Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения. Страница 21

— Рассеяна? Да я деградирую в четырех стенах! Только и делаю, что распечатываю бумажки и раскладываю пасьянс…

— Правда? Ты оштрафована, — не поднимая головы, бросает мой босс будничным тоном, что-то помечая на полях изучаемого договора.

— Это единственное, что вы услышали? Чертов пасьянс? Тогда лишайте премии за месяц — на прошлой неделе я читала на рабочем месте, — не унимаюсь я, тыча пальцем в его грудь. — Потому что даже дешевый роман, купленный в переходе, куда интересней, чем отвечать на телефонные звонки.

— Не зарывайся, Волкова, — теперь мой начальник не кажется таким отстраненным, хотя и проникнувшимся к моим невзгодам его вряд ли назовешь. Отмахивается от бумаг, грозно зыркнув на меня из-под бровей, и, не скрывая раздражения, цедит сквозь зубы:

— Поднимай свой зад и делай то, что я тебе говорю. Если Громов подпишет, поговорим о смене твоей деятельности. А сейчас, будь добра, испарись.

Мне не нужно повторять дважды — в такие минуты с Лисицким лучше не спорить: глаза загораются огнем, голос бьет хлестко, словно тонкие прутья ивы, а от исходящего от него негодования воздух в просторном помещении кабинета становится тяжелым. Поэтому и иду к дверям, расправив плечи и гордо вскинув подбородок — пусть думает, что не напугал меня напускным раздражением, и если ему так нужна эта подпись — я ее достану, но в ответ непременно потребую перестать кормить меня обещаниями.

***

О деятельности Громова мне почти ничего не известно. Знаю лишь, что он унаследовал от отца несколько заводов, размещающихся в разных регионах страны, и многомиллионное состояние, благодаря которому может позволить себе жить на широкую ногу. О его маме газеты пишут чаще (уж очень она словоохотлива, когда дело касается ее заслуг), но о семье она высказывается редко. Не то чтобы я выискивала сведения о Гоше, но не буду врать, после дня рождения босса не одну ночь я боролась с бессонницей, то и дело пытаясь прогнать его навязчивый образ из своей головы. Это сродни фантомной боли: первая любовь давно канула в небытие, но случайная встреча немного разбередила раны, и теперь душе моей вряд ли удастся отыскать покой. Она постанывает, растревоженная близостью человека, когда-то оставившего огромный рубец на моем сердце.

— Здравствуйте, — не робея, подхожу к стойке, за которой прячется молоденькая секретарша, болтающая по телефону. Наверняка говорит она с мужчиной — уж слишком сладко звучит ее голос. — Игорь Валентинович у себя? Он не пришел на встречу с моим боссом, и…

— Его нет на месте. Когда вернется мне неизвестно, — бестактно прерывает меня девушка, прикрывая динамик рукой, и, наградив дежурной улыбкой, возвращается к своим делам, сочтя, что на этом наш разговор закончен.

Разворачивается в кресле, запрокидывая голову назад, и заполняет приемную звонким смехом, ничуть не смущаясь моего присутствия. Странно, да? Меня оштрафовали за раскладку пасьянса, а эта дамочка не стесняется налаживать личную жизнь в рабочее время.

Я опускаю глаза на документы, доверенные мне Лисицким, и судорожно пытаюсь придумать, как поступить дальше. Уйти, доказав Вячеславу Андреевичу, что я не справлюсь даже с этим, или заставить черноволосую хохотушку отвлечься от своих любовных дел? Обвожу взглядом помещение, заприметив мягкий диванчик у стены, где вполне могла бы комфортно устроиться, поджидая неуловимого бизнесмена, но прежде, чем решаюсь разбить здесь штаб, предпринимаю последнюю попытку расположить к себе этого длинноногого цербера:

— Простите, — не слишком-то это прилично с моей стороны, но отчаявшись до нее докричаться, другого выхода я не вижу: наваливаюсь на стойку, и разворачиваю ее лицом к себе, игнорируя недовольный взгляд неугомонной болтушки. — Может быть, вы знаете где я смогу его найти?

— Он заболел, девушка. Так что простите…

— Домашний адрес? — складываю руки в умоляющем жесте, рассчитывая на ее понимание. — Без его подписи я рискую потерять свое место.

— Мне очень жаль. Но я, правда, не имею права разглашать подобную информацию. Оставьте свой номер, и я обязательно с вами свяжусь, — никакого сочувствия, лишь заученный текст, который до меня наверняка слышали десятки обеспокоенных партнеров.

Она одаривает меня улыбкой, больше похожей на собачий оскал, и, отобрав ручку, которую я незаметно для самой себя схватила со стойки, вставляет ее в органайзер. Награждает убийственным взглядом и вновь прикладывает к уху мобильный.

Подавив стон разочарования, я оставляю секретаршу в покое, и бреду к двери, на ходу застегивая пальто. Мое чутье никогда меня не подводит — даже если я стану ее пытать, адрес Громова она ни за что не выдаст. Касаюсь пальцами металлической поверхности ручки, но прежде чем опускаю ее вниз, слышу, как из селектора доносится хорошо знакомый мне голос…

— Юля, сделай мне кофе. И отмени все встречи на ближайшие пару дней, — хриплый, видимо, и вправду простывший Игорь, единственный, ради кого эта дамочка готова, наконец, повесить трубку, отдает указания своей помощнице.

А я словно к полу приросла: наблюдаю за ее слаженными действиями, сильнее сжимая папку, и судорожно пытаюсь решить, как быть дальше. Перевожу свой взгляд на темную дверь у ее стола, и прежде чем здравый смысл возьмет надо мной вверх, отрезаю ей путь к заветному кабинету.

— Куда? — вскрикивает Юля, в то время как я уже отбираю поднос из ее рук, толкая деревянное полотно своей пятой точкой, уворачиваясь от загребущих пальцев.

— Я отнесу. Прости, но здесь каждый сам за себя, — быстро юркаю в кабинет, с трудом удерживая свою ношу, и захлопываю ее прежде, чем Юля успевает влететь следом.

От тяжелого запаха табака и мрачного освещения в комнате, я не сразу замечаю стол, за которым устроился самый красивый мужчина из тех, кого мне когда-либо доводилось встречать. Он уставился в одну точку, то и дело поднося к губам бокал с янтарной жидкостью, ничем не выдавая, что заметил мое внезапное появление. Пьет, погруженный в собственные мысли, пока в пепельнице дотлевает едва ли не сотая сигарета. Мрачный, уставший и какой-то холодный…

Шторы на окнах из плотной тяжелой ткани наглухо задернуты и не позволяют солнечному свету проникать сквозь панорамные окна, лампы погашены, а с одного из стульев небрежно свисает пиджак — прекрасный антураж для ухода в себя. Да и щетина на щеках Громова, эти темные круги под глазами буквально кричат о том, что в эту самую минуту мужчина переживает какую-то драму, добровольно отгородившись от мира…

— Ваш кофе, — все же решаюсь заявить о себе, и уверенно ставлю перед ним поднос. Обхожу его стол, морща нос от затхлого запаха никотина, и избавляюсь от пальто, аккуратно повесив его на спинку кресла.

— Лиза? — с трудом сфокусировавшись глазами на моем лице, Громов с шумом водружает бокал на заваленную поверхность стола. — Ты…

— Пришла по делу. Вчера у вас была назначена встреча с Вячеславом Андреевичем, но судя по вашему виду, болезнь прогрессирует, — брезгливо приподнимаю пустую бутылку бренди и демонстрирую ее Гоше, чьи брови уже удивленно взлетают вверх. — Ваша секретарша сказала, что вам нездоровится.

— Немного, — ухмыляется, подливая себе коньяка. — Будешь?

— Я на работе. Не думаю, что мой босс погладит меня по голове, если от меня будет пахнуть спиртным.

— Как хочешь. Зачем пришла?

— Документы, — радуюсь, что в полумраке, ему не удастся разглядеть моих пунцовых щек — я слишком долго его разглядываю, и теперь сама стыжусь собственной заинтересованности.

Но разве можно меня осуждать? Посмотрела бы я на вас, имей вы возможность увидеть мальчишку из параллельного класса, в которого втрескались лет в пятнадцать, или соседа по лестничной клетке… Тело живет по своим законам: сердце не спрашивает в чьем присутствии пропускать удары, а глаза сами решают, чей образ хотят запомнить навеки.

— Подпишешь? — демонстрирую ему кожаную папку, отбросив в сторону приличия. Сейчас передо мной не большой начальник, не уверенный в себе пятикурсник, а сломленный, совершенно разбитый человек, с чего-то не отводящий своего захмелевшего взгляда от моего лица. Откидывается в кресле, устроив руку на подлокотнике, и, подперев ладонью щеку, потирает свой подбородок, словно не слыша моего вопроса.