Жених из тихого омута (СИ) - Кармальская Елена. Страница 9

После этого-то мужик вроде одумался, горькую пить бросил, а потом, говорил, она с ним еще раз увиделась, рассказала, что сынок ее очень уж хочет в мир божий, и что отпустит она его, как в возраст войдет. И даже будто бы Степан этого сына Марьи и водяного встречал потом, и даже именно он на дочери его младшей женился, та пошла на речку стирать, и стала тонуть, а он, значит, спас…

– Ну ты даешь, Серега, – восхищается папа. – Тебе б книжки писать!

У меня в голове перестукивают невидимые молоточки. Я тихо пересказываю историю подошедшему Сашке, и тот присоединяется к разговору, выспрашивая малейшие детали.

***

Следующим вечером мы с Сашкой стоим, печально обнявшись, на берегу злополучного озера. Мы уехали с дачи утром, потому что я боялась, что мама раскусит мой похоронный настрой. Пусть лучше думает, что я в городе и забыла телефон. Свой безнадежно промокший смартфон я оставила на прикроватной тумбочке. Сашка в свой вставил запасную симку, чтобы позвонить ему мог только тот самый дядя-историк.

Мы подходили к берегу не через мост, а с другой стороны, хоть там и не было удобного спуска. Весь день бродили рядом, пекли в золе картошку, занимались любовью и не могли наговориться.

Но сейчас мы оба молчим. Чем ближе солнце опускается к озерной глади, тем сильнее мы не находим друг другу слов. Главное уже сказано. С озера тянет прохладой, тоненько пищат комары. Сашка вымотан до предела. Моя джинсовая юбка вся в пятнах от травы и не только, волосы встрепаны, в них тут и там торчат застрявшие соломинки. На спине пристегнут рюкзачок. Как же я надеюсь, что озеро меня не примет! Но вот солнце, как раскаленный блин, задевает краешком воду, только что не шипит. Моя “удавка” на шее начинает мерцать.

– Саша, – во рту у меня сейчас, как в пустыне Сахара. Любимый чуть заметно вздрагивает и стискивает зубы. – Помни, я всегда…

– Нет! – почти кричит он. – Молчи, пожалуйста. Это слишком похоже на прощание. Может, озеро тебя еще и не примет.

Когда солнце опускается наполовину, а удавка начинает несильно, но ощутимо сжимать мое горло, я покидаю любимого и делаю три шага к озеру. Никто не появляется, чтобы забрать меня, а сама я не тороплюсь ступить в воду. Однако давление на шею становится сильнее, и я захожу в воду по щиколотку. Делаю шаг, другой и оборачиваюсь на Сашку.

Он протягивает ко мне руки, и мне хочется броситься к нему, пусть и умереть в его руках, лишь бы не туда, в этот жестокий мир созданий, питающихся душами.

– Катя-а! – слышу я его отчаянный крик, сначала громкий, потом словно через подушку. Меня словно дергают за ноги и тащат вглубь, и в ушах стоит Сашкин вопль, звон, бульканье и мяуканье.

Прихожу в себя в бездушном мире.

Там все сияет разноцветными огнями, а возле гирлянд из ракушек и огромных надувных прудовиков трепыхаются, словно привязанные, сгустки тумана и света, похожие на души.

– Могла бы и принарядиться ради свадьбы, – окликает меня противный издевательский голос.

– Не нравлюсь – отсылайте обратно, – фыркаю я.

– Размечталась, – Марья подскакивает ко мне вплотную и шипит прямо в лицо. От запаха тины, еще более сильного, чем в прошлый раз, меня вот-вот стошнит. – Хочешь знать, что ждет тебя?

– Сделай одолжение!

– Молчи, паршивка! Так вот, тебя сейчас отдадут в жены Озерному владыке, и по обычаю, ты должна будешь ублажать его, пока не лопнешь от всех его щупалец!

В ее возгласе я слышу истерические нотки, и это меня ободряет. Да она запугать меня пытается, значит, не может она вертеть мной как ей хочется…

– Твоему отцу? – насмешливо изгибаю бровь я. – Приемному.

Я не успеваю уклониться и получаю когтями по лицу. На щеке вздуваются багровые полосы. Марья снова замахивается, но я уже начеку и перехватываю острые когти у самого лица, с удивлением замечая, что вторая рука у нее наполовину когтистая – большой и указательный – как у нечисти, а остальные три “человеческие”.

– Он получше, чем моя психованная мамаша! – взрывается Марья, словно копила эту злость долгие двести с лишком лет. – Это чокнутая, больная на всю голову крестьянка всегда ненавидела меня! То есть еще хуже, ей всегда было плевать на меня! С детьми от владыки она и то была нежней и ласковей, с этими страшилищами с жуткими лягушачьими ртами! Она умудрялась даже их любить! Но не меня!..

Вот так драма, ошарашенно думаю я, вытирая с лица попавшие на него капельки слюны. Хорошо, что не ядом плюется… Жаль, конечно, что Марья-старшая так обходилась с родной дочерью, но ведь она напоминала ей о злодее и насильнике. Возможно, озерный владыка и впрямь обращался с бедной девушкой лучше.

– Но главным ее любимчиком был это чертово отродье – Степанушка! – вопит разошедшаяся ведьма, но я вижу перед собой не могущественную колдунью, а обиженную маленькую девочку. – И этот уговор она придумала, чтобы защитить его, чтобы я никогда, никогда не могла ему отомстить!.. Ну хватит, – внезапно обрывает истерику она. – Сейчас ты проглотишь это, и отведу тебя на церемонию.

В ее руке блестит пузырек воздуха, который не лопается вопреки законам физики.

– Нет! – я пытаюсь уклониться, изо всех сил зажимаю губы, но злодейка валит меня на пол, обездвиживает, хладнокровно зажимает мне нос и засовывает эту неведомую штуку прямо мне в рот.

– Теперь не ляпнешь лишнего, и будешь вести себя паинькой… – слышу я ее последние слова.

***

Я прихожу себя уже в зале для церемоний. Это большое помещение, щедро украшенное трепыхающимися душами, подсвеченное болотными гнилушками и всевозможным человеческими вещами, которые в изобилии топят в воде. Столы, например, хоть и покрыты скатертями из водорослей, но кое-где нет-нет да и промелькнет вытертая клеенка “бабушкиной” расцветки. На столах тарелки с угощением и обычные пластиковые бутылки. Словом, помещение напоминает мне какую-то тематическую барахолку.

Никого еще нет, одна я стою посередине, накрытая прозрачным куполом.

Страха нет, есть только состояние какой-то ленивой покорности. Ну жених, ну свадьба, ну первая брачная ночь, что тут такого… Так, это что, мои мысли? Это вообще я?

Ответ на этот вопрос дает мне зеркало на одной из стен: в нем отражаюсь я… и не я. Мое лицо покрыто слоем белой штукатурки, щеки щедро нарумянены, словно свеклой, брови подчернены – только бы и в самом деле не сурьмой, она же жутко вредная… К моей русоволосой стрижке пришпилена черная коса, доходящая почти до пят, а сама я наряжена в красное подобие сарафана, отделанного золотой тесьмой. Ничего себе у них тут Марья моду задала…

Кстати, а почему красная? Я же вроде невеста.

“Красный – цвет обладания душой” – звучит в моей голове голос.

– Марина! – обрадованно зову я, вернее, пытаюсь позвать, но из моего рта не вылетает ни звука.

“Марина, почему я не могу говорить?”

“Это пройдет, через время”

“Через какое?”

“Скоро, – следует уклончивый ответ, а может, Марина плохо умеет говорить с цифрами. – Не бойся.”

“Я не боюсь, но как мне отсюда выбраться?”

“Не сейчас. Начинается”.

“Что начинается?”

Но ответов нет. То ли Марину отвлекли, то ли она не хочет говорить, но больше я не могу до нее дозваться.

Возможно, она говорила о начале церемонии. И впрямь. в зал под трубные звуки фанфар величественно вплывают гости. Именно вплывают, такая у них походка, хоть в зале нет воды. Гости разряжены кто как: я вижу драные рубашки и старинных, и вполне современных фасонов; женщины в платьях, сочетающих дизайнерские изыски вроде человеческой ткани, при этом расшитые камушками вроде “куриного бога”, с дырочкой, ракушками, облепленные мшанками и аппликациями из морских желудей. Дисциплинированные рыбки-официанты разносят во рту угощения. В зале бегает несколько детей, путаясь под ногами взрослых, как суетливые мальки.

Хоть я и стою под куполом, до меня долетают фразы гостей. они не все говорят стройно и красиво, как Марья, но смысл понятен: