Спящая красавица - Айвори Джудит. Страница 12

— Когда я снова увижу вас? — спросил Джеймс.

Она была так хрупка и прекрасна, значительна и загадочна. Он был поражен, обнаружив в ней эту хрупкость, — поражен и очарован.

— У меня дела. Меня не будет в Лондоне до Михайлова дня.

— Прекрасно. В университете как раз будут каникулы. Я смогу приехать в Лондон...

— Но я здесь ненадолго, до отъезда во Францию, где, как обычно, поживу до июня. А лето я всегда провожу в Италии.

Джеймс не знал, что сказать. Она давала ясно понять, что у нее не будет времени, чтобы с ним встречаться.

Николь одарила его открытой улыбкой.

— Так, — сказала она, — если мы встретимся снова, то давайте останемся друзьями.

Джеймс почувствовал разочарование.

Очарование и сердечность этой женщины были большим препятствием, чем ее красота, для того чтобы держать других на расстоянии. Прекрасно. Как только он понял, что произошло, у него больше не было причин обижаться.

Но «нет» есть «нет». И будучи зрелым мужчиной, Джеймс смирит свою гордость и уйдет.

Через минуту.

Он выставил руку, чтобы придержать дверь и выиграть еще минуту на раздумье. Было что-то еще, о чем следовало догадаться.

Все дальнейшее произошло неожиданно. Он стремительно протянул к ней руки, боясь, как бы его не выставили на улицу, прежде чем он соберется что-то сделать. Дверь закрылась с удивительно громким стуком.

Ее глаза расширились, голова запрокинулась. В следующее мгновение он обвил руками ее стан, прислонил к двери и поцеловал.

Джеймс тут же почувствовал ее сопротивление и удивление от того, что какой-то незнакомец в безумном порыве тискает ее. Он старался сделать это с нежностью, на какую только был способен. Когда он прикоснулся к ее губам, они оказались такими же гладкими и упругими, как на вид. Полные, маленькие и хорошо очерченные.

Николь уперлась руками ему в грудь и старалась оттолкнуть Джеймса, пока он целовал ее, и думала: «О да, это романтично». Почти так это и было. Ее губы не отвергали его. Она упиралась в него сердито и упорно, но ее нежные, мягкие губы прильнули к его губам, из-за чего голова у Джеймса пошла кругом, заставив забыть, где он находится и что делает.

Сколько же это продолжалось? Она вырвалась, тяжело и шумно дыша. Джеймс продолжал держать ее в объятиях, откинув голову назад, главным образом из-за страха, что если он будет стоять близко, то не сможет сохранить равновесие и произойдет какая-нибудь неприятность. Он смотрел на нее. Она молча подняла на него глаза.

Это было похоже на игру: кто первым отведет взгляд. Только не он. Джеймс мог выдержать взгляд этих потрясающих, фантастических глаз сколько угодно.

Николь взглянула на него из-под своих длинных черных ресниц — ее взгляд напомнил ему безмолвную вкрадчивую загадочность мусульманских женщин в Африке. Женщин, закутанных в черное покрывало с головы до ног. Ему страшно было даже подумать, какой внутренний протест, должно быть, кипит в них.

— Отпустите меня, — приказала она.

Боже, как ему не хотелось это делать! Но по ее взгляду Джеймс понял, что ему лучше подчиниться. Когда он разжал руки, Николь отступила на шаг, отстранившись, расправила смявшийся рукав.

Он хотел извиниться:

— Я... э... я забылся.

— Я так и подумала.

Дальше этого раскаяние не пошло. Сожаление — да. Он сожалел, что упустил возможность воспользоваться ее благосклонностью. Он сожалел, что был неловок и не смог оценить все как следует, потому что это больше напоминало посягательство. Джеймс даже не мог подобрать для этого слов. Тем не менее ей нужен кто-то, и он мечтает стать им, только не знает, как этого добиться.

Николь Уайлд не желала смягчаться.

Она еще раньше сказала «нет» и теперь совершенно определенно подчеркивала это. Ее розовые мягкие губы были твердо сжаты, а глаза предупреждали — «нет».

Итак, зрелый мужчина, каким он был, нахлобучил шляпу на голову, кивнул и отрывисто сказал:

— Хорошо. — Мысленно произнеся проклятия, он повернул ручку двери, затем, раздосадованный на себя и на нее, напористо добавил: — Моя дорогая миссис Уайлд, если вам когда-нибудь понадобится друг, я надеюсь, вы выберете меня.

Хотя, конечно, маловероятно, что она захочет остановить на нем свой выбор.

Джеймс широко распахнул дверь, и солнечный свет ослепил его, но он решительно шагнул прочь, с силой захлопнув ее. От его удара она затряслась, латунная крышка на почтовой щели подскочила, затем, оглушительно звеня, упала.

Испуганная Николь стояла в доме, прислонившись спиной к стене. Правильно, ей не следовало играть с ним. Он доказал, что смесь простодушия и любопытства может быть опасной. Николь всегда знала это, и потому было глупо кокетничать с ним. Какое облегчение, что Стокер ушел.

Так почему она стоит здесь, у двери, борясь с соблазном открыть ее, побежать за своим удивительным молодым обожателем и принести ему свои извинения? Извинения за его неблагоразумие? За то, что он целовал ее как проститутку? Хотя, если честно, ей было приятно. Николь заметила, что касается рукой губ, еще хранивших тепло его поцелуя.

Боже мой, подумала она, целовал ли ее так когда-нибудь хоть один мужчина? Затем она посмеялась над собой. В любом случае последним человеком на земле, который нуждался в ее извинениях или утешении, был сэр Джеймс Стокер. Он был настолько самоуверен, что считал себя необыкновенным молодым человеком. Пусть так. Пусть уходит.

— Синьора? — окликнула ее горничная Лючия. Она хотела узнать, скоро ли вернется этот красивый молодой англичанин.

Николь отступила от двери и хмуро ответила:

— Он не вернется никогда.

Она прошла из прихожей в коридор:

— И он вовсе не красив, у него большая ступня. Ты видела, какого размера у него ботинки?

С чайного стола Николь брала письма, аккуратно складывая их вместе, пока Лючия болтала по-итальянски о докторе Стокере: о его одежде, манерах, о его экипаже, о колесах этого экипажа с красными ободьями и латунными спицами.

— По-английски, — наконец сказала Николь. Она добавила, стараясь придать своему упреку логичность: — Ты должна пользоваться английским, если хочешь выучить его.

Девушка попробовала. Собирая чайные приборы на поднос, она сказала:

— Вы видите, он о-очарова-ательный, как вы сказали... элегантный. Его экипаж — модный и изысканный.

Николь приняла из ее рук поднос.

— Лючия, иди наверх. Ты поднимешься и закончишь укладывать чемоданы, которые мы посылаем в Сан-Ремо.

Лючия так и осталась стоять, забыв опустить руки.

— Пожалуйста...

— Наверх, иди наверх, — повторила Николь по-итальянски, — иди упаковывать чемоданы.

Лицо Лючии приобрело горестное выражение.

— Я только сказала, — она попыталась объяснить, — что он о-очень красив. Джентльмен.

Николь потеряла терпение:

— Ради Бога, Лючия, девушка вроде тебя может проехаться в его изысканном экипаже раз или два, спать с ним, но английский джентльмен никогда не свяжет себя обязательствами перед прислугой. Это несерьезно. Не будь такой наивной, слышишь?

Уязвленная, Лючия нахмурилась.

— Я? Нет, не я. Я думала о вас, синьора. Он влюблен в вас.

Николь пристально посмотрела на девушку. Затем, успокоившись, мягко сказала:

— Не в меня, Лючия. Я не такая. — Она вздохнула и отдала поднос Лючии. — Теперь иди отнеси это на кухню.

Она опустилась на софу и откинулась на спинку, потирая лоб.

— Простите, — сказала Лючия, — я сама себе надоела.

Николь почувствовала себя ужасно опустошенной. Прием, с которого ее выставили, испортил настроение. Вдобавок зуб снова разболелся.

— Не важно, синьора. Это тоже забрать?

— Что?

Лючия указала на чашку Джеймса Стокера.

— Да. А теперь я должна пойти отдохнуть. Только отнеси поднос в буфетную, я поднимусь немного позже.

Лючия ушла с подносом. Николь потребовалось немного времени, чтобы прийти в себя. В конце концов она встала, взяв из пепельницы недокуренную сигару Джеймса Стокера.