Память сердца - Лилина Лия Львовна. Страница 6

— Подойдет, — грустно усмехнулась она. — Только халат я сама сошью. Вы не беспокойтесь!

Так Евдокия Павловна Арсеньева стала у нас помощницей, другом. Она вошла в бригаду, которую мы создали по примеру ленинградских комсомольско-молодежных бригад. Десять человек — сандружинницы со швейной фабрики во главе с Катей Сахаровой — нашим политруком, другие десять — матери и жены фронтовиков. Основной задачей сандружинниц был медицинский уход за инвалидами войны, остальные члены бригады периодически обследовали квартиры, следили за санитарным состоянием участка — чистотой улиц, дворов, квартир — ведь это самая надежная преграда инфекции, разносили по участку мыло, талоны на керосин, профилактические таблетки от желудочно-кишечных заболеваний, праздничные подарки для детей семей фронтовиков, оказывали через райком партии и райздравотдел наиболее нуждающимся материальную помощь в виде теплой одежды и обуви, карточек на дополнительное питание. Нашим женщинам приходилось делать уборку и стирку у немощных стариков и больных людей, сидеть с детьми в экстренных случаях, ухаживать за теми, кто нуждался в постельном режиме. Это позволяло быстрее справляться с болезнями, скорее возвращать людей к полноценному труду в грозные военные дни, когда каждая пара рабочих рук была так важна для Родины. Работали члены нашей бригады по суточному графику.

Посоветовавшись в райкоме партии и горкоме Общества Красного Креста, мы вызывали на соревнование всех участковых врачей и медсестер поликлиники.

Евдокию Павловну Арсеньеву мы прикрепили к матери фронтовика Пелагее Ивановне Окрестиной. У этой женщины в то время было крайнее истощение, сердечно-сосудистая недостаточность. Она нуждалась в уходе, дополнительном питании, теплой одежде.

Семья Окрестиных недавно вернулась из эвакуации. Глава семьи Семен Яковлевич — железнодорожник — был болен. Старшая дочь Окрестиных Женя, хотя и сохранила круглоликость, выглядела болезненно бледной. Не радовал вид и не по-детски хмурого Вовки.

Пелагея Ивановна обессиленно сидела на старом табурете, скрестив на коленях большие, тяжелые руки.

Подняла на нас скорбный, измученный, без улыбки взгляд. Да и чему улыбаться? Муж, дети и сама больны, старший сын на фронте и весточки давно не было, с питанием туго.

Стало ясно — семья нуждалась в срочной помощи. И вечером члены нашей бригады принесли Окрестиным дорогие по тем временам «гостинцы»: Гликерия Титовна Евсеева и Татьяна Николаевна Борисова — кулек пшена и пачку масла, тетя Дуня — кирпичик ржаного хлеба и несколько кусочков пиленого сахара, Евгения Павловна Капризина — несколько поленьев дров для «буржуйки».

Вскоре мы помогли Окрестиным обзавестись кое-какой утварью, самой необходимой мебелью. А потом Евдокия Павловна принесла им ордера на теплое пальто для Вовки, на женские ботинки и карточку на дополнительное питание!

— Это вам, Пелагея Ивановна, от военного отдела райкома партии.

Впервые за долгое время радость вошла в тесную квартиру. Пили морковный чай, беседовали, вспоминали, мечтали о будущем. Но особенно много говорили о старшем сыне Пелагеи Ивановны и Семена Яковлевича — летчике Борисе.

В школе Борис отлично учился, все получалось у него. Что кашу сварить, что сапоги подбить. Баян купили — и его освоил. Но особенно любил Борис рисовать. Пелагея Ивановна мечтала: быть старшему сыну художником!

Рос Борис добрым, чутким к чужой беде. Однажды поздней осенью он вернулся из школы в одной рубашке, хотя уходил одетым в куртку.

— Где куртка? Раздели тебя что ли? — всплеснула руками Пелагея Ивановна.

— Мальчишке отдал, — хмурясь, сообщил сын, натягивая старый свитер. — Ты не сердись, мама. Она ему нужнее, а я и в свитере прохожу. А подрасту малость — в авиамеханики подамся. Отработаю долг.

Так Пелагея Ивановна узнала о мечте сына стать летчиком. Долго не спала она в ту ночь, все о Борисе думала. Рисовать бы сыну, талантлив к этому делу, а его в небо потянуло. Теперь не удержишь!

Постепенно на картинах Бориса появилось столько самолетов, что уже не хватало места ни речке, ни подмосковному бору. Расправив краснозвездные крылья, самолеты на больших скоростях проносились над их домом, над крышей школы.

Как-то нашел Борис в чулане старую пожелтевшую фотокарточку. Как сквозь запотевшее стекло проступили крутой девичий лоб, брови вразлет, тонкий прямой нос. В уголках полных губ затаилась улыбка. И ни одной морщиночки! Неужели мама? С тех пор всюду носил эту карточку с собой.

В пятнадцать лет поступил сын в осоавиахимовский аэроклуб. По окончании его стал работать авиамехаником на одном из аэродромов.

Как-то поздно вечером, вернувшись с работы, будущий летчик нарочито долго очищал подошвы новеньких сапог о железную скобу. Войдя в комнату, срывающимся голосом пробасил:

— Принес тебе, мама, первую получку. Купи себе бордовое шерстяное платье. — И положил на комод новенькие хрустящие бумажки.

Не купила себе Пелагея Ивановна бордового платья… Борису сшили первый в его жизни костюм. И показался ей сын еще краше — сероглазый, румяный, плечистый…

Тысяча девятьсот тридцать седьмой год. Читая о Мадриде, о легендарном генерале Лукаче, Борис скрипел зубами — не успел вырасти! Сунулся было в военкомат — не взяли! Неужели не быть ему бойцом интернациональной бригады?

Когда лихая беда обрушилась на нашу Родину, ушел на фронт и инструктор Метростроевского аэроклуба Борис Окрестин. С той поры каждая минута Пелагеи Ивановны наполнилась ожиданием, болью за своего сына и сражающихся за Родину сыновей всех остальных матерей.

К весне 1942 года воздушных тревог в Москве значительно поубавилось. Но у нас, медиков, забот не уменьшилось, хотя с помощью бригады работать на участке стало много легче. Теперь у нас есть и свой детский врач и другие специалисты.

Члена нашей бригады заведующую тридцать шестой детской консультацией Наталью Федоровну Миловидову ребятишки зовут тетя мама. Когда она берет на руки малыша, ее серые глаза так и лучатся радостью.

…Витенька слабо лопочет что-то совсем непонятное, но тетя мама после осмотра знает о нем столько, словно он все рассказал ей о себе. И она выписывает Витеньке донорское молоко, крупяной отвар и клюквенный кисель, приготовленный на настоящем сахаре.

После приема в консультации Наталья Федоровна идет по домам, сама поит больных малышей горькой микстурой, подлинно драгоценным по тем временам рыбьим жиром, смазывает яркой зеленкой пупырышки ветрянки. А чтобы «подсластить» неприятную процедуру, рассказывает о приключениях неутомимого Колобка, замешанного на белой муке и сливочном масле.

— Колобок тоже выдается по карточкам? — Оленька облизывает сухие губы.

— Нет, — отвечает тетя мама. — Колобку не нужна хлебная карточка. Он прикатил к нам из волшебной страны, где нет войны и все дети, большие и маленькие, после обеда едят медовые пряники. — Тетя мама отходит на шаг от постели Оленьки и взыскательно рассматривает свою работу. — Пестрая, как кукушка! Тебя не узнать.

— А Колобок узнает?

— Колобок обязательно узнает. Он любит хороших девочек, таких как ты.

И тетя мама идет дальше. При встрече мы молча крепко пожимаем друг другу руки. У нас одна жизнь, одна работа.

Вместе с Натальей Федоровной Миловидовой в бригаду пришла и другой детский врач — Сарра Моисеевна Белкина. Небольшого росточка, худощавая, она сама издали походит на подростка, хотя возраст у нее далеко уже не юношеский.

В пересменок я заглянула в ее крохотный кабинет, чтобы уточнить список детей, остро нуждающихся в помощи. Там, кроме Белкиной, находилась еще одна женщина — высокая, очень худая. Рядом с нею стояла доктор Белкина. Ее глаза казались совсем молодыми, иссеченные морщинами обычно бледные щеки порозовели, а во всем облике сквозило что-то мягкое, материнское.

— Возьмите, Анна Матвеевна, не стесняйтесь, я как-нибудь обойдусь.