Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения. Страница 64

— Давай, Громова, — говорю сам с собой, откидываясь на спинку, и больше не ощущаю боли — то, что происходит внутри, скручивает мышцы куда сильнее, чем ноющая от пореза рука. — Просвети, чем я тебе не угодил?

— Наверное, первый звоночек прозвенел на дне рождении Эвелины, — оборачивается к моей матери, нервно проворачивая кольцо на пальце, — вы должны помнить тот.

Как и я, хоть и не отказался бы от таблетки, способной стереть из моей головы все воспоминания о том чертовом празднике…

— Я толстая? — Лиза поворачивается ко мне в своем нежно-голубом платье, невесомо струящемся по ногам, и нервно подтягивает повыше расшитый стразами лиф, явно не собираясь двигаться с места, пока не добьется правды. Волнуется, как и любая женщина впервые после родов отважившаяся выйти в свет.

— Ты прекрасна, — не вру, ведь пара прибавившихся в талии сантиметров не способна испортить общей картины, — и останешься таковой, даже если наберешь еще килограмм десять. Мы можем заходить? Эвелина уже оборвала мой телефон.

— Можем, — глядит на меня недоверчиво, но после глубокого вздоха все-таки соглашается.

Выпрямляет спину, поправляет бриллиантовое ожерелье, в свете ламп переливающееся разноцветными бликами, и, слабо улыбнувшись, берет меня под локоть, краснея еще больше, когда я, наплевав на людей, столпившихся в вестибюле, касаюсь ее губ в тягучем поцелуе. Сладкая. Сегодня ее ласки отдают молочным шоколадом, который она уплетала с самого утра, уверяя, что он отлично успокаивает нервы.

Толкаю тяжелую дверь в ресторан, пестрящий позолотой, и ухмыляюсь предсказуемости моей мамы: если уж и устраивать гуляние, то с шиком. Чтобы на входе стоял человек в ливрее, в белых перчатках и нелепом напудренном парике… Чтобы интерьер был украшен красными розами, ярким пятном выделяющимися на скатертях цвета слоновой кости.

— Бог ты мой, — жена хватает мою ладошку, не в силах скрыть удивления, когда из зала выбегает молоденькая девушка, больше похожая на дворянку, велением судеб закинутую в наш прославленный всевозможными гаджетами век, и даже сбивается с шага, оглядывая свой наряд. — Нужно было надеть что-то более помпезное…

Лиза с таким неподдельным страхом смотрит в мое лицо, что удержаться от смеха почти нереально: какая разница, в чем щеголяют эти жадные до славы девчонки, если даже в простой хлопковой пижаме она будет выглядеть куда эффектней? По крайней мере, для меня, а на мнении окружающих я зацикливаться не собираюсь.

— Ты так нарываешься на комплименты? — приподнимаю бровь, разыгрывая удивление, и тяну ее к скрытой плотными шторами арке, на страже которой стоит угрюмый швейцар.

Смотрит поверх наших голов, и не думает двигаться с места, кажется, совсем не планируя пропускать нас в эпицентр веселья.

Если костюмы у гостей далеки от современных, то музыка идет в ногу со временем— Танины хиты я узнаю из тысячи, ведь главная фанатка ее творчества переминается с ноги на ногу, уткнувшись носом в мое плечо.

— Фамилия? — без лишних эмоций и неестественных улыбок, скорее командует, чем просит представиться, этот амбал в красном фраке, расшитом на груди серебряными нитями. А Лиза охает, впервые сталкиваясь с таким жестким контролем… Неужели так много желающих стать частью того безумия, что скрывают от нас бархатные портьеры?

— Громов, с супругой.

Я откашливаюсь, когда поиски наших имен неприлично затягиваются, и, взглянув на смущенную жену, провожу большим пальцем поперек горла, давая понять, что этот цирк мне самому не по душе.

И почему моя мать не может быть простой поварихой или кассиршей из супермаркета? Чтобы ее день рождения мы праздновали вдали от журналистов и этих вздорных избалованных актрис, что недовольно пыхтят нам в затылок, обмахиваясь веерами?

— Вас нет в списке.

— То есть? — Лиза первой приходит в себя, и не слишком-то церемонясь, выхватывает папку с именами гостей из рук этой статуи.

Шевелит губами, сопровождая чтение скольжением указательного пальца по внушительной веренице фамилий, и пару раз даже приподнимает бровь, то ли удивляясь составу приглашенных, то ли их количеству.

— Вот, — тычет в нужную строку, возвращая ему бумаги, и, победно улыбнувшись, вскидывает подбородок. Жаль. Я бы не сильно расстроился, забудь моя мать внести нас в этот длиннющий перечень великосветских особ.

— Я думала она шутит, — оглядывая собравшихся, нарядившихся в лучшие из своих костюмов, Лиза разочарованно выпускает мой локоть, и начинает суетливо что-то отыскивать в сумке. — Ей что двенадцать? Откуда такая страсть к костюмированным вечеринкам? Помоги.

Протягивает мне изящно изогнутую на концах маску, инкрустированную мелким бисером под цвет платья, и, утянув меня за руку в небольшую нишу, разворачивается спиной, заставляя меня ворчать всякий раз, когда дергается, желая разглядеть проходящую мимо даму.

— Ты знал, что у Славки роман? — зачем только шепчет, если из-за пения Петровой говорить здесь почти невозможно? Динамики разрываются от тех нот, что берет эта новоявленная поп-дива.

— С чего ты взяла? — галантно отодвигаю стул и помогаю ей занять свое место за столом.

Мы с ним почти не общаемся. Кожей чувствую его недовольство, стоит нам оказаться рядом. Скучаю ли я по своему другу? Возможно. Но делать вид, что его любовь к Лизе меня не волнует я больше уже не могу: ни на минуту не сомневаюсь в жене, но буквально киплю, стоит Лисицкому проводить долгим печальным взглядом ее прямую спину.

— Я видела список. С ним определенно пришла его «плюс один». Как думаешь, может быть, он решил остепениться? Ему ведь за тридцать уже…

— Для мужчины возраст не так уж и важен, — да и зная его, сомневаюсь, что он нашел противоядие от болезни женщиной, что носит на пальце мое кольцо.

Лиза

Терпеть не могу устриц. Ем через силу, ведь того требует положение — сидя за столом в центре зала, когда по правую руку от тебя принимает поздравления яркая представительница московской богемы, отказываться от дорогих блюд — моветон. Хотя Игорю, кажется, эта соленая слизь по душе… Может, я чего- то не понимаю?

— Побольше лимона и не жевать, — шепчет мне Танька, пользуясь тем, что все внимание приковано к Эвелине, и заговорнически подмигивает, лишь на секунду сбрасывая с себя оковы навязанного ей образа светской львицы. Посылает мне добродушную улыбку и, вот, как по щелчку пальцев, вновь расправляет спину, едва ли не укладывая на стол свое природное богатство. Проделывает все то, что только что мне советовала и, послав томный взгляд сидящему напротив политику, подносит к губам вино.

Моя очередь, верно? Боже, мамин оливье я проглотила бы с большим удовольствием, чем этого отвратительного моллюска, а это единственный салат, который она умудряется испортить очередным ноу-хау: то бросает в него изюм, то зачем-то крошит в салатницу помидоры. Ищет себя и идеальный рецепт, который будет передаваться из поколения в поколение… И зачем я позволила мужу сделать заказ за меня?

Поддеваю раковину ножом, отделяя от ее стенок неаппетитную слизь, и сглатываю, непроизвольно морщась от одной мысли о перспективе отправить это в себя. Может, ну их? Никто не станет проверять тарелку…

— Лизонька, в них много белка, — голос свекрови так внезапно разносится над моим ухом, что устрица тут же валится мне на колени. — Боже! Надеюсь, нас никто не снимал.

Вот он главный страх именинницы! Боится, что мой феерический проигрыш в схватке с деликатесом станет достоянием общественности!

Виновато улыбаюсь, и, схватив клатч, прикрываю им пятно на развивающемся при ходьбе шифоне, молясь, не упасть лицом в грязь на пути к дамской комнате. Зная себя, не исключаю, что доведу свекровь до больничной койки, ведь удача и я явно давно разминулись…

Не без труда нахожу нужную мне табличку и юркаю в просторное помещение, манящее начищенными раковинами и запахом жидкого мыла. Даже туалет в ресторане повергает в шок роскошью своего убранства! Не удивлюсь, если унитазы отлиты из чистого золота, а вода, под которой я так тщательно замываю пятно на юбке исключительно родниковая…