Девочка. Книга третья (СИ) - "Dave Gahan Admirer Violator". Страница 37

По-хозяйски подмяв мою хрупкую фигуру под себя, он уже умело раздвигал мои бедра и властно засасывал мой рот, а я, обвив ногами его торс, закрыла глаза, полностью отдаваясь во власть своего мужчины.

Воскресное утро. Каким замечательным и умиротворенным оно может быть рядом с любимым человеком.

Барретт сидел в постели и что-то внимательно изучал в своем i-Phone, держа в левой руке металлическую чашку с ароматным крепким эспрессо, принесенным Латом.

Без стеснения отбросив простыню, мой "Адам" откинулся на массивное металлическое изголовье кровати и своим видом напоминал "тезку" с небесного свода Сикстинской Капеллы. Та же вальяжность позы и прорисованная мужская стать мышц, только, как и в сравнении с Давидом из мрамора, этот мужчина был из плоти и крови — по его внушительным бицепсам, предплечьям и кистям, вырисовывая поистине красивый узор на теле, шли немного вздутые прожилки вен, которые я обожала целовать, а его член, который еще пятнадцать минут назад, агрессивно доказывал свою суть и требовал моего внимания и покорности, сейчас, насытившись моей лаской, пребывал в покое и даже в таком расслабленном состоянии был гораздо массивнее, чем у нарисованного Адама.

Отказавшись от своей порции капучино, я вместо этого расположилась, как и вчера, на бедре Барретта, и, выводя пальцем узоры на его стальном колене, наслаждалась этим утром с любимым человеком перед отъездом в Германию, понимая, что уже вечером он создаст свой гравитационный циклон, активируя вокруг себя планеты и спутники из дел, бизнеса, переговоров и нужных ему людей.

Иногда, опуская на мою попу руку со смартфоном, Барретт продолжал с вниманием его мониторить, а я, чувствуя полупопием его теплые пальцы, улыбнулась, отмечая в очередной раз, что он меня воспринимал уже как некую часть себя, неотъемлемую от своей натуры. Я бы не удивилась, если бы он на мои ягодицы и свой бесценный лэптоп поставил.

Закрыв глаза, я погрузилась в свои мысли, составляя план дел и занятий на сегодня, как внезапно услышала его голос:

— Пора вставать, — что означало "режим активации включен", и уже через секунду он встал и пошел в ванную.

— Можно я с тобой душ приму? — тихо спросила я, не надеясь, что меня впустят.

Он кивнул, и я, улыбнувшись, пошла за ним хвостиком.

Я стояла под тугими струями воды и наблюдала, как мой Хищник принимал утренний душ — быстрыми и жесткими движениями намыливая голову и торс, он будто создавал вихри Вангоговской "Звездной ночи" на своем теле. Я хотела добавить пару штрихов в эту совершенную картину, но не решилась — я чувствовала, что Барретт уже переключился в рабочий режим и мыслями был далеко — вероятно в Гамбурге или Киле.

Я перевела взгляд на стеклянную панель, за которой был виден морской пейзаж и штормивший океан, и эта картина навеяла грусть, — настроением она была похожа на ту, из сна с мамой перед покушением. Те же темные, почти черные краски и та же неудержимая агрессия разрушающей силы. Шел дождь, и вместе с каплями на стекле душевой кабины он составлял хаотичный "Осенний ритм" Поллока. Я вздохнула и отогнала от себя нехорошие эмоции, внезапно вклинившиеся в мое счастливое утро.

Выйдя из душевой, я вытиралась черным полотенцем, пока Барретт быстрыми движениями наносил на распаренную кожу белую пену для бритья. Я подошла ближе к зеркалу и, пока просушивала волосы, украдкой смотрела, как Ричард бреется. Это мне напомнило эпизод из моего детства — воскресное утро, моя мама сидит на краю ванны в ночной рубашке и заплетает мне косы, иногда останавливая свои проворные пальцы, чтобы посмотреть на бреющегося отца. Теперь, спустя годы, я ее понимала — было в этом воистину мужском ритуале нечто завораживающее каждую женщину. Наблюдая за медленными движениями бритвы, оставляющей полоску за полоской гладкой кожи на мужский скулах и шее, слыша характерный хруст сбриваемой щетины, я застыла, не в силах отвести глаз, как внезапно Барретт бросил через зеркало взгляд на меня.

Почувствовав на себе его внимания, я немного грустно улыбнулась и тихо пояснила:

— Моя мама… — и я сделала паузу, — любила наблюдать, как бреется папа. И теперь я понимаю почему. Это завораживает.

Барретт ничего не ответил, лишь перевел взгляд на свое отражение в зеркале, промывая в очередной раз бритву от пены, а я украдкой вздохнула, закрывая воспоминания в очередном чулане своего сознания. Внезапно для самой себя, бессознательно, по наитию, я протянула руку к его ладони под краном и накрыла ее своей.

— Можно..? — тихо попросила я, внимательно вглядываясь в его лицо в зеркале, готовая, что меня сейчас выставят из ванны, потому что я нарушила границу его пространства.

Но Барретт не стал возражать — молча передав мне бритву, он развернул меня к себе лицом и, подхватив под мышки, усадил на мраморную поверхность раковины.

От волнения я прикусила щеку и начала этот ритуал, медленно ведя бритвой по щеке Барретта, который закрыл глаза и думал о чем-то своем. Я писала портрет своего Мужчины, прорисовывая бритвой контур его скул и волевого подбородка, и казалось, будто сейчас я ухаживаю за умиротворенным Хищником. Иногда он забирал бритву и сам выбривал труднодоступные для меня зоны вокруг губ или кадыка. И тогда я, поскуливая, ждала, когда мне вернут станок, и я смогу продолжить свое художество на его мыльных щеках и шее.

Я нехотя снимала бритвой последние остатки белой пены, и у меня на лице явно читалось недовольство, как у ребенка, который понимал, что мультик уже закончился и пошли титры. Внезапно в спальне раздалась трель сотового, от неожиданности я вздрогнула, и увидела, как на скуле Барретта медленно проступает кровь от пореза.

— Я поранила тебя, прости, — тихо прошептала я, но Барретта это мало волновало — вытирая полотенцем остатки пены с кровью, он уже выходил из ванной.

Мне не понравился этот звонок. Не знаю почему меня преследовала эта паранойя, но после ночного пробуждения от неясного сна я будто бы ждала, что что-то произойдет, что нашу с ним гармонию нарушат. Спрыгнув с раковины, я направилась за ним, машинально сжимая бритву в пальцах.

А Барретт уже говорил по телефону, вернее слушал абонента и, судя по его спокойной маске и сжатым в тонкую линию губам, он был недоволен услышанным. Внезапно на долю секунды я увидела, как по его лицу пробежала эмоция, знакомая мне эмоция — когда он был зол, его уголок рта немного кривился. Наконец он спокойно произнес "сейчас буду" и, бросив телефон на постель, посмотрел на меня. Это был неуютный для меня взгляд. Задумчивый. На секунду мне показалось, будто сейчас он создавал в своем сознании некую схему дальнейших действий и был где-то далеко.

— Что-то случилось? — подогнув пальцы ног от волнения, тихо спросила я, нервно сжимая бритву в руках.

— Все в норме, — ответил он и направился в гардеробную, на ходу бросая: — Иди в свою комнату одеваться. Лат уже готовит завтрак.

Но я ему не верила, я знала, что что-то происходит. Я ощущала это по его состоянию. Будто он к чему-то готовился. Я чувствовала по его походке, как он весь сгруппировался, будто хищник перед прыжком, я видела это в выражении его глаз — холодных, отстраненных и… бездушных. Такие глаза бывают у акул перед нападением на жертву.

Вопреки указанию, я направилась за ним в гардеробную, где он уже в футболке, надев джинсы, застегивал ремень. Этот лязгающий звук, будто звон пыточных цепей, почему-то еще больше меня укоренил в мысли, что что-то происходит.

— Ты надолго? — осторожно поинтересовалась я, видя, как он накидывает длинное кожаное пальто.

— Нет, — коротко проинформировал он и, потянувшись рукой к выдвижному ящику, на секунду застыл, рассматривая мой шарф, висевший рядом. — Ты купила? — коротко спросил он, указывая на черное кашне.

— Да, — призналась я, ожидая его реакции, но он, так ничего и не сказав, достал перчатки из ящика и начал натягивать дорогую черную кожу на массивные ладони, а я, видя его спокойствие, посчитала это добрым знаком — он принял мой подарок.