспанный. При виде шефа на помятой полудетской физиономии отразилась почти жалость.

- Милорд?..

- Иди спать, – сквозь зубы, на выдохе вытолкнул Рамси, крепко зажмурясь; боль слепила и мешала дышать.

- Я могу чем-то помочь? – предложил Гриш, уже пятясь.

- Нет! Убир-райся!..

Паническая возня, щелчок, морозный холод – и дверца поспешно прикрылась, возвращая тепло: болтонский молодец от беды подальше вылез из машины. Рамси остался в тишине. Только собственное сдавленное сопение и тонкий посвист ветра. Бесчисленные лиги северной трасы в обе стороны – и снег, снег, снег, бьющийся в окна.

Гриш топтался где-то снаружи, явно боясь залезть обратно. Рамси понятия не имел, почему тот ещё не сбежал. Преданность можно купить, можно завоевать страхом. Гриш не был привязан ни деньгами, ни удовольствиями, ни даже цепью. А страх… Что представлял из себя теперь лорд Болтон на расстоянии дальше выстрела? У него не было ответа на этот вопрос. Досадливо наморщась, Рамси постучал по стеклу и приглашающе махнул рукой: с воспалением лёгких этот недотёпа станет совсем бесполезен.

Проспав до рассвета, они прибыли на место к полудню. Городок на север от Дредфорта, недалеко от элиотского поместья, назывался так же – Эйл. Задание для Гриша здесь было простым, никаких шпионских историй и переговоров: только пробраться в приют для детей-инвалидов, где содержался внебрачный сын Элиота, и выкрасть любую его приметную вещь. А уж самого Элиота… самого лорда Элиота Рамси собирался выловить своими руками. Фрей любезно сообщил, во сколько тот обычно приезжает, – до нужного времени оставалась ещё пара часов, не меньше. Рамси успел купить поесть и выпить – на будущее: в глотку ничего не лезло; успел изучить карту, чтоб освежить в памяти окрестности…

Вернувшись, Гриш чересчур громко хлопнул дверцей – Рамси даже дрогнул, отвлёкшись от мыслей; порывисто предъявил пластиковую игрушку – дорогого на вид робота с обгрызенными антеннами:

- Вот… – на бледной, схуднувшей за последние дни физиономии страдальчески тужилось что-то вроде решимости. – Но только если… если надо будет ловить для пыток детей, я…

- Не надо будет, – успокоил Рамси лениво. – Хлебни винца. Представляешь – я не пил со свадьбы. Сколько это – дней пятнадцать? Больше?.. Алкоголь полностью выводится из организма за три недели, то есть никогда.

Гриш робко изобразил улыбку. Но «хлебнуть» не потянулся – Рамси так и продолжил покачивать бутылку на просвет, долго, задумчиво. Красное полусладкое. Почти чёрное… Как кровь.

Он, наверное, даже казался расслабленным на первый взгляд: готовность действовать сжалась внутри пружиной – выдавало разве что чуть заметное подрагивание рук и чересчур круглые для спокойного человека глаза… Распахнувшиеся шире и безумнее на звук подъехавшей машины.

Элиот действительно явился без охраны. Надо же, какую тайну сделал из того, что зачал когда-то недоумка! Как только над открывшейся дверцей показалась знакомая седая макушка, пружина выщелкнула: в одну секунду, ни звука не издав, Рамси рванул из кабины. Он не попробовал вина – но он его предвкушал. Эта приподнятость настроения и порывистость движений были с ним – и когда Рамси заступил лорду Элиоту путь (так занятно сменились на оторопелом лице потрясение – осознание – ярость), и когда, точно как Фрею, пальнул в ногу.

Обвалившаяся с воплем туша была тяжела. Ломануло пронзительной болью запястья – но Рамси не обращал внимания на боль. Элиот вырывался, выкрикивал какие-то угрозы – Рамси не слушал. Затащил его в открытую Гришем дверь и рявкнул:

- Пошёл!

Из детдома выскочил местный охранник, когда чёрный фургон без знаков различия уже рванул прочь.

Машину трясло, подбрасывало – привязать Элиота было нелегко. Рамси даже потратил ещё один патрон, чтоб угомонить его, прострелив плечо.

- Поворот за триста пятой лигой! – рявкнул он в окошко кабины. – Подай мне бутылку и ублюдково барахло!

Это всё можно было сделать, приехав, – но Рамси не желал ждать. Поддел ножом пластмассовую пробку, откупорил бутыль и хлебнул. О да, этот запах, этот терпкий вкус и тепло, расходящееся вниз по горлу, – суррогат счастья… Суррогат возбуждения.

- Тебе конец, болтонский ты ублюдок, – прохрипел Элиот. – Тебя найдут, куда бы ты ни зашился.

- Мне, помнится, уже грозились этим, – фыркнул Рамси и глотнул ещё; в голове делалось восхитительно пусто – вот-вот закружится, поплывёт… – А кстати об ублюдках. Мой маленький собрат по незаконно… рожден-нос-ти передавал вам, сэр, большой и громкий привет! – с искренним восторгом Рамси выставил перед собой игрушку. – Так плакал, когда я забирал это! Но очень быстро забыл…

Сонно прижмурясь, он пропустил мимо ушей оскорбления и проклятия – впитывая только эмоции, вложенные в них. Ужас, горе, отчаяние. Всё самое вкусное.

- Всё самое вкусное, – повторил Рамси вслух. – Самое вкусное – это боль. Многие думают, что я тащусь от убийств, – пф, бред. Смерть – это всегда бегство. Спасение от боли. – Он задумался, таращась в заляпанное окошко задней дверцы – на летящую вдаль заснеженную трассу; резко повернулся обратно: – Зачем, зачем вы засунули свою родную кровинку в детдом, Элиот? Почему не забрали его оттуда, когда он остался вашим единственным сыном? Может, тогда его участь была бы такой же лёгкой, как у предыдущего, мм?.. – Рамси говорил быстро, увлекаясь – почти веря в горечь своих упрёков. – Мой боец был таким неловким, так быстро отправил счастливчика в мир иной! Я гораздо искуснее, поверьте. Ваш последний сынишка радовал меня криками до-олго, – заявил он сквозь широкую улыбку – сладкую-сладкую… чуть подпорченную нехваткой верхнего резца. – Недоумки – открою вам секрет – реагируют на боль почти как нормальные. Но это я ещё проверю, ведь на очереди – ваши дочурки. У них с мозгами порядок, верно?..

Всё это время Элиот что-то говорил. Рамси не слушал. Много злости, мало страха – невкусно. Он хлебнул ещё вина – как же быстро разбирает… И, бросив игрушку на пол, непринуждённо выщелкнул нож.

- Мы, кажется, въехали в лес, – поделился он наблюдением. – Ух, как трясёт.

Пол под ногами ходил ходуном – то ли из-за лесной дороги, на которой Гриш недостаточно сбавил скорость, то ли из-за того, что надо жрать перед приёмом спиртного чуть чаще, чем раз в два дня…

- Я тебя уничтожу. Ты дерьмом собственным будешь давиться, ублюдок, когда до тебя доберутся мои южные партнёры. Ты…

- Может быть, – легко согласился Рамси. – Но тебе-то прямо сейчас от этого не легче.

С теми, над кем работает, он всегда переходил на «ты».

Первый надрез он сделал, когда машина ещё не остановилась. Получилось криво: вместо новой улыбки приунывшему Элиоту – какой-то непонятный зигзаг, задевший к тому же глаз. Основательно, глубоко: Рамси пошатнулся в процессе – к счастью, не так сильно, чтоб доткнуть до мозга и похерить всю работу, но стеклянистая жижа выплеснула на распоротую щёку и глазное яблоко сдулось. Элиот заверещал не хуже Фрея – аж уши заложило в замкнутом-то пространстве.