Вера. Надежда. Любовь (СИ) - ЛетАл "Gothic &. Страница 2

Чемоданы собраны и уже лежат в такси. На душе так гадливо, что хочется выть. Ни одной мысли. Сознание будто схлопнулось в точку. Не знаю, что меня держит, но я не могу просто уйти. Надо что-то сказать, какую-то глупость типа «мы же друзьями не перестанем быть». Иду к нему на негнущихся ногах, словно робот. Я и чувствую себя так — неживым.

Полумрак комнаты. Он сидит на краю кровати, даже не пытаясь вмешаться. Поза не мыслителя — мученика. Голова низко опущена, пальцы вцепились в волосы, локти уперлись в колени. Зову его…

— Уходишь? — Поднимает глаза, а в них такая боль, отчаянье. Его трясет. — Ну и катись! Уебывай на хуй! — И тут же резко срывается, сжимает меня в объятьях. — Не уходи, прошу — останься.

Я растерян. Меня разрывают чувства двух человек. Остаться или уехать? Что бы я ни выбрал — кому-то сделаю больно.

— Мам, прости, я не могу, — озвучиваю свой выбор, и внутри теплится крохотная надежда, что мать поймет меня. Сейчас я больше нужен другу.

— Предатель, — словно пощечиной по лицу. — Я больше и копейки тебе не дам, — боль со злостью в глазах матери. — Он тебя что, на наркотики подсадил? — и новая порция оскорблений выплевывается в лицо потоком грязи.

Умираю душой. Чудовищно обидно слышать ее слова и понимать, что человек, который должен быть самым близким, не слышит меня. Мне совсем не страшно остаться в шестнадцать лет без поддержки матери. Себя обеспечу — это не проблема. Руки, ноги, голова работают, и очень даже неплохо. Она же и научила меня быть самостоятельным и не рассчитывать на помощь, часто уезжая в деловые поездки и надолго оставляя подростка один на один с жизнью, не из-за того, что плохая мать, а потому, что нам нужно было выживать. Она выживала, и я выживал. Работал, не бросил школу, продолжая хорошо учиться.

— Мам, я остаюсь. — Последовавший хлопок двери больно бьет по нервам. Такси уезжает вместе с мамой и моими вещами.

— Я гол как сокол, и такой я тебе нужен? — смотрю на парня, понимая, что черные джинсы и красная фланелевая рубашка в клетку — вот все мое имущество. У бомжа и то гардероб больше.

Мне радостно от его улыбки — наверное, каждый счастлив, когда выбирают его, — и одновременно тошно. Потому что до сих пор не уверен, правильный ли сделал выбор. Не примет ли он мое решение как нечто большее?

Ночь. Даже не заметил, как меня срубило над учебниками после всей этой нервотрепки. Чувствую на себе пристальный взгляд и поднимаю тяжелую голову.

— Почему не разбудил? — Улыбаюсь, когда его палец касается моей ладони, обводит морщинки, словно пытается что-то вписать в линию судьбы. Спина затекла от неудобной позы. Тянусь, и стон вырывается непроизвольно.

— Хочу тебя, — словно ушат ледяной воды, и его голодный, вперемешку с нежностью взгляд. Тут же просыпаюсь. Сразу становится неуютно. Хочется сбежать. Только куда?

— Нет!

— Почему ты мне отказываешь? — вопрос, от которого меня бросает в жар. Дыхание срывается, сглатываю вязкую слюну так, что болезненно дергается кадык.

— Я тебе ничего не обещал, — отговариваюсь пустыми фразами. Не хочу его обидеть, но раздражение поднимается жаркой волной.

— Ты же знаешь, я люблю тебя, не брошу, поддержу. Стань моим, — опять та же песня. Сколько раз отказывал? И все равно не оставляет попыток. Мы близки, но он хочет то, чего я не могу дать, и оставить его не могу. Сам не знаю, что меня держит рядом с этим парнем. Ругались, даже дрались, и каждый раз он подползал ко мне побитым псом. Но такой он только со мной, может, это и удерживает.

— Я не лягу под тебя. Ты же знаешь, — нервно дергая руку, пытаюсь освободиться, но пальцы смыкаются на моем запястье сильней. Нет, я не боюсь. Дам отпор, несмотря на то, что он старше, выше и крупнее. Но я боялся этой ситуации, хоть и знал, что когда-нибудь она настанет и он снова вернется к столько раз закрываемой теме.

— Я больше не могу. Ты понимаешь, как мне трудно? — Он, не отрывая взгляда, обходит стол, а я хочу вскочить, чтобы между нами было расстояние, но продолжаю сидеть, не разрывая зрительный контакт. — Видеть тебя и только дрочить из ночи в ночь, зная, что трогать нельзя. — Парень сокращает меж нами дистанцию до минимума. Почти шепот: — Хочешь, я лягу под тебя?

— Что? — теряюсь от удивления.

— Я буду снизу… — Не верю в то, что слышу, но его решительный и какой-то обреченный взгляд говорит красноречивей слов.

Хочу секса. Чувствую, как его ломает. Знаю, что любит. Но я — нет. Все, чего хочу, — перепихон, и не больше. В другой ситуации без зазрения совести воспользовался бы предложением, трахнул так, что на жопу не смог бы сесть несколько дней. Но не его.

— Нет, не хочу. — Это маниакальное желание заполучить всего меня любой ценой останавливает и настораживает. — Ты об этом потом пожалеешь, — выдавливаю слова здравого смысла, хотя все внутри горит от желания подмять парня под себя, если бы только он не смотрел на наши отношения так серьезно.

— Ну почему? Прошу… Не мучай меня. Мы же уже перешагнули ступень дружбы.

— Я тебя люблю, но не так, как ты от меня ждешь, — пытаюсь говорить спокойно, рассудительно, но нервы поднимают децибелы моего голоса. Вскакиваю, начинаю мерить шагами комнату, выплевывая короткие хлесткие фразы: — А тот случай… Ну выпили. Ну подурачились. Отсосал ты мне. Не устраивай сцен. Не веди себя, как брошенная девка.

— Сука же ты… — Злость, обида пеленой на глазах, но это секунда, и он сжимает меня в объятьях. — Прости. Ты же меня не оставишь, не предашь?! Просто решись. Я подожду.

Да что с тобой не так?! Почему тебя так переклинило на мне, что ты готов унижаться, просить, ждать. Не хочу предавать, но меня душит его любовь.

Двадцать девять, тридцать…

Явь словно коматоз. Брожу в лабиринте памяти своей — такой непродолжительной, но настолько насыщенной событиями — жизни, что хватит не на одного долгожителя. Мозг ищет тот маленький, крохотный крючок, за который можно было бы зацепиться и остаться, но, как назло, не вспоминается ничего светлого. Сплошной темный, бескислородно-удушливый космос.

Что жизнь не сказка, я выучил очень рано. Учителя попались хорошие. А самый первый оставил глубокие шрамы в душе, заставив повзрослеть быстро и как-то неправильно.

Когда он появился в нашей с мамой жизни, я был совсем мальчишка, к которому среди детворы и взрослых прочно приклеилось определение «странный», а среди сердобольных бабушек — «божий одуванчик». А как еще назвать ребенка, пребывающего в своем мире, отвергающего в людях плохое, злое? Но не зря говорят, что розовые очки разбиваются стеклами внутрь.

Гражданский супруг матери, мой отчим, внес в нашу жизнь свои правила. Все началось с почти невинных касаний. Он учил меня драться, а сам трогал, превращая это в подобие игры. Потом объятия стали чуть крепче, чуть дольше положенного. Его заводило, как я трепыхался под ним, пытаясь вырваться, ведь я никогда не сдавался. А зверь забавлялся, словно кот с мышью, крепко держа свою добычу.

Но ребенком я не понимал происходящего, принимая как знак внимания, как отцовскую ласку, которой мне так не хватало в жизни. Пока эти игры не перешли в другие отношения, или, правильнее сказать, в другую плоскость.

Мамы не было дома, когда отчим завалил меня на кровать, обездвижил, вжавшись всем телом. Терзал еще по-детски хрупкое тело, лапал за задницу и член, видимо, очень желая, чтобы у меня встал. Хуже всего, что я реагировал и ненавидел себя за это. Его я тоже ненавидел и пытался дать отпор, уже отказываясь ТАК «играть».

— Я научу тебя трахаться, — случайно брошенная фраза, сказанная мне пьяным извращенцем, была услышана матерью и, наконец, скинула пелену с её глаз.

— Что ты сказал? — простой вопрос, но то, что за ним последовало, навсегда врезалось в мою память, изменило отношение к женщинам.

Я и раньше видел на маме синяки, но она отбалтывалась, говоря, что упала. И ведь я верил, как, наверное, верит каждый ребенок, не задавая себе вопросов. А тут словно прозрел.