Вера. Надежда. Любовь (СИ) - ЛетАл "Gothic &. Страница 3

Он накинулся на мать, избивал с каким-то особым садистским наслаждением. Я пытался влезть, заслонить ее. Напирал снова и снова, пока хук в челюсть не отбросил меня метров на пять. Это потом обнаружилась трещина в кости, но тогда я не чувствовал боли. Перед глазами стояла моя сильная мама, что пыталась сдержать буйную ярость отчима, закрываясь руками от летящих в нее беспощадных ударов.

Моя душа разорвалась. Словно одним щелчком я осмыслил и понял все. Его действия, мамины отговорки. Ненависть к себе за глупость и наивность, к людям — за жестокость и извращенность разом что-то надломила во мне. Скорее всего, прутья клетки, что сдерживали зверя, который живет в каждом человеке. И мой зверь не забился в угол, а угрожающе оскалил зубы.

Этот хищник просил крови обидчика, и я не стал его сдерживать. Раз и навсегда почувствовав себя мужчиной, понял, что должен защищать себя и мать от таких людей, как мой отчим. А еще — что такие не должны ходить по земле. Отправив мать к соседке, я сжал в руке нож.

Будь отчим трезв, скорей всего, даже не подпустил бы меня к себе. Но тогда… Нет, он не был в бессознательном состоянии и не спал. Просто валялся на кровати, как довольный кот, утоливший свой извращенный голод.

— Давай, — отчим откинул голову, подставляя шею. — Убей меня. Перережь глотку.

Ярость, сжигающая, подступающая горечью к горлу, захлестнула мой мозг. Я не думая двинулся на него.

— При-р-р-р-режу-у-у… — рычал я, приставив лезвие к горлу пьяного садиста. — Не смей больше бить мать и меня не трогай.

Дикие желтые глаза дьявола смотрели с непередаваемыми чувствами. В них было все: мольба и похоть, безумство и какое-то непонятное восхищение. Он мог бы одним движением вырвать у меня нож, но не делал этого, словно испытывал, словно искушал…

Меня трясло от нестерпимого желания надавить сильнее, полоснуть по выступающему кадыку, чтобы из этой твари с последней каплей крови ушла жизнь. А он даже закрыл глаза, безмолвно соглашаясь.

Я был готов, но тут чья-то неясная тень обняла и прошептала: «Ты потеряешь большее. Проклятие крови не смыть…» Руку словно кто-то отдернул.

Внезапно на меня накатило абсолютно необъяснимое спокойствие. Я почувствовал силу и, неотрывно смотря в глаза отчима, заговорил. Я слышал свой голос отдаленно, глухо, будто находился под колпаком из стекла. Тихо, медленно из меня лились слова не ребенка, но взрослого человека — про проклятье, про искушения, про то, что меня охраняют. Точно тот, кто стоял за спиной, вкладывал в мою голову свои мысли и озвучивал их моими устами. Я говорил и говорил, пока меня не отпустило. И тогда я увидел промелькнувший в глазах отчима страх.

А потом мать нашла в себе силы, и мы остались вдвоем, вычеркнув отчима из нашей жизни. А может, уже тогда мне нужно было вычеркнуть себя из их жизни? Может, если бы меня не было рядом с мамой, у нее было бы все по-другому? Не было бы тех вспышек агрессии отчима, и она была бы счастлива с ним? Но все это уже в прошлом, а будущее…

Будущее у меня на ладони, и никого рядом. Это хорошо: некому остановить. Не будет меня — и он найдет счастье с другим. Я все равно не смогу дать ему то, о чем он мечтает.

— Мне не будет больно? — глупые мысли лезут в голову.

— Остановись! — последний сигнал разума, что продолжает бороться.

Мне страшно, но от этого я только сильнее злюсь на себя.

— Ты что, слабак? Трус?! Ты же знаешь — так будет лучше для всех! — И оставшиеся таблетки залпом летят в рот. Не получается. Я давлюсь. Глотаю порциями.

Все. Обратной дороги нет. Укладываюсь в постель. Нет сожаления, удручает только, что ничего не успел, но уже и не хочу. Апатия накатывает вместе со сном. Тьма…

Свет. Меня тормошат. Зачем? Мне так хорошо, тело легкое, я не владею им, я далеко… Трясут еще сильнее. Удар по щеке заставляет открыть глаза. Все плывет. Он смотрит на меня.

— Что с тобой? — взволнованный голос, в глазах страх.

— Таблетки выпил… — Смысла врать не вижу. Сознание уходит, глаза закрываются, спать… — Прости.

— Сколько?! — орет, встряхивая меня, как куклу, поднимает на руки.

Я только мычу. Мышцы не слушаются, я словно парализован. Команды мозга, так и не дойдя до «адресата», вязнут где-то в сплетении нейронов. В следующую секунду чувствую, как по ногам течет что-то теплое. Почти не верю, что обмочился. Где-то на краю сознания мне стыдно, что он это видит. Но лишь на секунду, пока вновь не проваливаюсь. Тьма…

— Сколько выпил таблеток? — тормошат опять. Свет. Врачи в синих хламидах. Да отстаньте. Хватит меня уже бить…

— Больше пятидесяти, — еле ворочаю языком. Я не знаю, сколько прошло времени, не знаю, кто я, где я. Я просто хочу уплыть в то вечное ничто, из которого меня постоянно выдергивают.

— Не может быть, ты бы давно умер, — это, наверное, мне. — Пиши двадцать, — это не знаю кому. Да и какая разница?!

— Пей. — Мне в рот течет какая-то гадость. Не хочу я пить, я хочу спать… Тьма…

Свет. Друг несет меня на руках. Тьма…

Выплываю. Подо мной холодная кушетка. Треск люминесцентных ламп. Белый холодный свет и стерильный, наполненный тревожными мыслями запах больницы. Друг диктует мои данные. Усталые, безучастные лица дежурных врачей, чей-то голос:

— Мы обязаны сообщить.

Меня никак не оставляют в покое. Чьи-то руки ворочают мою бессознательную тушку, укладывают на бок, пихают в рот трубку. Я почти ничего не чувствую, пребывая в полуобморочном состоянии, но это движение чего-то инородного по пищеводу вызывает рвоту, и меня выворачивает. Спазмы скручивают тело, в ушах звенит холодный голос медсестры:

— Расслабься! Что ты делаешь? Скоро все закончится. — Даа… скорей бы все кончилось. Тьма.

Просыпаюсь, словно выплываю из вязкого болота. Тело горит. Жар такой, что мне кажется, я сгораю заживо. Мечусь по койке. Кого-то ищу — попросить воды или помощи, но ни единого человека рядом. Я, как всегда, один… Тьма сгущается. Липкие ладони касаются моего тела. Хочу крикнуть и, кажется, кричу, но звука нет. Бездумно верчу головой, пытаясь хоть за что-то зацепиться взглядом.

И нахожу. Впереди — бесконечно длинный черный коридор больницы, и в конце теплится свет. А в нем призрачный силуэт. Я не знаю, кто это, но мне нужно туда, к этому человеку. Он мой. Он зовет меня. Хочу к нему. Я чувствую любовь… Такую странную, всеобъемлющую. Так любит однолюб, так мать любит дитя, так любит верующий Бога. Меня всего трясет, я должен быть с ним.

Сползаю, пытаясь встать на ноги, но не могу. Просто нет сил. Значит, ползком. Еле передвигаю руками, шаркаю коленями. В какой-то момент понимаю, что доползти тоже не могу. Слишком далеко. Слезы отчаяния льются и льются из глаз… Боль скручивает тело.

— Я… я… я… — Растекаюсь на холодном полу и горю в адском пламени, что выжигает меня изнутри. — Прости, я не могу… — Тьма…

Свет. Я на кровати. Он рядом. Гладит меня по голове. В глазах парня, еще не мужчины, слезы, но он не дает им воли.

— Дурак. Какой же ты дурак…

 — Знаю, знаю… — И вновь проваливаюсь в свою тьму…

Темный человек в темной комнате, и только бубнящая что-то, во что я не хочу вникать, плазма разгоняет по углам мрак. Сижу на диване, по-турецки поджав ноги. Снова и снова пытаясь выбраться из лабиринта мыслей, что так щедро даруют бессонные ночи и бесконечно суетные дни, и чувствую, как смертельно устал, а еще это давящее одиночество…

— Какой же я был дурачок неумный десять лет назад. Шаг за шагом разуверившись в людях, я чуть не потерял веру в себя. — Откидывая крышку зажигалки, чиркаю кремнем, высекая искру. Никогда не курил, даже запах не переношу, но эта подаренная вещица успокаивает. Смотрю на теплящийся огонек. — Нет, не хочу вспоминать. Было, да быльем поросло, — вытаскиваю свои думы из прошлого, понимая, что настоящее — та еще жопа, но и об этом думать не хочу. Не сейчас. Все это потом, а пока…

А пока единственное желание — отгородиться от всего мира. И дом стал цитаделью моей жизни.