Приключения в Красном море. Книга 1 (Тайны красного моря. Морские приключения) - Монфрейд Анри де. Страница 28

Я велю заковать в только что снятые мною цепи четырех попавших к нам в плен пиратов; они принимают эту операцию с таким же безразличием, какое было бы написано на их лицах, находись они в обувной лавке. Раздается всего несколько возмущенных криков — Абди чересчур сильно сжал одно из колец на ноге накуды.

— Замолчи, Мухаммед Омар, и прибереги свои жалобы для другого случая: скоро на твоей шее затянется петля…

— Как будет угодно Аллаху… Но откуда ты меня знаешь?

Я пропускаю его вопрос мимо ушей, пусть сохраняется завеса таинственности — еще один способ внести разлад в душевное состояние противника.

Однако перспектива оказаться на виселице, похоже, омрачает наигранную безмятежность четырех разбойников.

Я сказал «разбойники», но я ошибся — это зараники, морские пираты, которые в любой другой ситуации были бы не хуже других.

Многие из них живут в Джибути как честные люди, следуя правилам нашего общества. Овладеть же судном — это для них менее жестокая вещь, чем, например, охота, ибо команда судна может все-таки постоять за себя, тогда как животное беззащитно.

Однако не в моих планах заходить так далеко; я нагнетаю атмосферу страха, с тем чтобы выведать, где спрятаны жемчужины. Я удаляюсь на корму, и мы совещаемся вместе со старым суданцем и Джебером. Вне всякого сомнения, накуда не избавился от жемчуга.

Пока мы разговариваем, я вижу, как он пристально и настойчиво рассматривает сундук, который мы подняли со дна моря; вряд ли обычный ящик заслуживал бы такого интереса.

Я приказываю расковать Мухаммеда Омара, и его подводят ко мне.

— Знаешь ли ты, что тебя ожидает по морским законам?

— Господь велик, пусть все будет так, как ему угодно! Если ты желаешь меня убить, я не могу этому воспротивиться. Однако прошу отметить, что лично я никого не убивал.

— А тот, кого ты сбросил в море у Хармиля, он жив?

— Это одному Богу известно.

— И мне — потому что я его похоронил.

Он пожимает плечами, погружаясь в молчание.

— Однако я тебя знаю, хотя ты не знаешь меня, и всему твоему племени станет известно, что ты умер на виселице, как вор, и что твою отрезанную голову отдали на съедение акулам. Ты ведь понимаешь, что я не предам земле человека, который сбрасывает раненых в море? Твоя собачья душа будет скитаться неприкаянной до судного дня.

— Как будет угодно Аллаху…

— И, однако, я даю тебе возможность спасти жизнь себе и тем, кого ты увлек за собой, если ты вернешь жемчуг этому человеку…

— У меня его нет.

— Впрочем, и этого я от тебя не требую, мне нужно только знать, где он.

— У меня его нет, говорю тебе, можешь меня обыскать.

И он сдирает с себя одежду.

— Не советую смеяться надо мной, я знаю, что жемчужин при тебе нет, но мне известно, где они… Просто мне хотелось убедить всех этих людей, жаждущих твоей смерти, — прибавляю я, понизив голос, — что ты сам во всем сознался, чтобы попытаться тебя спасти.

И произнося это, я смотрю то на сундук, инкрустированный медью, то на его бегающие глаза. Интерес, с каким он разглядывал свой сундук, навел меня на мысль о наличии тайника, и я обронил этот намек, не зная, оправдаются ли мои подозрения. Но я попал в точку.

После долгого молчания он, склонив голову, как человек, признавший свое поражение, вполголоса произносит:

— Вели принести сундук, они там.

В одной из подпорок сундука, во всю ее длину, было проделано отверстие и залито потом воском. Накуда извлекает оттуда сверток и передает мне, я же вручаю его суданцу.

— Но здесь не все! — тотчас вскрикивает он, развернув тряпку.

— Чего же ты ожидал? Мне пришлось положить часть жемчуга в другой пакет, который я отдал на хранение серинжу, чтобы никто не узнал о существовании этих, находящихся здесь жемчужин. Надо быть осторожным, у меня ведь есть опыт.

— Хорошо, я верю тебе, — говорю я, а затем обращаюсь к суданцу: — А ты благодари Всевышнего за то, что твои самые красивые жемчужины теперь опять с тобой, ведь у серинжа, скорее всего, самый никудышный товар.

Я отпускаю на волю трех арабов. Наступило время завтрака, и, присоединившись к матросам, они принимаются за традиционный рис, словно не произошло ничего особенного. Но что теперь делать с этими людьми?

Пока я размышляю, из-за линии горизонта появляются две хури, кажется, они плывут в нашу сторону. Это остальные члены зараникского экипажа. Я посылаю навстречу им Абди и двух вооруженных суданцев.

Поравнявшись с ними, мои люди о чем-то переговариваются с зараниками, а затем все три лодки плывут к нам, причем наша держится в арьергарде.

Я кричу им, чтобы они остались на расстоянии: хватит и одного человека, чтобы объясниться.

Все просто: рассудив, что если они окажутся в открытом море без питьевой воды и пищи, то неминуемо погибнут, они решили что самое разумное каким-то образом уладить дело, ведь на Востоке все улаживается. Они сдаются на милость победителя, оплакивая затонувшую заруку.

Все они славные ребята, с очень нежными глазами, за исключением двух или трех, которые не на шутку встревожены, но их удрученный вид объясняется только одним — страхом. Увидев, что их товарищи и накуда находятся на свободе, они оживляются и начинают жалобно причитать: мол, дьявол сбил их с пути истинного и заманил на остров Хармиль. Впрочем, им надо было лишь запастись там водой, а стычка получилась из-за выстрела, произведенного суданцами, и т. д.

Как в охотничьей истории, во всем виноват сам заяц!

— Где серинж? — спрашиваю я для начала.

— Мы не знаем, наверное, он утонул, когда судно взлетело на воздух, так как после взрыва мы его не видели, ты убил его своим порохом.

Я тут же вспоминаю о предусмотрительности накуды, сумевшего отвести от себя страшную беду, которой может обернуться жадность человеческая, в тот момент, когда нельзя установить, кто прав, а кто виноват. Сверток с жемчугом, переданным им серинжу, сразу же сделал последнего в глазах других обладателем всех сокровищ, и, естественно, несчастный поплатился за оказанную ему честь своей жизнью. Взгляд Мухаммеда Омара встречается с моим, и в его глазах я прочитываю ту же самую мысль.

Я не хочу, чтобы все эти люди поднялись к нам на борт, ибо в таком количестве они опасны, хотя и безоружны.

Я приказываю их обыскать, и у третьего араба мы находим сверток, стоивший серинжу жизни…

Я делаю вид, что не догадываюсь о его происхождении; в конечном счете я здесь не для того, чтобы вершить справедливый суд. Мне не терпится поскорее расстаться с этой бандой, ибо я не собираюсь оставлять ее у себя на судне, где и так на девятнадцать человек больше, чем положено, — у меня не хватит ни воды, ни пищи. А главное, такое большое количество пленников было бы постоянным источником опасности.

Я велю наполнить водой четыре таники, добавляю к этому большой пакет фиников и отпускаю с миром весь зараникский экипаж, выделив ему две хури. Арабы либо предадутся размышлениям на острове, либо попытаются достичь суши, расположенной ближе всего к Аравии, либо, что я им и советую сделать, выйдут на трассу пароходов в середине Красного моря: там их подберет какой-нибудь капитан-филантроп.

Позднее я повстречал накуду, бывшего пирата, который на сей раз плыл на мирной торговой фелюге. Он рассказал мне, что пароход, следовавший в Аден, подобрал их и что, выдав себя за потерпевших кораблекрушение, они получили помощь от английских властей, всегда старающихся произвести хорошее впечатление на арабов, обращающихся к ним за поддержкой.

Мы возвращаемся на Хармиль на лодках суданцев, которые нам удалось вызволить, чтобы возобновить добычу жемчуга.

Эти несчастные не знают, как меня благодарить, и предлагают себя в качестве рабочей силы, потому что у них больше ничего нет.

Чтобы сэкономить продовольствие, те, кто не имеют хури, занимаются рыбной ловлей у рифов и питаются исключительно морскими улитками, готовя их на свой лад.

Однако на моем судне невероятная грязища, вызванная огромным количеством бильбиля, вскрываемого ежедневно. Мы постоянно дышим запахом гнили и, привыкнув к нему, перестаем его замечать, однако привлеченные этой вонью птицы сопровождают нас тысячными стаями. Благодаря прошедшему ливню, заполнившему яму в центре острова, нам удалось набрать воды, но ее надо беречь, поэтому умываемся мы в море, несмотря на это, мое тело покрыто отвратительной грязью.