Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения. Страница 62

Не помню, когда в последний раз целовала своего мужа. Наверное, в то утро, когда позавтракав, он отправился на работу, где его ждало куда более аппетитное угощение, чем моя слизкая овсянка.

Смотрю, как он подносит к губам черный кофе и, щурясь, делает небольшой глоток горячего напитка, от которого в воздух вздымаются тонкие струйки пара — полупрозрачный дымок, от которого через минуту совсем ничего не останется. Слежу за тем, как Громов внимательно вчитывается в текст какой-то статьи, периодически сводя брови на переносице, то ли демонстрируя непонимание, то ли полное несогласие с мнением журналиста, и, задумавшись, почесывает висок… Теперь отставляет чашку, сматывая газету в трубку, и поднимаясь со стула, разминает затекшую спину, заставляя ткань бежевой рубашки натягиваться на его широких плечах.

Их я тоже давно не касалась… Еще помню их твердость, помню, пусть и размыто, какова его кожа на ощупь и могу с закрытыми глазами воспроизвести витиеватый узор на его правом предплечье…

— Невкусно? — боже, я так долго его разглядываю, что даже забыла о травяном чае, позволив ему остыть и покрыться блестящей пленкой.

Игорь смотрит на меня с высоты своего роста, не глядя, отправляя прессу в выдвижной ящик кухонного стола, где мы обычно храним рекламные буклеты, и уже тянется к пиджаку, тщательно проверяя его на наличие складок. Их нет, ведь я лично отглаживала плотную ткань выбранного им на сегодня костюма.

— Я не голодна, — выдаю не своим голосом, наконец, оторвавшись от обозрения собственного супруга, и мгновенно краснею, осознав, что была поймана им за разглядыванием. Я заливаюсь краской в присутствии мужа! Боже, разве может быть что-то более абсурдное?

— Ты нет, а вот девочки не отказались бы. Уверена, что у тебя ничего не болит?

Болит! Еще как болит, но врачи мне здесь не помогут — лекарства от душевных терзаний, к сожалению, пока не придумали.

Мне бы что-то сказать, успокоить помрачневшего мужчину, позабывшего о ключах, что пару секунд назад он так тщательно разыскивал в плетеной корзинке, доверху забитой бесполезной мелочевкой, но если я все же решусь ответить, стану ярче спелого помидора.

— Зачем ты сделал это с нами? Зачем позволил этой робости и смущению, что я непременно испытываю в твоем присутствии, встать между нами нерушимой стеной? Зачем прячешь руки в карманах брюк всякий раз, когда взгляды твои кричат, что ты мечтаешь меня коснуться ничуть не меньше, чем я? И неважно, что это лишь очередная попытка меня умаслить, и, возможно, она заранее обречена на провал — почему ты не стремишься заставить меня забыться в своих умелых руках? — думаю про себя, так и не отправляя эти вопросы по назначению, и даже не замечаю, как Громов обходит стол, отмирая только тогда, когда он садится на корточки у моих ног.

— Я останусь. Погуляем по центру, или поедим мороженое в твоем любимом кафе, — глядит серьезно, и неловко, словно делает это впервые в жизни, переплетает мои холодные пальцы со своими. Единственное, что я могу сейчас — удивляться, как идеально моя ладонь вписывается в его большую мужскую руку.

— Эй, — вновь этот сочувственный тон, с вкраплениями беспокойства и какой-то нерешительности. Словно сам до конца не знает, имеет ли право так нежно произносить мое имя, после всего, что успел натворить.

— Лиза, позвонить врачу?

— Не надо. Со мной все в порядке, я просто немного не выспалась.

Как и вчера. Как и все эти ночи, что провела у него под боком. Вела немой диалог с собственным сердцем и в сотый раз пришла к неутешительным выводам — пока разум кричит мне не доверять, не покупаться на Гошину мягкость, заботу и стремление уберечь ото всех невзгод, тело уже томится, буквально гибнет от ожидания, когда же его ладонь опустится на мой округлившийся живот, сгребет в объятия, получше всякого одеяла согревая прохладную кожу, и больше уже не отпустит. До того самого момента, пока первые солнечные лучи не ворвутся в нашу спальню, не пробегутся по лицам, заставляя ресницы затрепетать от такого варварского вторжения, и пока сон окончательно не отпустит нас из своего плена. А лучше, до самого заката наслаждаться этой близостью, ощущать затылком его размеренное дыхание, и любоваться розовыми всполохами, превращающими небосвод в неповторимый шедевр, воссоздать который не сумеет ни один художник.

— Кому ты звонишь? — испуганно тянусь к мобильному мужа, но через мгновенье уже благодарно выдыхаю, осознав, что сдавать меня в больницу за отсутствие аппетита никто не станет.

За неполные шесть месяцев беременности, там я побывала дважды, и если быть честной, свой первый раз я почти не помню. Наверняка знаю только одно: единственное, что меня волновало на тот момент — отец, похороны которого я пропустила, оставаясь прикованной к больничной койке гинекологического отделения. Пока в меня литрами вливали капельницы, родственники бросали горсти замерзшей земли на его гроб. Прощались, орошая слезами лакированное дерево, в то время, как мой гинеколог стращал и без того разбитого человека возможностью потерять единственное, что заставляет меня по утрам просыпаться — детей.

Так что врачей я теперь боюсь, как огня. Ничего хорошего их сдержанный тон, статичная поза с прямой осанкой и ледяные руки, касающиеся плеча в попытке утешить, мне не принесли. Один разбил вдребезги мои надежды на счастливый исход, исполосовал мой и без того неидеальный мир своим режущим по живому известием о смерти папы, другой по сей день выбивает почву из-под моих ног, размахивая перед носом плохими анализами.

— Пора начинать выходить из дома, — мягко отчитывает Игорь, заставляя меня задрожать, когда подушечка большого пальца начинает поглаживать мою ладошку.

Косится на окно, наверняка намекая, что даже погода буквально трубит об этом, маня жителей Столицы жарким солнцем, позеленевшими улицами и тридцатиградусной отметкой термометра.

— Я помогаю Арсену в саду и часто читаю в беседке…

— Неубедительно, — муж качает головой, оставляя мои пальцы замерзать, когда той же рукой, что дарил мне ласку, приводит в беспорядок свои слегка отросшие волосы. — Не хочешь со мной, возьми Таню. Пройдитесь по магазинам или сходите в кино. Жизнь ведь не закончилась, Лизка. Я знаю, что терять отца нелегко, но своим затворничеством лучше ты никому не сделаешь. Уж я-то знаю.

— Но и покупки не восполнят мне горечь утраты.

— Зато немного отвлекут от грустных мыслей.

— Глупости, — решаюсь попробовать дурно пахнущую смесь сушеных трав, но даже глоток мне дается с большим трудом — сахар, щедро брошенный мной в эту бурду, положения не спасает… Отставляю чашку, так и не притронувшись к сырникам, оставив без внимания фрукты и любимое печенье, которое Игорь с завидной периодичностью насыпает в цветную конфетницу, и устало растираю поясницу — ем через силу, а талия неумолимо раздается…

— Гоша, — окрикиваю мужа, заставая его в дверях, и на чем свет стоит ругаю себя за сомнения.

Он ведь мой муж! И дальше ходить по дому, словно мы с ним соседи по коммуналке просто-напросто глупо. Я ведь решила попробовать, так почему бы не облегчить ему задачу? Перестать снедать себя мыслями о его затяжном романе и не ради детей, нет, ради себя, дать второй шанс нашей семейной жизни. Он ведь мне нужен, особенно сейчас, когда все так стремительно катится под откос.

— Я согласна на парк. И мороженое, — улыбаюсь, немного смущенно, словно это не простая прогулка, а наше первое свидание. — Только пообещай, что не станешь причитать, если одним я не ограничусь.

***

Игорь

— Как ты пережил смерть отца? — кусает подтаявший пломбир, и, сняв солнечные очки, цепляет на голову соломенную шляпу, нагоняющую тень на ее пылающие от жары щеки.

— Мой способ не подойдет замужней беременной женщине, — отвечаю, стараясь не нарушить данное ей обещание, и просто не смотрю на то, с какой жадностью жена доедает четвертое по счету мороженое. Оставляю комментарии при себе, боясь омрачить этот день своим недовольным пыхтением, и уповаю на случай — надеюсь, удача будет на нашей стороне, и от такого количества пломбира Лиза не сляжет с ангиной.